Солнце взошло, но никаких следов Уокера и Пигалицы не было видно.
Томпсон засомневался, уж не подсунул ли Уокер утку через Мануэля, а сам решил податься совсем в другую сторону.
Томпсон покинул этот городок и направился в следующий. А потом покатил дальше по шоссе вслед за вечно убегающим дрожащим миражом. А вокруг было бескрайнее пустое пространство до самого горизонта, и ничего кроме него. Солнце палило нещадно, и он вспомнил «болотного человека». Приуныв, Томпсон прищурился и поднял глаза на яркое солнце пустыни.
И тут он увидел грифов. Они медленно кружили очень высоко, едва заметные в ярко-голубом небе, в восходящих теплых потоках воздуха, а потом спикировали вниз, как будто по крутой лестнице.
Томпсон поехал в том направлении, пытаясь не упускать их из виду, прикидывая, далеко ли до них на самом деле. И вдруг поймал себя на мысли о том, сколько же миль он отмахал по этой пустыне на службе родине, борясь со стремительным распространением запрещенных веществ. Сейчас ситуация совсем вышла из-под контроля.
Грифы исчезли, и он тихо выругался. Потом в безоблачной синеве показались другие, словно среди них прошел слух, что там есть чем поживиться.
Томпсон поддал газу, не съезжая с шоссе, и вскоре справа на песке заметил два темных силуэта – шевелящийся и неподвижный. Томпсон прибавил ходу, так что мотор заревел. Перед Томпсоном открылась вся картина. На этот раз не «Пьета», а «Ночной кошмар» Фюзели – инкуб, сидящий на груди неподвижной женщины, и накренившийся мотоцикл вместо лошади на заднем плане. Уокер рыдал, кривя вымазанные кровью Пигалицы губы. Стервятники топтались неподалеку, дожидаясь своей очереди. Остатки сладки.
– Томпсон! – закричал Уокер.
Глаза на загорелом лице горели, как тлеющие угли. Из разодранной штанины джинсов торчал белый обломок бедренной кости. Должно быть, это было чертовски больно.
– Нас занесло, и мы вылетели с дороги. Я ногу сломал нахрен. Анхела упала с мотоцикла. Я делаю ей искусственное дыхание. Господи, вызови скорую!
Пигалице не было больно. Она была мертва, Зрачки расширены, как у Мендеса.
– Уокер, – сказал Томпсон, – ты понимаешь, почему я здесь.
– Я взял деньги из комнаты Бобби, – признался Уокер, поглаживая Пигалицу по голове и плача. С его подбородка капала кровь.
– Ты прекрасно знаешь, что деньги тут не при чем, я был в церкви, – сказал Томпсон.
Уокер застонал, проронил еще несколько слезинок, и сказал:
– Я только потом заметил камеру.
– Ага, по записи я так и понял, – подтвердил Томпсон.
Он следил за телодвижениями Уокера. Уокер пытался придумать как спасти свою шкуру и тяжко горевал из-за Пигалицы.
Как мило.
– Тут у меня осталась пара кусков. Можешь забрать, только отпусти меня. Я… больше такого не повторится.
«Пара тысяч баксов? Должно быть гораздо больше».
– Я думал, ты ее любишь, – сказал Томпсон.
Уокер всхлипнул.
– Любил. Просто… понимаешь, мы оказались посреди пустыни, она умирала, а такой смерти врагу не пожелаешь. А еще… у меня так в горле пересохло.
– Небось, и перекусить был не прочь? – съязвил Томпсон. – Ну как, успел поживиться?
– Нет, ее я тронуть не смог, – покачал головой Уокер.
– Если тебе от этого будет легче, – сказал Томпсон. – Мне не только камера подсказала, я уже знал про кофейные коктейли. Знал, что вы с Анхелой что-то затеваете.
Уокер заревел:
– Ей хотелось отомстить за родителей. Мне это было на руку. Я боялся, что кто-нибудь пронюхает. Думал на тебя. Ты такой тихоня. Но у них уже крыша поехала. Бобби совсем рехнулся.
Уокер посмотрел на Пигалицу и заскулил как побитая собачонка.
– Он сумасшедший. Остальные просто шестерки. – Он вытер слезы и посмотрел на пальцы. – Господи, да на мне кровь.
– Да, – сказал Томпсон. Потом добавил: – А раньше ты не замечал.
Томпсон уже давно жил на голодном пайке, сдерживался, чтобы не вызывать лишних подозрений, но при виде такого количества крови вдруг почувствовал, как вытягиваются клыки и угольками загораются глаза.
Уокер закричал и, упираясь руками в грудь Пигалицы, попытался отползти прочь.
– Ты чертов вампир! – визжал он. – Как я!
– Такой же, как ты, – подтвердил Томпсон.
Уокер снова завопил. Томпсон подошел ближе.
– Тоже пью и ем, – пояснил он. – Питаюсь их мясом. Все, кого Бобби завалил в пустыне, теперь мои заначки. А тебе, вишь, свежатину подавай.
– Я все брату расскажу! Расскажу нахрен! – орал Уокер. А потом вроде передумал. – Нет, Томпсон, клянусь, не расскажу. Нет, – пробормотал он.
– Не расскажешь, – подтвердил Томпсон.
Уокер в ужасе уставился на него. Он снова залился слезами, и Томпсон дал ему выплакаться. Он скулил еще тоньше Мануэля. Вспомнились все эти импровизированные похороны, какие он устраивал. Его ужас от жестокости Бобби.
– Мы можем объединиться, – предложил Уокер. – Уехать вместе.
Томпсон покачал головой. Он понимал, что Уокером придется пожертвовать. Показать Бобби вампира, что завтракал с ним за одним столом, чтобы он не заметил того, что следует за ним по пустыне. С какой же целью он за ним следует?
Уокер все никак не унимался. Потом перевел взгляд с Томпсона на Пигалицу.
– Я правда ее любил, – сказал он. – Я не хотел ее убивать.
– Знаю, – ответил Томпсон, хотя не был уверен.
– 15 –
Рев трех мотоциклов разорвал тишину словно атомный взрыв, и стервятники взмыли обратно в небо.
Во главе отряда ехал начальник «Дружины Окотильо» Бобби Морриси, за ним – начальник службы безопасности Страшила и заместитель Джонни Ракета.
К тому времени Томпсон знал, что плоть вампиров и впрямь имеет особый вкус – пряный. К тому моменту он уже прострелил Уокеру грудь, чтобы скрыть следы своего пиршества, и умылся водой из бутылок, найденных в сумке-холодильнике, притороченной к мотоциклу Уокера.
К Пигалице он не прикоснулся. Из уважения.
Байкеры приближались.
«Или меня окончательно признают своим, или прикончат», – подумал Томпсон.
Неожиданно для себя он обнаружил, что ему все равно, чем дело кончится. Только Мануэля было жалко. Кто-то ведь должен за ним присматривать, помочь ему стать не просто беспощадным байкером, гоняющимся за кошмарами по бескрайней пустыне, а добиться чего-то большего в этом новом мире.
Пока приближались байкеры «Дружины Окотильо», Томпсон наблюдал за кружащими в небе грифами. Потом увидел, как они сдались и улетели прочь.
Вулпес. Часть 1
– 1 –
Руксана Вулпес поправила шлем и посмотрела вдоль блестящей ледяной стены туда, где спускался Гарри Гордон. У него на поясе висели два ледоруба, оба с оранжевыми ограничителями, потому что он боялся их потерять и оказаться в неприятной ситуации в тысяче футов внизу. Странные опасения – ведь их могли поднять лебедками, если не хотелось лезть. У нее самой на поясе болтались, позвякивая, три ледоруба – на случай, если она забудет один при подъеме по расколовшемуся шельфовому леднику. У каждого свои предрассудки.
Спускались они парами. Она была в связке с Венсаном Дюсо, он тоже спускался отдельно, как раз над ней. Гарри был в команде с другим американцем, Джоном Бэйлом. У Джона и Венсана на спине, словно ружья, висели колонковые буры, у нее и Гарри – рюкзаки с пластиковыми пробирками.
Шельфовый ледник обрушился только два часа назад, обнажив край больше тысячи футов толщиной, который веками был скрыт внутри. Если спуститься с края обрыва и брать образцы на разных уровнях по горизонтали, можно обойтись без бурения сверху и загрязнения образцов материалом из верхних слоев. Все четверо альпинистов любили скалолазание и ледолазание. Отчасти поэтому они здесь и находились.
Горы были в крови Руксаны, и эта связь была прочнее железа. И хотя ее родители погибли во время восхождения, попав под лавину, когда ей было всего три года, она тоже любила горы. Если на то пошло, смерть родителей подтолкнула ее продолжить их дело. Где-то в глубине души она верила, что найдет их однажды на какой-то горной вершине. Их тела или их призраков. В конце концов, целая жизнь, посвященная скалолазанию, принесла ей место в команде исследователей.
Ее окликнул Венсан. Она зацепилась «кошками» за ледяную глыбу и ждала, когда он спустится. Он остановился рядом. Хотя он спокойно улыбался, его лицо раскраснелось – наверное, не от напряжения, а оттого, что оделся не по погоде. Стояла теплынь – четыре градуса тепла, поэтому не стоило так кутаться.
Венсан был высоким, стройным красавчиком, почти фотомодель. Не хватало ему лишь скромности. На него с детства чуть не молились, и он вырос таким вот божком. В первый месяц в Антарктиде он и Руксану сумел в этом убедить. Их роман длился недолго, пока до нее не дошло, что она для него – одноразовая вещь, которая всегда под рукой, и она совершила ужасную ошибку, поддавшись порыву, околдованная приятной самоуверенностью Венсана. От сотрудничества скоро дошло до секса, а через месяц и до ссор, хотя до окончания командировки оставалось еще три месяца. Она много времени проводила, карабкаясь по ледникам. Приближался конец ее вахты: осталось всего несколько дней до того, как они и еще четырнадцать человек из группы сменятся.
– Надо тут побурить, – сказал Венсан, – альтиметр показывает середину.
Он похлопал по циферблату на запястье.
Погруженная в мысли, она машинально ответила:
– Desigur.
Когда он вытаращился на нее, как ящерица, она вздохнула и крикнула:
– D’accord. Согласна.
Конечно, он выбрал местечко, куда ей пришлось подниматься. Она вытащила два ледоруба и быстро подтянулась вверх по льду, оказавшись на том уровне, где он собрался бурить. Отодвинулась подальше в сторону и подтянула веревку, чтобы удержаться на этом уровне.
Венсан отодвинулся, сохраняя упор на ноги, повис на сверхпрочной веревке фирмы «Маммут» и зафиксировался на месте двойными «восьмерками». Он снял со спины бур. Цилиндрическая коронка была длиной в добрых полметра. Тут не требовалась особая точность, лишь бы вырезать цилиндрический керн древнего льда – они положат его в пробирку и закроют крышкой.