Наконец объявили посадку на ее рейс, она заставила себя встать, надеть рюкзак и открыла кабинку. Перед раковинами она остановилась, чтобы умыться. Она посмотрела себе в глаза в зеркале, словно могла увидеть в них душу, и не стала разглядывать серебристую гриву волос.
– 16 –
– Девятьсот лет назад, – объяснил Децебал, – перед нашими валашскими предками, твоими и моими, поставили задачу – охранять жизнь от вампиров. Подозреваю, что мы делали это веками, прежде чем эта история была записана. Мы считались вервольфами, а выходцев с того света называли вампирами. Детали сейчас утрачены, похоронены под слоями предрассудков и фольклора. Павсаний объединил настоящую историю Дамарка из Парразии, нашего мнимого предка, с Ликаоном – царем, который, по мифу, был превращен Зевсом в волка за то, что подал ему блюдо из человеческого мяса. Даже сам Павсаний признавался, что он сомневался в этой связи, но больше ничего о Дамарке не писал. Правда утрачена, кроме того, что наш вид существовал еще в 400 году до нашей эры, и, как можно предполагать, наш враг тоже.
Сидя напротив деда за кухонным столом, Руксана зачесала назад седые волосы.
– Так куда ж они все подевались? – спросила она.
– Не знаю. По Европе прошли церковники, и где бы они ни останавливались, проклинали наш род, как демонов-пособников Дьявола, так же, как любую попавшуюся по пути ведьму. Белую магию они не признавали. Добро несли только они, а все остальные – зло, и точка. Поэтому нам пришлось скрываться, но исчезли мы не из-за этого. Наверное, мы уже тогда вымирали, как и последние из вампиров. Примерно к началу тринадцатого века мы окончательно исчезли, от нас остались одни легенды да страшные сказки для детей – как всякие Красные шапочки и хитрые лисы. Мы были тупиковой ветвью эволюции, неандертальцами. Поверь, я перерыл все письменные источники до единого, пытаясь найти упоминания о нас, но нашлись сущие крохи. Церковь захватила наше место в обществе, как они поступили с фриульскими бенанданти – добрыми странниками, о которых я тебе рассказывал. В любой деревне может быть только одна добрая сила, и, во имя Христа, это должна была быть церковь. Так что, к тому времени, мы уже были не более чем тенями.
– Значит, я – это возврат к более ранней форме? Генетический урод?
Он помолчал немного, думая, что ответить.
Она прилетела домой почти через 24 часа после того, как улетела в Париж. В самолете она не могла заснуть, но дома едва поднялась по лестнице до квартиры и повисла на деде. Децебал притащил ее в кровать, и она проспала двенадцать часов. Он приготовил ей омлет, она съела все до крошечки и выпила много вина, которое на нее, казалось, не действовало.
– Когда я увидел то белое пятно в твоих волосах, я удивился, – сказал он. – Знак белого волка – так это описывается в литературе. Конечно, в рассказах вервольфы – просто волки. То, что я рассказал тебе о своих подозрениях, когда ты позвонила мне из аэропорта «Мальпенса», все правда. И то, что я прочитал, пока ты встречалась с ними в Париже, говорит, что в нас это было всегда, поджидало их возвращения. Сейчас из-за какого-то необъяснимого фактора оно вновь возродилось к жизни. Природа этого меня мало интересует. Меня интересует то, что как только вампиры появились в нашей среде, ты стала тем, кем были наши предки. Это слишком серьезно, чтобы оказаться простым совпадением. – Он усмехнулся. – И я рад, что мы спасли туфли.
Она тоже улыбнулась, хотя сомневалась, убедил ли он ее фольклорными изысками. Децебал показал ей гуляющую по интернету статью, написанную всемирно известным фольклористом Суонном, который пришел к необычным выводам по поводу самих вампиров. Децебал даже пытался связаться с этим человеком.
Но она уже устала от споров. Руксана протянула руку и нащупала мобильник.
– Надо позвонить Костину, – пояснила она.
Дед мягко накрыл ее руку ладонью. Она встретила его взгляд, полный дурного предзнаменования.
– Невозможно, – сказал он.
– Дедушка, не пугай меня. Что случилось?
– Костина ты больше не увидишь.
– Почему? Из-за того, кто я? Знаю. Я должна его предупредить, что он рискует, находясь рядом со мной…
– Слишком поздно предупреждать. Риск есть риск. Он… он превратился, пока ты была в Париже. Он в полиции. Был.
– Что? – Потом она покачала головой и улыбнулась. – Так это же хорошо, он уже заражен, не о чем беспокоиться, а? Он…
– Детка, Костин – не из наших.
Она искала в его глазах любой ответ, кроме того, который он имел в виду.
– Нет, – сказала она. – Это неправильно. Как я могла сделать такое.
Она в отчаянии оглядела квартиру, словно это была клетка. Должен же быть выход, чтобы вернуть все на прежние места!
– Я должна выйти отсюда. Куда-нибудь, прочь. Не могу здесь оставаться.
Он сжал ее руку, привлекая к себе внимание. Ее глаза наполнились слезами, и его тоже.
– Неправильно, – согласился он. – Но это не твоя вина. Просто это случилось с тобой, с ним, с нами. Если ты подойдешь к нему, то убьешь его, и у тебя не будет выбора. Убьешь инстинктивно. Ты рассказала о жажде в катакомбах, и с тобой это произойдет снова. Теперь он враг, хотя в этом нет ни его вины, ни твоей. Мне очень жаль.
Она вытерла глаза.
– Разве ты не понимаешь? Именно поэтому я не могу здесь оставаться. Послушай, дедушка. Если я переносчик болезни, этой чумы, я ведь и тебя заражу. Может, даже уже…
– Может. А я только на это и надеюсь. Посмотри на меня, дитя. Видишь, как я поизносился? Вечером я только и способен, что подняться по ступенькам. Суставы на пальцах – словно узлы боли, а руки скоро ни на что не будут годиться. Сил уже нет даже кастрюлю поднять. А еще через год и вилки не поднимешь. Живу только книгами. Мыслями. Вот до чего дошел. А тут энергия бьет ключом, хоть отбавляй. Так что хочу попробовать. Хочу бегать по ночам, как бывало рыскали наши далекие предки в горах Валахии. Хоть раз перед смертью, и то будет хорошо.
– Ой, дедушка.
– Молчи. Нужно еще кое-что иметь в виду: эти полифилетичные существа теперь в курсе, что ты их враг. Знают, что ты для них в этом мире угроза. Но обо мне-то они не догадываются.
– О тебе?
Он опустил глаза и уставился на свою руку. Она тоже взглянула, и по его руке прошла дрожь. Он заскрипел пятнистыми от табака зубами, но не остановился. Его пальцы медленно выпрямились, потолстели, и тыльная сторона от запястья до кончиков пальцев покрылась мягкой белой шерстью. Ногти начали удлиняться. Он прервался, откинувшись в кресле и тяжело дыша.
– Дедушка, перестань.
Она перегнулась к нему через стол.
Он вытер рукой вспотевший лоб. Нормальной, старой рукой в пятнах, синих венах. И только тут она обратила внимание, что его волосы были белее обычного.
– Что бы ни случилось, – тихо сказал он, – мы будем бороться вместе.
Явление. Часть 2
– 11 –
Когда Муни впервые убивает человека, ей приходит на ум, что на убийство кролика это совсем не похоже.
В первую неделю декабря некоторые горожане, в основном те, у кого есть детишки, уже начинают развешивать рождественские украшения. Через неделю Муни завершает первый семестр в колледже, и хотя срок беременности у нее всего четыре месяца, выглядит он на все шесть. Она не ходила к доктору Гуарину и больше не чувствует себя хорошо. Ест она вполне достаточно, большой живот не мешает ей ловить мелкую живность, и ее не тошнит, но она… чего-то хочет. Это чувство не выходит у нее из головы и сердца, оно понемногу растет день ото дня, и ничто не может ее от него избавить.
Потом она просыпается без четверти четыре утра с полной уверенностью, что если не изменить положение вещей, ее ребенок умрет. Как она вспоминает об этом позже, у нее не возникало вопроса, что нужно делать. Несколько месяцев назад она научилась бесшумно передвигаться. В трейлере темно, хоть глаз выколи, но она натягивает одежду и выскальзывает за дверь совершенно беззвучно, разве что скрипнет старая половица. Снаружи светит луна тремя четвертями диска, но изменения в ДНК обострили зрение ночью, словно сам Господь включил ночное освещение в пустыне. Она замечает все, во всех направлениях – от облупившейся краски на деревянной обшивке с северного конца трейлера до малейшего движения травы на дороге справа. Она знает, что там рыщет койот. И хотя на самом деле он находится от нее где-то за триста футов, она его чует – у него на морде кровь от съеденной жертвы, возможно, всего несколько минут назад он убил хомяка.
Но койот сегодня Муни не интересует. Этот этап она уже прошла.
Холодной ночью Муни, подстегиваемая нуждой, подчиняясь инстинкту, шагает по пустыне, огибает трейлер Мамы Гасо и направляется на юго-запад. Мексиканская граница всего в двадцати милях, но она не боится, идет по зимней мертвой траве, несмотря на свои внушительные размеры, скользит от одного мескитового дерева к другому, словно тень. Минут через двадцать она чует человеческий запах, плывущий в недвижном зябком воздухе, что кажется ей таким неуместным в пустыне. Их двое, от них резко несет немытым телом, грязной одеждой, дешевой едой, которую легко нести, но она совсем не насыщает истощенный организм, только увеличивая жажду до сумасшествия. Муни поднимает голову и вдыхает поглубже. У них кончились вода и пища, теперь они застыли от холода, удивляясь, как резко упала ночная температура, почти дойдя до заморозков.
Муни бросается на мужчину.
Это не потеря самообладания, не приступ отчаяния и желание организма насытиться невзирая ни на что, как было в случае с кроликом. Она знает, что будет делать еще до того, как сдвинется с места. Она даже планирует это, выбирая мужчину, потому что женщина скорее убежит, чем бросится ему на помощь. С течением времени у нее изменились не только волосы и зубы, за последнюю пару недель она вдруг обнаружила, что сворачивать добыче шею, чтобы сломить сопротивление, больше не было необходимости, достаточно одного укуса. Стоило только зубам вонзиться в чью-нибудь шею, как все было кончено. Такой полезный навык, ей он очень нравится – так напоминает поражающий эффект нейротоксина гремучей змеи из пустыни Мохаве. Муни слегка расстраивается при мысли о том, сколько яда должно уйти в ее жертву, чтобы быстро обездвижить. Сколько бы ни было, это происходит мгновенно, без осмысления, оценки, приготовлений, и она сама от него не страдает. Напасть, поесть – и все кончено.