В 1873 году, готовясь к поездке в Японию, Лев Мечников приступает к изучению японского языка, истории и географии дальневосточного соседа царской России. Всего за один год он доводит языковые навыки до свободного разговорного уровня и большинство из того, что говорят японцы, может воспринимать на слух. Понимая, какую ценность имеет его поездка, изучает фотодело, берёт уроки карандашной живописи, по крупицам собирает материалы о малоизученной стране; её обычаях и нравах.
В 1874 году Мечников на два года уезжает в Токио, где преподает в Токийской школе иностранных языков. Параллельно он изучает природу, историю и культуру Японии, японское общество, обрабатывает накопленный материал, заранее готовя большую книгу-исследование. В 1876 году, совершив кругосветное плавание, возвращается в Женеву.
За последующие пять лет Мечников издаёт множество статей географического и этнографического характера и в 1881 году, как итог почти десятилетних своих изысканий, выпускает труд «L'Empire Japonais» («Японская Империя» — почти 700-страничный трактат о Японии, дополненный собственноручно выполненными географическими картами, рисунками в японском стиле и фотографиями (на французском языке). В книге автор предложил и реализовал революционный для географии и этнографии принцип «страна — народ ——история».
Труды Л.И Мечникова переведены с французского языка впервые. Литературный дар автора неоспорим. Книга доставит удовольствие любому читателю. Её обязательно должны проработать студенты и преподаватели востоковедческих факультетов России. Перевод всей книги на русский язык и полный её же перевод на японский будут готовы, как планирует переводчик, к лету 2016 года.
Автор переводов с французского - Ивада (2015)
От переводчика
Предлагаемые ниже воспоминания о Японии начала 70-х годов XIX века принадлежат перу Льва Ильича Мечникова (1838-1888гг.). Это был человек необыкновенно яркой биографии. Начав свою деятельность как революционер, он закончил ее в качестве крупнейшего ученого, географа и социолога. С 1883 года он заведовал кафедрой сравнительной географии и статистики в Невшателъской академии (Швейцария). Здесь он снискал себе европейскую известность как представитель географической школы в социологии.
В 1874 году судьба забросила Л.И. Мечникова в Японию, где он в течение двух лет преподавал русский язык в школе иностранных языков в Токио. Судя по тому, что он оксиался в школе иностранных языков по рекомендации самого будущего маршала Ояма Ивао, победителя российской (маньчжурской) компании в русско-японской войне 1904 -1905гг., можно судить о том, что военное ведомство Японии имело свои виды на эту поездку русского специалиста-преподавателя.
Л.И. Мечников обладал феноменальными способностями в изучении иностранных языков. В короткий срок он настолько хорошо овладел японским языком, что смог написать ряд ценнейших научных трудов по истории Японии. Его главный труд «Японская империя» (более 600 стр.) издан на французском языке и до сих пор, к сожалению, не был переведен на русский язык.
Записки, которые публикуются в данном издании, носят оригинальный характер и во многих отношениях уникальны. Вряд ли не только в российском, но и в мировом японоведении найдется труд, в котором бы столь ярко описывалось бы японское общество переходного периода конца 18 века.
В своих воспоминаниях русский ученый дает ряд ярких и тонких характеристик политических деятелей Японии. Его заключительная фаза «Япония начинает за последние годы быстро германизироваться» заслуживает самого пристального внимания как основополагающая мысль для понимания особенностей общественного развития Японии непосредственно в период и после Мэйдзи-исин1.
Воспоминания Л.И.Мечникова были частично опубликованы в малоизвестном народническом журнале ещё до революции 1917 года и надолго забыты в отечественном японоведении. Но они представляют большую ценность как источник, без которого трудно в полной мере понять историю Японии в период становления буржуазного общества. Можно отметить и литературный дар автора вы читаете практически дословный перевод с французского языка.
ВОСПОМИНАНИЯ О МОЕЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ СЛУЖБЕ В ЯПОНИИ
В ЯПОНИЮ ПЕРИОДА РЕСТАВРАЦИИ МЭЙДЗИ
Европейское ненастье и дальневосточный прогресс
В начале семидесятых годов XIX века русскому скитальцу без определенных занятий жить в Европе становилось тяжело. На каждом шагу приходилось убеждаться, что надежды на исполнение заветных своих помыслов следует отложить в долгий ящик, а если некоторые из них и начинали сбываться порою, то с какою-то постороннею примесью, от которой веяло чем-то чужим, безотрадным, холодным. Являлась потребность освежиться, прогуляться куда-нибудь очень далеко, обогатить свой душевный запас совершенно новыми впечатлениями и наблюдениями. И как раз в то же самое время горизонт, нависший над Европою затяжным ненастьем, заблистал на далеком востоке неожиданно ярким светом. Страны, которые мы привыкли считать вековым оплотом непробудной косности и застоя -- Китай, Япония -- зашевелились, проснулись и с не предполагавшеюся у них живучестью сами пошли навстречу «белой цивилизации», несмотря на то, что она непрошено ломилась к ним с конвоем казаков графа Муравьева-Амурского 2, с пушками американского коммодора
Перри3, с дипломатией адмирала графа Путятина4.
Тоска по обновленной Японии
Япония, рисовавшаяся нашему воображению страною загадочною, считавшаяся не стоящим внимания придатком Китая, с самых первых шагов на своём новом поприще выдвинулась очень решительно на первый план. Она удивила непрошенных посетителей не одною только красотою и роскошью своей природы, но еще более подвижным, восприимчивым нравом своих жителей, «французов крайнего востока»: своею вековою культурою, не возносившеюся, конечно, до тех высот, которых достигла общеевропейская цивилизация последних лет, но зато проникшая далеко вглубь самых низменных слоев ее земского и городского населения. События, известные из газет, служили достаточным ручательством за то, что начинавшееся здесь движение не было плодом легкомысленного увлечения или произвола всесильного деспота, вчера еще прозябавшего в состоянии чуть ли не людоедской дикости и наготы, а сегодня заимствующего отребья цивилизации и штаны с лампасами у европейских искателей приключений, случайно занесенных сюда судьбою.
Вид целого народа, пробуждающегося от оцепенения и смело идущего навстречу новой жизни, освежает лучше всяких поэтических и роскошно девственных трущоб и пустынь. И я уже не сомневался, что в тогдашней Японии и найду как раз это вдохновляющее и освежающее зрелище. Значительно более загадочным представлялся мне вопрос, как попасть в эту далекую страну, не имея ни гроша за душою, и как воспользоваться предполагаемою поездкой (если удастся, всё же, её устроить) для добросовестного изучения страны, о которой у меня имелись до тех пор самые скудные и сбивчивые предварительные сведения.
Скудные знания Запада о Японии
Лучшие из европейских библиотек по части изучения Японии не представляли на тот момент почти ничего, кроме классического сочинения Э.Кемпфера5, устаревшего уже лет на двести, и более нового труда от Зибольда6 и Гофмана, интересного главнейшим образом с естественнонаучной стороны, да и то незаконченного. Только что вышедшие «Japan» Диксона и «Le japon pittoresque» 7Гэмбера (Aime Humbert) подстрекали любопытство обывателя, совершеннейше не удовлетворяя его. И этим, приблизительно, и ограничивалось богатство европейских литератур по интересовавшему меня предмету8.
Голландия, в течение трех веков имевшая монополию торговых сношений с Японией 7, не сделала ничего для ознакомления с нею остальной Европы, если не считать литературною заслугою голландцев того, что они под своими флагами прокатили до Японии представителей Германии -- Кемпфера, Зибольда и Гофмана.
Я полон решимости заговорить по-японски!
Мои предварительные скитания по многим столь и не столь отдаленным местам выработали во мне убеждение, что добросовестно изучать какую бы то ни было страну можно только зная тот язык, на котором говорят ее жители. К изучению же японского языка приступать нельзя, не пройдя через предварительный курс китайской грамоты. Но и затем дело это представляет еще очень существенные трудности. Кафедра японского языка существовала тогда только в Париже! Тамошний профессор господин Леон де Рони (Léon de Rosny) предупредил меня, что прослушав его четырехлетний курс, я едва буду в состоянии изъясняться по-японски с грехом на три четверти. Перспектива эта мне не показалась заманчивою, и он, будучи человеком слова, снабдил меня рекомендательным письмом к молодому японскому даймё (владетельному князю), проживавшему в Швейцарии с целью изучения французского языка и различных европейских наук и искусств, с патриотическою целью насаждать их потом у себя в отечестве.
Встреча с Ояма Ивао
Явившись по адресу, я узнал, что предполагаемый мой ментор уже успел, по примеру большей части проживающих в Европе юных своих соотечественников, запастись чахоткою и отправился в Ниццу. А так же то, что, впрочем, в его квартире поселился другой японец, отличающийся от прежнего лишь тем, что он ни слова вымолвить был не в состоянии по-французски.