— Но чем же они, в таком случае, занимаются?
— Снабжение, скупка продукции, услуги при обработке крестьянских участков…
Задруга, говорит управляющий, не стесняет инициативы своих членов. Хочешь — покупай товары или удобрение на задружном складе, хочешь — поезжай в город, выбирай там. Собрал урожай на своей земле — можешь продать задруге, можешь погрузить на ишака и везти на базар.
Но базар — дело гадательное, задруге все же продавать надежнее. Почему? Ну вот, скажем, фасоль. Допустим, задруга покупает ее у селяков по шестьдесят динаров кило, а на базаре, говорят, дают по семьдесят. Но пока селяк собрался в город на рынок, там, глядишь, цена упала до пятидесяти динаров…
Задруга же, если ей удалось продать по семидесяти динаров, девять динаров оставит себе на расширение хозяйства, а один доплатит к тем шестидесяти, которые член задруги получил сразу.
— Ну, а вдруг ей самой придется продавать по пятьдесят?
— Загубим на фасоли, возьмем свое на яблоках. Как нибудь сбалансируем. Дело торговое! — смеется управляющий.
— Сколько же земли в частном владении у членов задруги?
— Гектаров двести с лишним, — неуверенно говорит управляющий.
— Нет, пожалуй, наберется до трехсот, — уточняет председатель правления задруги.
Странно, что они не знают точно. Но управляющий поясняет: машины задруга дает ведь не только членам кооператива. Правда, землю задругарцев обрабатывают в первую очередь и несколько дешевле.
Задруга имеет три трактора, две молотилки, триер, разбрасыватель удобрений; автомашину пока арендуют, но надеются купить свою. Что еще есть в общественном хозяйстве? Сто восемьдесят овец, четыреста кур, пять свиней, четыре вола, один конь, одна телега…
Записываю все это и недоумеваю: машин маловато, животноводство такое, что опять таки несколько «инициативных хозяев» вполне могут тягаться с задругой. Откуда же тогда слава одного из лучших среди восьмидесяти сельскохозяйственных кооперативов Те товского союза задруг?
Мои собеседники переглядываются. Потом управляющий терпеливо объясняет:
— Конечно, главная цель задруги — привязать к себе, к общественным средствам производства единоличников, не затрагивая при этом их собственниче
ских отношений к земле. Мы считаем своей задачей также повышение культуры земледелия, улучшение качества семян и так далее. Но пракса…
«Пракса» — это практика.
— …но пракса показала более широкие возможности ведения хозяйства. У задруги имеется кое что еще, кроме тракторов и молотилок…
Мы поднимаемся и выходим на улицу.
— Вот, — показывает управляющий, — и вон!
«Вот» — это деревенское кафе «Три води» с подачей горячительных напитков, а «вон» — это расположенная чуть подальше лавочка «Три води», торгующая восточными сладостями.
Идем по улице. Опять вывески «Три води»: буфет, магазин.
— Это еще не все, — управляющий загибает пальцы: — зеленная лавка, лесопилка, столярная мастерская, склад…
— Пекарня, — подсказывают ему.
— А ресторан в Тетово? Забыли?
Тетово — ближайший город. Широко размахнулась задруга! Но сам характер этого размаха не помогает мне понять, почему о задругах подобного типа в Югославии говорят чуть ли не как об основной форме социалистического преобразования сельского хозяйства. Ресторан, безусловно, нужное «угостительское» заведение, восточные сладости вкусны и питательны, но хорошо ли, что из пятидесяти трех человек, которым задруга платит жалованье, в ее общественном сельском хозяйстве заняты только тринадцать, включая сторожей?
Своими мыслями я делюсь с председателем правления задруги Божином Брешковским:
— Ну вот вы, как крестьянин…
Но председатель несколько смущенно перебивает меня:
— Я ведь не совсем крестьянин. Вернее, у меня есть земля, однако сам я…
— Друг Брешковский работает в коммунальном хозяйстве, в общине, — вставляет управляющий. — Но, разумеется, это не имеет никакого значения.
Уголок Сплита. Статуя работы скульптора Ивана Мештровича изображает епископа, прославившегося в истории югославской
церкви.
В порту Риека. «Пролетерка» — один из лучших морских пассажирских пароходов Югославии.
Это Сплит, город на Адриатике.
Выясняется, что председатель правления задруги имеет три гектара земли; половиной пользуется задруга, половину обрабатывает семья. Что касается управляющего, то он по профессии счетный работник и служил раньше в задружном союзе, который, кстати сказать, содержится за счет самих земледельческих кооперативов.
Разговор переходит на главное — о влиянии задруги на преобразование деревни.
Нет сомнения, что в отсталой македонской деревне с задругой связаны прежде всего важные перемены в быту. Через задругу легче было ломать сохранявшийся долгие годы чуть ли не полуфеодальный уклад. Именно с задругой македонский крестьянин справедливо связывает замену в своем доме очага печью, появление кровати — раньше спали на полу.
Мои собеседники говорили и о той несомненной пользе, которую задруга принесла развитию товарооборота. Задруга снабжает своих членов нужными товарами, открывает свои мастерские, молочные заводы. Она оказывает всевозможные услуги членам кооператива и единоличникам, помогая своими машинами обрабатывать их землю, продает им удобрения, хорошие семена. Наконец у нее есть свое собственное сельскохозяйственное производство.
Так мы вернулись к двадцати четырем и пяти десятым гектара земли, ставшей наравне с рестораном и лавкой восточных сладостей источником дополнительного дохода для членов задруги, и к тем сотням гектаров, на которых члены задруги по прежнему хозяйствуют индивидуально, всяк сам по себе…
Начав со статистики, я хотел бы и кончить статистикой. Она в какой то мере дает ответ на вопрос о роли общих земледельческих кооперативов в югославском народном хозяйстве. «Информационный бюллетень», изданный в Белграде в конце 1956 года, привел данные о валовом доходе этих кооперативов за 1954 год, которые, видимо, в основном отражают и сегодняшние закономерности. Вот структура этого дохода (в округленных цифрах):
Торговля — 45 процентов.
Угостительство—10 процентов.
Промышленность, переработка и ремесленничество — 22 процента.
Остальная деятельность— 14 процентов.
Сельскохозяйственное производство — 9 процентов.
Вдумавшись в эти цифры, можно понять наших югославских друзей, когда они говорят о «специфических трудностях» социалистического преобразования сельского хозяйства страны.
КОММУНА КРАНЬ
— Если вы хотите узнать, как практически осуществляется социалистическое влияние города на деревню, поезжайте в Крань.
— Если вы хотите видеть образцовую коммуну, поезжайте в Крань.
Так советовали мои югославские друзья в Любляне, столице Словении. Я поехал.
Народная Республика Словения давно и далеко опередила некоторые республики Югославии и в экономике и в культуре. Около двух третей дохода она получает от хорошо развитой промышленности. Города здесь отменно чисты и прибраны, дороги великолепны, пейзажи так и просятся в рамку. На улицах вас никто не заденет локтем; почти каждый горожанин понимает по немецки.
Город Крань занял оба берега веселой горной реки. Над красными черепичными крышами сверкают высокогорные снега: до Юлийских Альп отсюда рукой подать. В узком ущелье средневековой улицы чинно, не обгоняя друг друга, катят велосипедисты. Бронзовый Франц Прешерн, великий поэт Словении, смотрит на них с невысокого пьедестала. Прешерн жил в этом городе и похоронен на скромном старом кладбище, превращенном в парк.
Винко Хафнер, председатель районного народного комитета Краня, показывает мне город и знакомит с особенностями югославской системы коммунального самоуправления.
Что такое коммуна, или, как ее чаще называют, община?
Система коммун совсем молода, ее ввели в 1955 году. Коммуна, говорит Хафнер, — это первичная политико территориальная организация самоуправления и первичное общественно экономическое сообщество жителей. Пожалуй, в Советском Союзе в известной мере с ней схож небольшой район. Коммуны созданы в городах и сельской местности для того, чтобы привлечь как можно больше граждан к управлению.
Обычно коммуны имеют от пяти до десяти тысяч жителей. Следующая ступень — район. Он объединяет несколько коммун. В Краньском районе, например, их одиннадцать.
— Вам, наверное, говорили, что у нас в Кране идеальная комбинация промышленности и сельского хозяйства, — продолжает Хафнер. — Судите сами: три пятых жителей заняты на заводах и в учреждениях, одна пятая — ремесленники, торговцы и люди свободных профессий, одна пятая — крестьяне.
Почему мой собеседник считает такое соотношение идеальным?
— Ну, дорогой друг, это так ясно: город у нас пересиливает деревню. А это чего нибудь да стоит!
Хафнер развивает свою мысль. В Югославии теперь немало новых промышленных предприятий. Кто работает на них? В большинстве вчерашние крестьяне: ведь королевская Югославия почти не имела индустрии, кадры пришлось ковать заново. В крестьянстве есть капиталистические тенденции, и новые рабочие приносят собственнический дух на фабрику. Это серьезная проблема там, где крестьянская стихия преобладает!
В Кране — другое дело. Тут главенствует индустрия, рабочий дух. Он все сильнее проникает в деревню. По статистике в коммуне пять тысяч крестьян. Но если считать только настоящих земледельцев, имеющих более пяти гектаров земли на хозяйство, то таких наберется едва две тысячи. Треть жителей деревни уже работает одновременно на фабриках, а многие совсем бросают крестьянствовать и продают землю.
— Разве она кормит у вас хуже, чем в других республиках?
— Что вы! Напротив! В Словении самое прибыльное крестьянское хозяйство. Мы продаем картофель всей стране, у нас коровы дают по тысяче семьсот — тысяче восемьсот литров молока в год. Правда, это только на пастбищах возле гор.
Надой не кажется мне особенно высоким, и я вскользь говорю об этом Хафнеру. Но он напоминает мне, что по ряду показателей сельское хозяйство Югославии все еще не достигло уровня довоенного 1939 года, что стране не хватает, например, много зерна и что в этом году урожай еще ниже прошлогоднего. Поэтому тысяча восемьсот литров — это очень неплохо.