Первое – имеется некто или нечто, принимающее облик женщины, которое сперва способно каким-то образом «позвать» к себе ребенка, а потом и гипнотическим образом внушить ему некий пакет информации. За это говорит то, что, судя по темпу рассказа мальчика, эта женщина беседовала с ним никак не меньше получаса, а для нас вне этой пещеры прошло примерно три-четыре минуты. Это факт!
Второе – мы находимся в неком ином мире, отличном от нашего, и этот мир некто или нечто считают своей неотъемлемой собственностью. Первая половина утверждения – это факт, основанный на наших собственных наблюдениях. Вторая половина – это предположение, следующее из переданного нам послания.
Третье – Конфигурация этого мира, его физическая и политическая география описаны весьма условно и подтверждения достоверности этого описания, особенно политического, у нас пока нет. Это тоже факт, как и то, что мальчику не назвали ни одного имени как бы хозяев этого мира.
Четвертое – некие тевтоны со своим Херром Тойфелем, с которыми, судя по посланию, нам придется столкнуться в ближайшее время. Для непросвещенных Херр Тойфель – это Сатана собственной персоной. Есть предположение, что это свалившиеся сюда в конце той войны недобитые эсэсовцы со всеми своими прибабахами, включая деятелей Аннэрбэ и мистического общества Туле. Уж больно характерная у них символика. Но тут надо брать языка и спрашивать со всей пролетарской решительностью и только потом делать выводы, тем более что, если верить посланию, мы сейчас как раз находимся на окраине их земель.
Пятое – некий народ дочерей матери, к которому нас так усиленно заманивают. Думаю, что под этим названием скрывается нечто вроде известных всем амазонок. Не очень-то я доверяю таким приглашениям и тут тоже надо сперва все пощупать руками, а потом уже и верить в добрые намерения. Нужен независимый источник информации и чем этой информации будет больше, тем лучше.
Отсюда выводы: Завтра с утра мы скрытно двинемся вниз по течению горячей речки, стараясь как можно больше смотреть и как можно меньше показываться на глаза другим, ну а решения о дальнейших действиях будем принимать по мере получения более достоверной информации.
Напоследок я посмотрел амулет – другое слово мне просто не приходило в голову – висящий на шее у Колдуна, и ничего особого при этом не почувствовал. Ну, камень и камень, блестящий и при этом угольно-черный, оправлен в серебро. Все скромно и со вкусом. Если и есть в нем хоть какая-то сила, то она уж точно не для меня. Никогда не ощущал в себе ничего такого особенно магического.
Отец Александр также посмотрел амулет, задал «Колдуну» несколько вопросов и полностью со мной согласился, что пока преждевременно делать хоть какие-то выводы, но попутно заметил, что позывной, взятый мальчиком, оказался вполне пророческим. Самое главное, что наш эксперт по нечистой силе не учуял в этом камне зла, а остальное мы уж как-нибудь переживем. Кстати, если эта, так сказать, женщина, кем бы она ни была, и ее непутевые, по ее же словам, родственнички затаскивают сюда то одного, то другого пришельца, так может быть, у них найдется и способ отправить нас обратно домой. Добраться бы до кое-кого и взять уверенной рукой за теплое интимное место, а потом можно будет и поговорить. На этой оптимистической ноте я и отправил Птицу с Колдуном спать, ибо утро вечера мудренее, а подъем у нас должен был быть весьма ранним.
Часть 2
День второй, утро, Анна Сергеевна Струмилина.
Проснувшись, я не спешила открыть глаза, пытаясь поймать ускользающий сон. В этом сне, казалось, заключалось что– то важное – то, что нужно запомнить – но, как всегда это бывает, греза ту же забылась, спрятавшись глубоко на дне подсознания.
Утренняя прохлада приятно холодила кожу, запах трав ощущался особенно сильно, и звонкое утро неотвратимо вступало в свои права, наполненное свежестью и пением птиц.
Наконец, когда свет стал пробиваться сквозь мои смеженные веки, я открыла глаза, встретившись с рассветом лицом к лицу. Голубой сумрак все еще царил над нами, удерживаемый высокой горой – и заводь, и водопад, которых пока не достигли солнечные лучи, были подернуты дымкой испарений. Однако вершины противоположных гор уже розовели, ярко освещенные пока еще невидимым для нас солнцем, вставшем где-то за горой, у подножия которой и располагалась наша стоянка. Его лучи, пробивающиеся из-за вершины, уже уверенно щупали небо, что светлело прямо на глазах.
По моим ощущениям, наверное, было около семи часов утра. Постепенно, по мере того как граница света сползала от вершин вглубь нашего ущелья, стоянка начинала понемногу оживать. Первыми поднялись спецназовцы и началась обычная утренняя суета военного лагеря: туалет, физзарядка, умывание и разогрев на завтрак оставшегося с вечера жареного мяса. Пока Ника хлопотала у небольшого костерка, остальные, собравшись вокруг командира, о чем-то негромко посовещались.
Потом, привлеченные вкусными запахами шашлыка, продрали глаза и мои гаврики. Капитан Серегин тут же погнал их умываться и приводить себя в порядок, одна лишь я все еще лежала, прокручивая в голове события вчерашнего дня. Их было так много, и все они были столь яркими, значительными и таинственными, что вчерашнее утро казалось мне отделенным от сегодняшнего целой вечностью. Где-то в душе вновь шевельнулось чувство вины и сожаления.
Очень скоро дети спросят меня, когда закончится это приключение и мы вернемся назад в наш, привычный им мир – ведь у них остались там свои привязанности и свои планы. И что я им отвечу? Ладно, детдомовские Яна с Асей – их там никто особо и не ждет. А Димка и Митя? У них ведь имеются родители, может быть, братья и сестры, и обязательно друзья. Каково им будет смириться с мыслью, что они, возможно, никогда с ними не увидятся? А я сама? Ведь и у меня есть мама, которая меня любит, мои друзья… хорошо хоть, на данный момент у меня не было никакой сердечной привязанности, и никакой мужчина не будет беспокоиться о том, куда пропала его непутевая Анечка.
Я думала обо всем этом, и сердце наполнялось невыносимой болью. Что ж, придется поговорить с гавриками, когда встанет этот вопрос, утешить их, как только будет в моих силах. А пока нельзя расклеиваться. Вчера ночью капитан Серегин сказал мне, что прямо с утра мы уйдем с этого места, начав свой поход в поисках своего места в этом неведомом мире, и кто знает, что ждет нас впереди, на его безграничных просторах, за пределами этих гор…
И я через силу заставила себя улыбнуться встающему солнцу, что стремительно выкатывалось из-за вершины горы, затем бодро вскочила на ноги, сразу почувствовав, что тоска покидает мое сердце. Взглянув на вулкан, я и вовсе приободрилась, и сразу подумала, что, пожалуй, не все так плохо – главное, мы живы, здоровы, никакая опасность нам пока не угрожает. А остальное, глядишь, как-нибудь образуется.
Все четверо моих гавриков, разувшись и зайдя в воду, плескались, умываясь у заводи под приглядом Ники, которую капитан Серегин, кажется, назначил нашим опекуном. Она с улыбкой смотрела, как они плещутся, и лишь изредка добродушно на них прикрикивала:
– Ну-ну, Профессор, хорош брызгаться! Матильда, осторожно, не толкай Зайца, а то обе бултыхнетесь по самые ушки!
Позади меня послышалась возня, и я, оглянувшись, увидела, что Антон сидит, зевая и потягиваясь, и тоскливо озирается вокруг своими круглыми глазами, напоминая внезапно разбуженную среди дня всклокоченную сову. При этом он что-то сокрушенно бормотал себе под нос.
– Доброе утро, Антон, – сказала я.
– Доброе утро, Аня, – унылым, с характерной гнусавинкой, голосом ответил тот, моргая и шаря вокруг себя в поисках своей кепки, – я говорю – значит, это все не сон… Вот так история приключилась – ни за что бы не поверил… Я ведь уже давно дома бы мог быть… Черт меня дернул пойти с вами…
За этим последовал вздох, полный вселенского отчаяния и немого упрека. Что ж – я слишком хорошо знала Антона, чтобы ожидать от него чего-либо другого. Пора ставить ему мозги на место – ведь, если это не удастся сделать мне, за дело возьмутся другие, причем будут использовать гораздо более радикальные методы, чем ласковое увещевание.
– Знаешь что, друг любезный, – ответила я, вперившись в него злыми глазами, – ты бы лучше заткнулся. Нас всех дернул черт! И что теперь – охать, стенать и ничего не делать? Возьми себя в руки – что толку теперь о доме вспоминать! Вон – дети и то не ноют, а ты, взрослый мужик, нюни распустил! Тебе не стыдно? – Я подошла поближе, и теперь, прищурившись, глядела прямо в его белесые глаза, – Учти, Антон… если ты будешь продолжать в том же духе, с тобой, – я кивнула в сторону спецназовцев, – церемониться не будут… Не забывай – тут тебе не детский лагерь, где тебя могут в случае чего просто уволить. Здесь нет жалостливых теток, которые тебя будут по головке гладить и утешать. И перестань смотреть на меня так, словно я причина всех твоих бед! Ты когда уже научишься сам за себя отвечать? Своей головой когда думать начнешь? – Я обвела рукой окрестности, – Смотри, Антон – тут нет начальства, завистников, насмешников, подлецов, ябедников. Это вообще не наш мир, никому тут до тебя и дела нет! И никто тебе не мешает проявить здесь себя и свои достоинства. Поэтому перестань уже обвинять других в своих проблемах и будь, наконец, нормальным человеком, если ты на это способен, черт тебя побери!
Так я закончила свою экспрессивную тираду, в ответ на которую Антон только удивленно моргал, а в конце виновато опустил глаза в землю. Надеюсь, что он хоть немного задумался. Все это я высказала ему из самых лучших побуждений, хоть и разозлил он меня до белого каления. Мне так хотелось, чтобы до этого человека хоть что-то дошло!
– Ладно, Антон, пошли умываться, – уже более миролюбивым тоном сказала я, и мы пошли к заводи. Вид у Антона при этом был задумчивый, и я имела основания надеяться, что мой монолог не пропал даром.
Час спустя. Анна Сергеевна Струмилина