— Ну, тоже нашел знающего человека. — Но видно было, что Пааво немного польщен.
— Говорит, что надо тебе и Степаненко помогать Николаю.
— Он действительно говорил обо мне? — все еще не хотел верить Пааво.
— Не стану же я выдумывать. Он так и сказал, что тебя ждут на совещании.
Пааво зашагал по комнате, потом вдруг стал переодеваться.
— В самом деле, надо пойти послушать. А завтра, мама, разбуди меня вместе с отцом. Схожу на смену Николая, посмотрю, что у него с этим баком получается.
Слово «мама» он произнес впервые, это вышло у него так неуклюже, что Мария Андреевна невольно улыбнулась.
— Хорошо, разбужу, сынок!
Оба почему-то рассмеялись.
— Пааво, давай дружить! — сказала Мария Андреевна, вдруг поняв, как проще всего завоевать сердце пасынка. — Сыном тебя называть мне уже поздно, — улыбнулась она, — а другом ты будешь хорошим! Ведь правда?
— Вот это другое дело! — согласился Пааво.
Он вдруг почувствовал себя легко и свободно. Ведь можно же полюбить эту милую, добрую женщину как хорошего друга! А играть в матери и сыновья в самом деле ни к чему. И не надо будет притворяться!
Степаненко вернулся с Пуорустаёки усталый и промокший. Столовая была уже закрыта, но его впустили и накормили остывшим супом. Из столовой он прошел прямо домой, переоделся в сухое белье, но озноб не прекращался. Он с удовольствием выпил бы горячего чая, но для этого надо было принести воды, наколоть дров, растопить плиту. Он прилег на кровать. Но вскоре поднялся, прошелся по комнате и остановился у окна. Как раз напротив находился магазин. В двери входили и выходили люди. Степаненко снял с вешалки пальто, но заколебался: если он пойдет в магазин, обязательно купит водки. Особенно сейчас, после дороги.
Степаненко уже мысленно давал обещание себе, Николаю, Оути Ивановне и Айно Андреевне, что больше не будет пить. Он горько усмехнулся: «На что я им со своим обещанием? Им-то какое дело до меня!.. Пойти взять шкалик, выпить, лечь спать — и все к черту… Но ведь на этом не остановишься. Завтра опять выпьешь… Ну, а к чему удерживаться?»
Из-за стенки слышалось шуршанье бумаг и шаги Матрены Павловны. Потом захлопнулась дверь, а через несколько секунд к нему вошла Матрена Павловна. Он посмотрел на нее с удивлением. Соседка никогда раньше не заходила к нему.
Матрена Павловна взглянула на холодную плиту и пустой стол.
— Вы только что вернулись с реки? — спросила она участливо.
— Да.
— У вас и плита холодная и даже чая нет?
— Кто же тут будет мне огонь разжигать и чай кипятить?
Матрена Павловна тихо вздохнула:
— Какие мы с вами сироты!..
Сегодня Матрена Павловна чувствовала себя, как никогда, одиноко. Воронов был единственным человеком, с которым ее связывали воспоминания о молодых годах. Матрена Павловна подходила к Мише всегда с открытым, чистым сердцем, старалась окружить его теплом своего внимания и… любви. Но Миша не понимает ее или не хочет понимать и встречает почти грубо. А ведь она хочет людям только добра. Вот Пааво Кюллиев увлекся стихами. Разве она мало и не от души помогает ему? А что выйдет из этого? Разве она хоть раз услышала от Пааво слова благодарности? Как время меняет людей! Какой Миша был кроткий и милый там, в деревне! Если бы все это можно было вернуть, ей бы ничего и не требовалось больше в жизни. Но Воронов увлекся Айно Андреевной — да, да, это несомненно — и с ней даже разговаривать не желает…
Матрена Павловна попыталась найти успокоение в обществе своих лучших друзей — старых, затрепанных книг, но переживания графов и их прекрасных возлюбленных сегодня не трогали ее.
Матрена Павловна предложила Степаненко:
— Пойдемте ко мне! У меня есть хотя бы горячий чай.
Степаненко машинально накинул пальто на плечи и пошел за Матреной Павловной.
Она усадила гостя за стол и налила чаю. Оба сидели молча. Наконец Матрена Павловна грустно улыбнулась.
— Подождите-ка минутку, я сбегаю в магазин. Я тоже кое-что понимаю в угощении.
Она скоро вернулась с бутылкой водки и поставила ее перед Степаненко. Степаненко с минуту поколебался — выпить или отказаться. Потом открыл бутылку, налил две рюмки, чокнулся и выпил до дна. Матрена Павловна хотела последовать его примеру, но ее остренькое лицо сморщилось в страшную гримасу, и она раскашлялась.
Неожиданно раздался стук в дверь, и в комнату вошла Айно Андреевна. Она хотела спросить у Матрены Павловны, не знает ли та, где Степаненко, и от удивления молча остановилась на пороге. Матрена Павловна залепетала:
— Человек, после длительного пути, промокший, пришел в холодную квартиру, а дома даже горячего чая нет. О человеке, товарищ доктор, надо заботиться и тогда, когда он становится старым и некрасивым, — добавила она язвительно.
— А как же, — ответила Айно Андреевна растерянно. — О всех людях надо заботиться. — Обратившись к Степаненко, она сказала: — А вас, Микола Петрович, ищут. Идет совещание. Кирьянен хотел, чтобы вы пришли.
— А что мне там делать?.. — Степаненко чувствовал себя неловко перед Айно. И зачем нужна была эта бутылка? — Что за совещание? — спросил он.
— О механизации.
Степаненко торопливо встал, надел кепку и сказал Матрене Павловне:
— Спасибо вам. Раз ищут, надо пойти.
Матрена Павловна осталась одна с недопитой бутылкой водки.
Но, очутившись на улице, Степаненко вдруг заупрямился:
— Зачем я пойду на совещание? Ведь оно давно началось.
— Но Кирьянен просил…
— Нет, не пойду. В другой раз. — Степаненко не хотел идти на собрание: от него пахло водкой.
Тогда Айно предложила:
— Пойдемте к Оути Ивановне. Она просила к ужину. А Николай придет и расскажет о совещании.
— Что у нее, именины, что ли? — буркнул Степаненко, но все же направился туда. Айно ускорила шаги, чтобы идти рядом с ним.
— Проходите, проходите, — засуетилась Оути Ивановна, передником обмахивая стулья, хотя они и так были чистые.
— Ну, теперь мы посмотрим, какой у вас сиг! — Айно чувствовала себя здесь, как дома. — А Николай еще не вернулся? Что ж, подождем! Или, может быть, все-таки тоже пойдем на собрание, как думаете, Микола Петрович? — снова спросила она.
— Никуда вы не пойдете! — запротестовала Оути Ивановна. — И ждать с ужином Николая мы не будем. Он, может, до полночи там прозаседает. Останется и ему.
Айно стала подвигать стулья и, словно у себя, повела Степаненко к столу.
— Я очень люблю свежего сига, Оути Ивановна знает. Все мы, карелы, любим рыбу. И вы привыкнете к рыбе.
— Я уже привык и к рыбе и ко всему, — усмехнулся Степаненко.
— Кушайте, кушайте! — Оути Ивановна накладывала на тарелки жареные, зарумянившиеся куски рыбы. — В прошлую ночь бог дал штук двадцать. Даже посолила немного.
— Хороший у вас бог, Оути Ивановна! — засмеялась Айно. — Ласковый такой!
— Насмотрелась я за свою жизнь на его ласки, — горько усмехнулась Оути Ивановна. — Это я так, по привычке.
— И не веруете? — удивился Степаненко.
— А кто его знает, — уклонилась Оути. — Когда жизнь хорошая, благодарю его, а когда худо бывает, приходится самой выбираться из воды на сушу.
Ели молча. Поджаренные сиги оказались действительно вкусными. Степаненко ел с большим аппетитом, и Оути Ивановна незаметно подкладывала ему новые куски.
Забота хозяйки была ему приятна, но, скупой на слова, он не пытался выразить свои чувства. Просто было хорошо после долгой дороги сидеть здесь, в теплой, уютной комнате, за столом умелой, доброй, ласковой хозяйки. И какие люди разные! Всего полчаса назад он слушал вздохи Матрены Павловны: «Нам, культурным людям, тяжелее…» Оути Ивановна не болтает о культуре, она ни на кого не жалуется, она без лишних слов и вздохов старается сделать жизнь приятней и легче каждому, чью беду заметит, а замечает она все.
— Спасибо, спасибо, Оути Ивановна! — говорил Степаненко, отодвигая тарелку. В эту благодарность он невольно вкладывал больше чувства, чем следовало бы за ужин.
Стали пить чай. Вскоре в комнату ворвался Николай — веселый, шумный.
— Что у нас было! — крикнул он с порога. — Утерли нос Мякелеву. Машин не отдадим, решили коллективно! Но это еще не все. Мы должны приставить их к делу. Ипатов сказал: «Ладно, говорит, пусть механизмы останутся у вас, но смотрите!» Это значит, что приедет еще и, если мы не сумеем их использовать, заберет!
— Ну, и как думаешь, сумеете? — спросила Айно.
— Сумеем! Правда, Микола Петрович? А почему ты не пришел на совещание? Про тебя там говорили.
— Про меня? Кто же? — удивился Степаненко.
— Кюллиев говорил, Кирьянен, даже Ипатов, кажется. Говорили, что у нас есть люди, которые умеют обращаться с любым механизмом, и тебя называли…
Степаненко что-то пробормотал про себя, потом произнес вслух:
— А почему бы нам не справиться? Не впервые же!
На следующий день Степаненко и Пааво помогали Николаю устанавливать обогревательный бак. Пааво был весел и оживлен. Таким Николай впервые его видел. Они шутя нападали друг на друга, толкались, как маленькие. Степаненко останавливал их, добродушно ворчал:
— Что же это вы? Давайте уж баловаться после работы. А то я возьму ремень да как дам!
— Ну-ка, давай, Микола Петрович! — смеялся Николай.
— Ты не очень-то задирайся! — Степаненко состроил свирепую гримасу. — Сроду ремня не давал детям, а теперь возьму и дам. Кому пожалуешься? Маме?
Пааво, желая показать свою ловкость, побежал по узкому борту судна и вдруг, потеряв равновесие, упал в воду. Степаненко вытащил его, но рассердился уже всерьез.
— Этак мы ничего не сделаем! — заворчал он. — Можно подумать, что вы оба маленькие. Марш домой, Пааво! — приказал он. — Сделаем без тебя.
Пааво, смущенный, поплелся домой. Но не прошло и часа, как он снова появился у машины.
— Переоделся? Не простудишься? — спросил Степаненко, осмотрев его сухую одежду.
— Хочу — простужусь, хочу — нет, — засмеялся Пааво.