— В восемь партсобрание в клубе, — напомнил Кирьянен коммунистам.
— А танцы после доклада будут? — спросила одна из девушек.
— Что это за воскресник без танцев! — пошутил Воронов. Кирьянену он сказал тихо: — А может, ограничиться одними танцами?
— Почему? — удивился Кирьянен.
— Не поспешили ли вы с докладом Никулина? Это же очень ответственное дело! Кто-нибудь ознакомился с его тезисами, помогал ему?
— Анни помогала. И я с ним беседовал не раз.
— Смотри! — Воронов вздохнул.
Хотя Воронов говорил тихо, но все же Николай понял по отдельным словам, о чем идет речь. Вначале он обрадовался. Но потом почувствовал обиду. И теперь он уже хотел, чтобы доклад состоялся.
— Пора за работу! — подала команду Анни. — Иначе не будет ни парка, ни танцев.
Воскресник продолжался до обеда. После обеда все собрались в клубе. Николай нервничал. Доклад свой он, кажется, помнил наизусть, но боялся, что, поднявшись на сцену, все забудет и станет ловить воздух, как выброшенная на сушу рыба. Ему вспомнились язвительные слова Матрены Павловны, которые та сказала, когда прочла его доклад вчера вечером. Тогда он был убежден, что она порет чушь, и примерно так он ей ответил и даже, уходя, хлопнул дверью. Но сейчас ему стало представляться все в ином свете. Может, действительно, библиотекарь права и доклад не годится.
Тем временем зал заполнился. Пришла не только молодежь, но и пожилые люди, а некоторые привели с собой детей.
Сын Кюллиева, пятилетний Ким, взобрался на четвереньках на сцену.
— Ким, скажи нам речь! — попросил кто-то.
Ким храбро признался:
— Я еще не умею. Но папа умеет, тетя Айно умеет и мама умеет…
«А сумею ли я? — подумал со страхом Николай. — И надо же было, чтобы столько народу пришло…»
Но этот вопрос задавать себе было поздно. Анни Мякелева уже поднималась на сцену.
— Начинаем, товарищи! Николай Иванович Никулин Сделает доклад о строительстве гидростанций.
«Какой официальной стала Анни!» — усмехнулся Николай. Но в этот момент кто-то подтолкнул его в спину, и он оказался на сцене. Он беспомощно оглянулся вокруг, как будто просил кого-нибудь прийти на помощь. В висках стучало, дух захватывало.
— Товарищи! — вымолвил он таким голосом, как будто дальше следовало: «Спасите!» — и взглянул в зал. Вот сидит Степаненко, тот самый человек, который помогает ему в ремонте сплоточной машины, рядом Пааво Кюллиев, дальше Анни, которая знает наперед каждое слово его речи. Айно Андреевна ободряюще улыбнулась ему. Но вдруг у двери, ведущей в библиотеку, с холодным, ничего не выражающим блеском в стеклах очков появилась Матрена Павловна.
Николай перевел глаза на свою тетрадку и начал читать. Потом он опять взглянул в зал и заметил, что Анни одобрительно кивнула ему. Теперь Николай был уже уверен, что ничего не забудет. Он отложил тетрадь и стал рассказывать просто, своими словами о гидростройках на Волге. Увлекшись, он даже пошутил:
— Это не то, что у нас: мы не можем завершить строительство станции на каких-нибудь триста киловатт.
Николай увидел, как Воронов криво усмехнулся, и он немного смутился: может, не надо было… Но Кюллиев поддакнул:
— Правильно, Николай, крой смелее!
Николай сразу воспрянул духом, заговорил о том, что на стройки крупных гидростанций идет лес из Туулилахти. Он повысил голос:
— Значит, и мы строим эти гидростанции. В волжских турбинах заключен и наш труд — туулилахтинских лесорубов и сплавщиков, и все это останется на вечные времена для будущих поколений!
Он начал говорить о том, какую продукцию посылает Туулилахтинский рейд на строительство гидростанций, о тех результатах, которых добились лучшие бригады… Напомнил о недавнем совещании и опять бросил несколько шутливых слов в адрес начальника.
Доклад подходил к концу. Николай теперь пожалел, что он оказался таким коротким. Ему казалось, что можно было рассказать еще о многом, но все это надо было сперва обдумать и изложить на бумаге.
Он начал собирать свои бумаги. Зал дружно аплодировал. Не зная, как надо поступать в таких случаях, он повернулся к большой карте Советского Союза, на которой были отмечены стройки крупных гидростанций и тоже начал аплодировать.
В зале его окружили. Кто-то пожимал руки, другие похлопывали по плечу. Николай заметил влажные от радости глаза матери. Он присел рядом с ней и Анни.
— Ничего прошел доклад, — шепнула Анни. — Только вначале ты слова проглатывал.
Анни встала и подошла к трибуне:
— Товарищи, есть вопросы к докладчику?
Николай заволновался: неужели еще будут вопросы задавать? Об этом он и не подумал. Долго длилось молчание, и он успокоился: очевидно, все обойдется.
Вдруг подняла руку Матрена Павловна:
— В докладе был упущен один важный вопрос, — сурово сказала она. Николай увидел устремленные на него яркие точки ее очков, отражавших падающие через окно солнечные лучи. Она говорила с расстановкой, осуждающе: — Вопрос такой: электрификация всей страны и ее влияние на культурный уровень и моральное состояние трудящихся масс. Этот вопрос должен был стать разделом доклада, а докладчик обошел его скороговоркой.
Теперь все обернулись к Николаю, явно чего-то ожидая от него. Он даже встал, но не знал, что говорить: если это был вопрос, то на него двумя словами не ответишь, если же это критика его доклада, то критику надо слушать. И стоять тоже неловко.
Матрена Павловна заговорила снова, и Николай смущенно сел.
— Товарищ Никулин пришел ко мне, чтобы проконсультироваться. Я предупредила, какое это большое и ответственное дело — выступить с таким докладом. Но товарищ Никулин не посчитался со мной. Он сделал по-своему — и вот результаты налицо.
Она села, строгая и победоносная. Оути Ивановна беспомощно озиралась кругом: неужели никто не заступится за ее сына? Ведь он так старался, вечера и ночи сидел, читал, писал. Неужели все так плохо?
Вдруг встал Воронов. «Ну, все», — подумал Николай. Сейчас он Николая уничтожит одним словом. Николай знал, что Воронов не очень любит, когда его критикуют. И он снова встал, будто собирался спастись бегством. Если бы Анни не дернула его за пиджак и не заставила сесть, кто знает, может, это бы и случилось.
Однако Воронов не уничтожил его ни первым, ни вторым словом. Он укоризненно посмотрел на Матрену Павловну и сказал:
— Мне непонятно, чем вызвана реплика товарища Вороновой. На мой взгляд, Никулин сделал содержательный, хороший доклад. Я думаю, что будет правильнее, если мы поблагодарим его…
Кирьянен первый захлопал в ладоши, за ним Анни, потом Оути Ивановна, потом весь зал. Сердце Николая забилось от радости, но он сообразил, что матери неудобно аплодировать, и взял ее за локоть. Оути Ивановна сконфуженно спрятала руки под передник.
— Докладчик говорил об энтузиазме, с которым весь народ участвует в строительстве гидростанций на Волге. Разве это не проявление культурного уровня и морального состояния наших людей? Чего же вы еще хотели от докладчика, товарищ Воронова?
Теперь все смотрели на Матрену Павловну. Он сидела прямо, словно проглотила палку, и только поджала свои тонкие губы.
Мякелев не был ни на воскреснике, ни на докладе. Не до этого. Он сидел дома сосредоточенный, хмурый и только недовольно кивнул головой, когда Анни с шумом открыла дверь и уже с порога крикнула, что Николай сделал хороший доклад и его сам Воронов похвалил. Наскоро перекусив, Анни умчалась, сказав, что придет сегодня поздно.
Мякелев всегда мало разговаривал с женой, но сегодня Акулина чувствовала, что муж чем-то уж очень сильно озабочен. Она ходила чуть не на цыпочках. Когда замяукала кошка, бедная женщина испугалась, тихо открыла дверь и выпустила кошку на улицу.
Мякелеву нужно было самостоятельно решить сложную проблему. Как быть с Потаповым? Невыполнение неоднократных приказаний начальника рейда о строительстве плотины достаточно веская причина для того, чтобы снять его с должности бригадира. Он, Мякелев, сможет это сделать теперь, потому что Воронов еще на больничном и обязанности начальника рейда лежат на нем, Мякелеве. Но шаг очень ответственный. Мякелев старался взвесить все, что может быть за и против. За — очень многое. Принципиальная постановка вопроса повысит его авторитет среди рабочих. Многие не считаются с ним, а после таких строгих мер увидят, что с ним надо считаться. Что́ может случиться со сплавом после снятия Потапова, Мякелева мало заботило, тут дело ясное: если провалится сплав на реке Пуорустаёки, то это можно свалить на старого бригадира, а если будет удача, то это, конечно, объясняется своевременно принятыми им, Мякелевым, строгими мерами.
Итак, за снятие Потапова с должности бригадира было много доводов. А против? Самое страшное, почему Мякелев так и мучился, было то, что он не знал, что могло быть против этой меры, а быть что-то должно, это он чувствовал. В любом деле всегда есть за и против. Если бы он знал, что может быть против, ему было бы легче, но теперь его страшила неизвестность. Заступников у Потапова много, это он тоже знал, и эти многие подкапываются под него, Мякелева. Они могут выкинуть что-нибудь…
И вдруг стало ясно, как быть! Все очень просто! Хорошие мысли тем и хороши, что они простые. Он собственноручно напишет приказ, сам объявит Потапову — значит приказ будет его, и все, что «за», будет его заслугой. А для того чтобы обезопасить себя от непредвиденных неприятностей, он добьется того, что подпись под приказом будет не его, а Воронова. Случись недоброе, Мякелев отойдет в сторонку и докажет документально, что он тут ни при чем, он только исполнитель воли другого. Так и надо сделать.
Уходя из клуба, Воронов почувствовал, что, пожалуй, для первого дня он был слишком долго на ногах. Голова опять стала разбаливаться, и он решил прилечь. Но только задремал, как в комнату вошел Мякелев с портфелем подмышкой. Он начал расспрашивать о самочувствии начальника, нерешительно теребя замок портфеля.