— Анни, доченька, где ты? — мать вышла на крыльцо, но не увидела ее.
Анни отчаянным усилием сдержала рыдания, и когда мать вернулась в комнату, встала, поправила волосы и вышла из огорода на улицу.
Куда теперь идти? Раздумывая, она и не заметила, как все ускоряет шаги, и остановилась, только увидев Николая, который колол дрова возле своего дома.
Николай воткнул топор в колоду и шагнул навстречу девушке, чувствуя, что с ней случилось какое-то большое несчастье.
— Я поссорилась с отцом, — с усилием сказала она.
— С отцом? — в голосе его звучало удивление, даже радость. — Да что же ты плачешь? Говорил я, что с ним жить нельзя! — воскликнул он.
Девушка вдруг насторожилась. Подозрительно, как на чужого, посмотрела она на Николая, а тот, воодушевившись, продолжал:
— Брось ты мучить себя! Зачем ты…
Ничего не понимая, он с раскрытыми глазами смотрел на спину Анни, которая быстрыми шагами удалялась.
Девушка шла по направлению к своему дому, сутулясь, сосредоточенно смотря на землю и еле сдерживая рыдания.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Степаненко отправился покупать костюм. В магазин только что привезли новую партию товаров, и там собралось много знакомых сплавщиков. Они стали все скопом выбирать ему костюм, и выбрали темносиний бостоновый.
— Нехай этот, — согласился Степаненко. Он взял еще женский платок и уплатил деньги..
— Микола Петрович, да ты не в женихах ли ходишь? — засмеялись в толпе.
Немного поколебавшись, Степаненко прошел в продуктовый отдел. Там он купил масла и колбасы на ужин, потом шоколадных конфет. Казалось, что теперь можно было идти, но он все задерживался, нерешительно поглядывая на магазинные полки. Койвунен, тоже помогавший выбирать костюм, угадал мысли Степаненко.
— Хватит тебе этого зелья!
— Да надо бы костюм вспрыснуть…
Он все-таки купил водки и отправился домой. Там он переоделся, и только теперь новый костюм понравился ему по-настоящему. Микола Петрович самому себе показался и стройнее и моложе. Пронеслось какое-то воспоминание, как отголосок давно прожитых лет. Такого цвета костюм справил он когда-то к своей свадьбе…
Было слышно, как за стенкой возится с чайником Матрена Павловна. Потом послышался ее голос:
— Микола Петрович, идите пить чай!
Степаненко раздумывал, пойти или нет. Ему жаль было Матрену Павловну, но он собирался в другое место. Но Матрена Павловна пришла сама, села, оглянулась кругом.
— Ох, какие мы с вами сироты!
— А чем плохо таким сиротам? — усмехнулся Степаненко.
— У вас даже чай некому заварить.
— В этом вы, пожалуй, правы.
— О, на вас новый костюм! — Матрена Павловна только теперь заметила обновку. — Хорош, хорош! Сколько стоит? — Но ответ она выслушала равнодушно и через минуту заговорила уже о своем. — Бывают моменты, когда особенно тяжело на душе, — пожаловалась она. — Я имею в виду не только себя. У вас в жизни тоже были очень тяжелые испытания. Я думаю, не всегда вы жили в лесу. Я ведь заметила, что вы много читали. А нам, культурным людям, значительно труднее переносить горе.
Степаненко взглянул на стенные часы.
— Вы спешите куда-нибудь? — огорченно спросила Матрена Павловна.
— Да.
— Ах, Микола Петрович! К чему спешить? Все равно никто спасибо не скажет.
— Было бы за что благодарить, а там уж найдется кому.
Матрена Павловна неохотно вышла. Степаненко взял платок, кулек с конфетами, водку. На улице он еще постоял в нерешительности, но потом смело направился к дому Никулиных.
Оути Ивановна была одна. Она усадила Степаненко за стол, оглядела его костюм, но ничего не сказала.
Степаненко протянул ей платок.
— Вот это… ты так часто помогала мне в хозяйстве… И вообще…
— Ну, что ты, Микола Петрович! — покраснела она. — Я же помогаю тебе не ради подарков.
— А я и не говорю… Я знаю, что по доброте душевной. Такая уж у тебя натура. Но возьми все-таки! А тут есть еще конфеты к чаю.
Оути Ивановна расстелила платок на коленях, полюбовалась им, потом убрала в шкаф. Конфеты она высыпала в стоявшую на столе вазочку.
Степаненко вопросительно взглянул на хозяйку и вынул из кармана бутылку водки. Оути Ивановна посмотрела на него укоризненно, но ничего не сказала. Он налил два стакана. Оути Ивановна покачала головой. Степаненко выпил, крякнул и начал есть.
Некоторое время оба молчали.
— Николай, значит, уедет? — спросил Степаненко.
— Да, уедет! — вздохнула Оути Ивановна. — Большая семья была, а вот одна остаюсь.
— И я один остался, — проговорил Степаненко, хотя он прежде никому и никогда не жаловался на свое одиночество.
Оути Ивановна вздохнула снова, и ее ласковые глаза увлажнились.
— У тебя хороший сын, Оути Ивановна.
— Только бы бог дал ему здоровья!
— Скучно тебе будет одной.
— Что ж тут поделаешь!
Опять помолчали.
— Михаил Матвеевич сказал, что я останусь машинистом вместо Николая.
— Это хорошо. Николай тоже рад. Он говорит, жаль было бы оставлять свою машину какому-нибудь непутевому.
— Николай действительно сказал, что доволен?
— Ну конечно. Николай всегда говорит о тебе только хорошее. И другие говорят, что ты помогаешь парню советами, как отец.
Степаненко кашлянул.
— Про это самое… я и думал, что как отец… И Николай такой хороший хлопец. Так что… что бы ты сказала, Оути Ивановна…
— О чем это? — удивилась Оути Ивановна.
Степаненко бормотал в замешательстве:
— Да я о том, что… А не лучше ли нам жить вместе? Мы с тобой и Николай?
— Господи помилуй! — воскликнула Оути Ивановна. — Когда человек выпьет, всегда разная чушь на язык лезет!
— Оути Ивановна, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. А выпил я самую малость, чтобы хватило смелости сказать. Ты сейчас не отвечай. Подумай. Спроси Николая…
— Сказала бы я тебе! — вырвалось у Оути Ивановны. — Если выпил, то надо идти домой спать. Иди-ка, Микола Петрович, иди…
Смущенный Степаненко поднялся и вышел. Оути Ивановна встала из-за стола и, выбежав вслед за ним, крикнула с лестницы:
— Погоди, возьми калитки и рыбник на ужин. У тебя же дома ничего нет!
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Был вечер, когда Воронову позвонили, что последняя древесина спущена через лоток. Сплав подходил к концу. Потапов спрашивал; может ли он отпустить колхозников домой? Куда отправить остальных людей из бригады — в Туулилахти или на другие участки рейда? Или есть какой-нибудь план работы на Пуорустаёки?
Последний вопрос был задан с умыслом. Потапов напоминал о своем предложении строить плотину.
— Колхозников отправить по домам, — диктовал Воронов в трубку. — Бригада отправляется на Пуорустаёки строить плотину на новом месте. Вы, товарищ Потапов, будете руководить строительством. Приступить к заготовке дополнительных строительных материалов на месте. Основание плотины сделать из цемента. Цемент начнем направлять завтра. Из сплавной конторы прибудет специалист и даст необходимые указания. Если он задержится, я сам приеду. Когда закончат строительство электростанции, направим отсюда рабочих. Есть вопросы?
Вопросов не было. Положив трубку на место, Воронов отправился на запань.
На рейде испытывали новую шпалорезку. Оставалось сделать предохранительное заграждение, и завтра ее можно пустить. Надо было только подобрать дельного рабочего. Воронов послал курьера за Анни Мякелевой и вернулся в контору, где его уже ожидал Кирьянен с нарядами на работу.
— Кого мы назначим на место Мякелева? — спросил Воронов у Кирьянена и сам же ответил: — Что, если Александрова?
— Это хорошо! А кто будет главным механиком?
— Механик Кирьянен, что скажешь, а?
Кирьянен посчитал это шуткой, нахмурился и сухо ответил:
— Механику Кирьянену слишком далеко до главного механика. Ему еще надо многому учиться.
— А если Степаненко?
— Это другое дело!
Анни уже догадалась, зачем ее вызвали.
— Вы хотите поговорить об отце?
— Да. Завтра пускаем дисковую пилу, — сказал Воронов. — Но мне трудно уговаривать его. Что он делает?
Анни замялась. Правда была слишком неприглядна, но лгать она тоже не могла.
— Пишет жалобы. Хорошо, я попробую убедить его.
Кирьянен только вздохнул. Он знал, что если человек, вместо того чтобы посоветоваться со своей совестью, начинает писать жалобы, толку от него не добьешься.
Когда Анни пришла домой, отец сидел за столом. Перед ним была большая стопка бумаг и записных книжек.
Искоса взглянув на дочь, он продолжал работу. Анни села и нерешительно сказала:
— Туатто, ты не сердись на меня. Я тогда погорячилась. А нам давно надо поговорить по-дружески…
— Вот это правильно, — Мякелев положил ручку на чернильницу. — Ты мне дочь, и нам лучше действовать сообща. Ты должна хоть немного помочь мне.
— Я этого и хочу.
Мякелев повеселел.
— Вот мы и договорились. Во-первых, ты должна рассказать все, что Никулин говорил обо мне.
— При чем тут Николай?
— Очень просто, доченька. Это он побежал жаловаться на меня, когда я ему не дал каких-то труб. Я хочу вывести на чистую воду всю эту банду, которая выступает против меня. Я человек терпеливый, мирный, но до поры до времени. И тогда я ни перед чем не остановлюсь. Я доберусь до самого министра. И Воронову не сдобровать — и за плотину, и за многое другое. А также и Потапову попадет за самоуправство.
— Туатто, — мягко сказала Анни, — ты поступаешь неправильно.
— А как? Подскажи. Ты чаще меня бывала в Петрозаводске, знаешь начальство. К кому обратиться? Может быть, в Совет Министров?
— Туатто, все это не то. Никуда не надо обращаться.
— А что мне делать? Ждать милости от Кюллиева?
— И милости никакой не надо! — Анни прикусила губу, чтобы сдержаться. — Туатто, завтра дисковая пила будет готова. Ты очень скоро научился бы управлять ею…
Мякелев стукнул по столу: