— Ах! — воскликнул в изумлении Жак, посмотрев сначала на стол, потом на Сару. — Какая прелесть!
— Как же иначе, если я жду такого милого гостя? — улыбнулась она, влюбленно устремив на него свои черные острые глазки. Но он почти не заметил этого и уселся на диван. Сара же зажгла спиртовку под самоварчиком и пододвинула к себе шкатулку с чаем, разрисованную китайскими фигурками. Она пригласила пана Жака на чай, так как однажды он обмолвился ей, что любит хороший чай.
— Настоящий китайский караванный, — отметил Жак, разглядывая шкатулку. — Eh bien[5], ямайский ром, сардины, вестфальская ветчина, настоящее шампанское, bon[6], мамзель, все это я люблю; что же до сладостей — то это не для меня, предоставляю их вам. Но вы, как вижу, находитесь в хороших отношениях с поваром, раз имеете все это?
— Ах, что вы, с этим старым брюзгой невозможно разговаривать. Нет, тут приходится применять другой способ. Впрочем, ведь вы, пан Жак, знаете какой.
— Гм, как не знать. Кто же будет дожидаться, пока позвонят к столу, чтобы есть то, что повару заблагорассудится нам дать; такие вещи у меня всегда наготове в шкафу, чтобы в любое время можно было полакомиться чем-нибудь вкусным. Однако, мамзель, вы же объявили, что плохо себя чувствуете, даже не хотели есть за обедом, — а что, если сюда кто-нибудь войдет?
— Об этом не заботьтесь — у меня все предусмотрено; раз старухи нет дома, то никто уж не осмелится помешать нам. Я сказала, что мне нехорошо, и никому не открою дверь. Никто не видел, как вы шли ко мне?
— Нет; я сказал, что иду в местечко; а когда все разошлись, прошел сюда через главный вход.
— Вы не видели ни Клары, ни Йозефа, ни этого мальчишки? Чертенок так тихо ходит по комнатам, что оказывается всегда там, где его вовсе не ожидаешь встретить. Ну, да ничего, скоро мы постараемся от него избавиться. А у этой (она имела в виду Клару) и у ее старухи матери везде глаза есть; они утопили бы меня в ложке воды, если бы могли.
— Ничего; надо радоваться, что этому скоро придет конец. Жаль только, что она достанется этому грубияну писарю. Он такой мужик, даже не поздоровается с человеком, а Клара — красивая девушка.
— Гм, — проронила Сара, — красота ее недолго продержится, да и здоровьем слаба. Писарь — невежа, не умеет себя вести; но ничего, он поплатится за это, женившись на Кларе. Я им обоим желаю этого счастья! — засмеялась Сара, но смех этот был, как говорится, через силу, и Жак хорошо заметил ее затаенный гнев и зависть.
— Для вас это, конечно, не составило бы счастья, вы предназначены для чего-то более достойного, чем быть женой объездчика, — польстил он ей и, взяв с тарелки закуски, продолжал: — Клара, по-моему, тоже глупа, много о себе воображает. Она нравится моему барону, несколько раз он пытался с нею поговорить, но девчонка так гордо ему отказывает, как будто перед ней какой-нибудь батрак. Никакого такта нет. Я думаю, что у нее на уме кто-то другой, а не этот глупый писаришка. Уж не ваш ли старик?
— Кто знает? — ухватилась за эту мысль Сара. — Я не люблю сплетничать, но, кажется, не без того. Знаете, в тихом омуте черти водятся. Я уж тоже о том подумывала, а если это неправда, так все равно что-нибудь там кроется.
— Что же?
— Ну, с вами-то я могу поделиться. Я думаю, что Клара — дочь нашего старика. Старая ключница служила в доме, когда наши еще не были дворянами; старик, говорят, всегда хотел детей — знаете, как это водится у простонародья, — а у них все не было да не было, вот он, говорят, и утешался где-то на стороне, хотя с женой был всегда хорош. Ключница же в ту пору, вероятно, была вовсе недурна, ну и кто знает? Клару воспитывали все время в деревне, потом мать отдала ее в учение — где бы у ключницы нашлись на это средства! Правда, она всегда вспоминает покойного мужа, но бог ведает, кто он был. Да и то сказать — чего бы им так держаться за ключницу? А наша старуха хоть и не так любит Клару, как меня, все же ни разу ее по-настоящему не выбранила, а старик к ней даже благоволит, и если бы не он, Калина наверняка не стал бы объездчиком.
— Я не хочу отрицать, что все может быть так, как бы думаете, но, по-моему, прав я.
— А вы не заметили никакого сходства между ними?
— Нет, не заметил; однако знаю, что у того и у другой имеется нос между двух глаз.
— Ах вы шутник; впрочем, Клара, конечно, больше похожа на мать, — заметила Сара, и, так как самоварчик стал закипать, она взяла из шкатулки пригоршню чаю, высыпала в стакан, залила холодной водой и оставила так на некоторое время, а затем хорошенько прополоскала. Промытый чай она переложила в фарфоровый чайник.
— Зачем вы прежде промываете чай? — спросил Жак.
— Чтобы устранить горьковатый вкус, который он часто имеет. После этого чай становится нежней на вкус и светлее. Так меня научил один русский, бывавший у графини.
— Я его знал — такой усатый старик; ваша графиня, к нему благоволила, по крайней мере шли такие разговоры. Но одно верно, что тогда у вас целыми днями пили чай. Вообще, нечего сказать, хорошо велось хозяйство в доме — вот-вот все пойдет с молотка.
— Долгов было тьма, и неудивительно — ведь оба так сорили деньгами; но нам, прислуге, там была собачья жизнь. Я обрадовалась, когда получила место здесь; так хорошо мало кому живется и в княжеском доме. Мне уже удалось порядочно скопить, а бог даст — и еще накоплю.
Вода кипела, Сара залила кипятком чай и, присев на диван подле Жака, положила в чашку сахар и стала ждать, пока чай настоится.
— Удивляюсь, что случай с собакой не повлек за собой дурных последствий; я уже опасался за вас, — сказал Жак, намотав себе на ус слова камеристки насчет скопленных денег.
— Сначала и я испугалась — никому ведь не хочется расставаться с хорошим местом; но когда увидела, что дело плохо, решила удержаться любой ценой, готова была на все — на хорошее и на плохое. Меня не так-то легко вывести из равновесия.
— Говорили, что ваша старуха была страшно обозлена, — снова отозвался камердинер, накладывая себе закуски.
— Да, бесилась порядочно, набросилась на меня, как фурия; но потом, я думаю, опомнилась: ведь если бы я начала отвечать, ей бы тоже не поздоровилось. Она и замолчала, будто в рот воды набрала. На другой день я заговорила с ней по-хорошему, полагая, что так будет лучше, — ведь я ее знаю. Да и ради вас я должна была это сделать. Все и обошлось. Правда, к Жоли она приставила этого нищего мальчишку, который мне очень не нравится, но бояться не надо: если он будет мешать, мы живо его выставим; могу побиться об заклад, что в город он с нами не поедет, хотя старуха уже мечтает, как будет там им похваляться. Это пан Росиньол вбил ей дурь в голову.
— Да они уже тут рассуждали недавно с нашим бароном, какая дура ваша старуха.
— Но им нравится, что мы их кормим и даем взаймы денег: ведь пан Росиньол гол как сокол, а у вашего барона, по-моему, тоже кошелек тощий. Когда вы будете у нас, пан Жак, еще над ними всеми посмеетесь. В конце концов у таких, как наши, жить лучше: у них нашего брата больше ценят, чем у господ высшего круга; там-то мы должны держать язык за зубами, а о том, чтобы командовать хозяевами, и помышлять не приходится. С такими же, как наши — из бывших купцов, — совсем другое дело; эти рады-радешеньки завести знакомство с кем-нибудь из дворянского звания. Вот, пожалуйста, чай, налейте себе рому, а если хотите, положите сбитых сливок, — угощала Сара, подавая гостю чашку с золотистым напитком.
— Фи, сливки — это не для мужчины, я предпочитаю ром! Кажется, он хорош: густой, как масло, и ароматный. Это у вас не от Галанека ли из Праги?
— Ах, что вы — из Праги! Это редкий ром, дорогой, заграничный; в нашем доме ничего простого не держат. Видите, здесь французская этикетка.
— Pardon[7], мамзель, на этот раз вы ошиблись, ха-ха-ха! — засмеялся Жак, рассмотрев этикетку на бутылке. — Par honneur, madame[8], смотрите, пожалуйста: Галанек с Вифлеемской площади. Да ведь и мы берем у него ром: он хорош и не так бессовестно дорог, как у других.
— Гм, об этом нужно сказать пани, — покачала головой Сара, — она хочет иметь все заграничное, редкое и дорогое; а если бы ей предложили купить что-нибудь дешевое, она приняла бы это за оскорбление своего дворянского достоинства.
— Sacre Dieu[9], какая чепуха! Мой барон весьма заботится о своем престиже, но любит купить подешевле, не стыдится торговаться, не прочь и пообедать за чужой счет.
— А графиня, бывало, столько денег бросала на ветер, но когда повар или камеристка приносили длинный счет, дело принимало плохой оборот. Она не стыдилась послать проверить, правильно ли уплачено. У нас такого не бывает. Повар насчитывает, сколько хочет, и я тоже подаю солидные счета. Да и почему не насчитывать, раз она сама хочет, чтобы все у нее было дорогое. К счастью, я знаю, что повар не лучше меня: он всегда таится передо мной.
— У графини, мамзель, вы были только горничной, simple domestique?[10]
— Да, — ответила Сара, не понимая французских выражений Жака, который подцепил их у барона, — но наша старуха думает, что я была камеристкой; поэтому сразу приняла, хорошо платит и во всем полагается на мой вкус. Уж я сумела так дело повернуть. А что тут хитрого — кто неглуп и имеет быстрый глаз, сразу постигнет премудрости туалета. Ведь как я ее ни одень, все равно каждый хвалит ее в глаза и говорит, что она прекрасна; наряди я ее как клоуна — и тогда бы гости ее превозносили, раз их так хорошо принимают. Однако, я думаю, хозяйка может быть мною довольна: если бы не я, она выглядела бы на десять лет старше.
— Ваш вкус, мамзель, superbe[11]