во всем; я вами восхищаюсь! — воскликнул Жак, попивая с большим аппетитом чай и закусывая то копченостями, то булочками с маслом и сардинами. При этом он время от времени бросал на Сару влюбленные взгляды, больше, однако, занимаясь едой. Когда Жак выпил три чашки и лицо его покраснело, он обнял Сару за талию, поцеловал ее, потом протянул руку за сигарой, приготовленной на тарелочке; когда Сара подтвердила, что сигара гаванская (иных он, по его словам, не курил), зажег ее и, затянувшись раз-другой, обратился к Саре:
— Avec permission![12]
— Курите, пожалуйста, запах этих сигар мне нравится.
— Ну, а ваша старуха не будет злиться, если услышит в вашей комнате запах табака?
— Ах, что она может сказать? Это моя комната; у нее ведь тоже курят господа, тот же граф Росиньол.
— A propos, ma chére[13], граф действительно chevalier servant[14] вашей мадам?
— Я не знаю, что вы под этим подразумеваете, но что он ее любовник, это я знаю лучше всех. В прошлом году, когда мы ездили в Италию, он был с нами и очень ловко ее провел. Мы наткнулись на него в Мерано; он пребывал тогда в отчаянии, потому что ночью его якобы обокрали на какой-то станции. И так он госпожу нашу одурачил, что она во всем ему поверила и дала денег, чтобы он мог продолжать путешествие вместе с нами. Да еще и рада была: воображала, будто граф ездит из любви к ней. А его Ян рассказывал мне, какие штучки Росиньол выкидывает, какой он мошенник и как о деньгах только и думает.
— Да ведь у него немало таких амурных дел.
— Граф и за мной начинал ухаживать, хоть я и не дама, — стыдливо опустив глаза, сказала, понизив голос, Сара, — но я избегаю кавалеров: только жизнь себе испортишь. Я вполне довольна своим положением.
— Par Dieu[15], мамзель, об этом вы мне не говорите, я сразу становлюсь jaloux[16], я был бы даже capable[17] убить моего соперника!
— Этого вы никогда не бойтесь, в своей верности я вам ручаюсь. Если бы я смела и на вашу так надеяться! — При этих словах Сара сделала страдальческое лицо и вздохнула так глубоко, как только ей позволил корсет.
В ответ пан Жак привлек мамзель к себе.
— Об этом ты не думай и поверь моему слову, что я фидельный[18] мужчина. Постарайся только, чтобы я попал к вам в качестве attaché de chambre[19], и все будет хорошо. Есть надежда, что это исполнится?
— Я уже говорила со старухой. Сказала ей, что ты находился при императорском дворе, что ты просто сокровище и что барон не отпустит тебя ни за какие деньги. Я знаю, она теперь лишится покоя и до тех пор будет настаивать, пока не добьется своего. Франца старик вряд ли прогонит, но скорее всего барыня возьмет тебя к себе, что мне будет гораздо приятней. Старик вечно на охоте и тебя таскал бы с собой, а мне пришлось бы скучать одной. Кроме того, он не позволит, как пани, верховодить над собой. Да притом это мужлан. Говорят, что дворянский титул и поместье он купил только ради жены. Так что служба у него была бы не так хороша, да и понравиться ему не так легко, как ей.
— Если у человека есть кое-какой esprit[20] и способности, то нетрудно понравиться, — осклабился Жак. — А как обстоит дело с пенсией для собаки?
— Моя выдумка. Я слышала как-то в доме графини об одной такой сумасшедшей даме и рассказала нашей, которая тут же все собезьянничала. Я от этого выиграю больше всех; умри барыня хоть сегодня — я и получу на попечение собачку вместе с пенсией, а потом уже мы позаботимся о том, чтобы эта тварь жила подольше.
— Но, ma chére[21], твоя пани выглядит как розочка, не так-то скоро она умрет. За это время собака может сто раз подохнуть, вот и рухнет твой план; да и ты можешь раньше умереть.
— Сдохнет этот пес — найдем другого такого же. Но не думай, что барыня здорова: она страдает сердечным недугом. В Праге, когда она болела, мне сказал доктор, что в один прекрасный день она может внезапно умереть, что ей нужно беречься, избегать всяких волнений.
— Чепуха, это он говорил несерьезно, желая вас только попугать.
— Но она часто болеет и совсем не так здорова, как кажется; я бы не хотела быть на ее месте.
— А что ты предполагаешь сделать с мальчишкой?
— Предоставь это мне, я обо всем позабочусь. А теперь нальем по бокалу шампанского. Право, мы его заслужили: оно осталось от того ужина, на котором были граф и барон. Мне посчастливилось спрятать одну бутылку. Ведь кто знает, когда мы снова будем вместе, раз барон скоро уедет, как он говорит. Сегодня нам повезло. Ах, когда мы разлучимся, я буду здесь так одинока! Мне останется только вздыхать по тебе. Но надеюсь, что и старуха здесь долго не задержится, а тем временем я устрою твой переход к нам. — Сара поставила на стол бокалы для шампанского и очень нежно обняла Жака за шею.
— Ты шармантна![22] — сказал ей Жак, также обняв ее. — Но который час, joli enfant?[23]
— Восьмой, — посмотрела Сара на часы.
— Ну, тогда нам уже нельзя долго конверсировать[24]. Выпью еще за твое здоровье, немного посидим, а потом скажу тебе bon soir[25], чтобы нас не застигли старики!
С этими словами Жак, нежно отстранив от себя Сару, взял бутылку, и в мгновение ока пробка выстрелила в потолок, и шампанское запенилось в бокалах. В туже минуту послышался легкий шорох за дверью, ведущей вниз, в будуар барыни, но собеседники, занятые друг другом, этого не заметили.
VIII
Сколько всего может произойти в течение немногих часов и чего стоят человеческие планы, которые строятся на далекое будущее, — это всего лишь мыльные пузыри!
Как все переменилось на следующее утро после того, как господа в замке так беззаботно развлекались! Слуги ходили на цыпочках, не слышалось обычного шума и говора. Никто не вспомнил и о Жоли. Гости раздумывали, в какую сторону, куда разбежаться из замка, где им стало неуютно.
Мамзель Сара, сильно взволнованная, ходила по комнате, укладывая свои чемоданы, а Йозеф еще рано утром ездил в местечко на почту заказать билет до Праги для одной особы. Что же случилось? Пани фон Шпрингенфельд тяжело заболела.
Когда вечером общество вернулось из рощи, хозяин спросил у лакея Йозефа, стоявшего у входа, не знает ли он, как чувствует себя пани. После обеда ей стало нехорошо, и, опасаясь, чтобы не было еще хуже, она собралась домой, не желая мешать обществу развлекаться. Пан Скочдополе, привыкший к недомоганиям и капризам супруги, не стал возражать, велел запрячь лошадей, и пани уехала.
— Ваша милость, нам пришлось послать за доктором, и он как раз явился, — ответил Йозеф.
— Что, разве ей так плохо?
— Не могу сказать, ваша милость; когда пани приехали, то сошли с коляски у привратницкой и пошли пешком через сад; я стоял здесь, пани спросили меня, дома ли мамзель Сара. Я сказал, что она, наверно, в своей комнате, что я видел, как туда прошел пан Жак. Пани ничего не сказали, прошли к себе, и долго было тихо, будто никого там и нет, как вдруг пани мне сильно позвонили. Когда я вошел, ее милость были как смерть бледные и приказали мне позвать Клару и послать за доктором, что я тотчас же и исполнил.
Пап Скочдополе поспешно прошел в комнаты. В библиотеке сидел доктор и писал рецепт.
— Что, доктор, пани в самом деле больна? Я вижу, вы пишете рецепт.
— Пока дела неважны, и боюсь, как бы не стало еще хуже. Госпожа, очевидно, простудилась и к тому же, что еще опасней, пережила, вероятно, сильное потрясение: до сих пор она как бы не в себе, и ее сильно лихорадит.
— Но, доктор, надеюсь, это не холера?
— Гм, почему вы боитесь именно этого? Разве нет других смертельных болезней? — ответил доктор, продолжая выписывать рецепт.
Когда он закончил, хозяин позвонил, и слуга тотчас помчался за лекарством. Доктор же вместе с паном Скочдополе возвратился в комнату барыни.
Она лежала в постели, а рядом сидела Клара, вся бледная от волнения.
— А где Сара? — спросил пан Скочдополе у девушки, так как госпожа лежала, отвернувшись к стене, и он подумал, что она спит.
— Это ты, Вацлав? — повернулась к нему пани.
— Я, — ответил пан Скочдополе, пораженный, что жена назвала его именем, которое ненавидела, как в высшей степени грубое и простонародное.
— Возьми эту бумагу, прочитай, заверь и проследи, чтобы моя воля уже утром была исполнена. Ты ведь сделаешь это для меня?
— Ты хорошо знаешь — я все для тебя сделаю. Но что с тобой вдруг приключилось, что тебя так сильно расстроило?
Однако жена не ответила, и доктор подал пану знак, чтобы тот оставил больную в покое.
— Ну, тогда я пойду и тотчас исполню твою волю, — сказал он и направился в соседнюю комнату.
Развернув большой лист толстой бумаги, он увидел, что это аттестат Сары, где подтверждалось, что она служила у пани Скочдополе, показала себя умелой камеристкой и пани может ее как таковую рекомендовать. Кроме того, там лежал чек на сто золотых — жалованье Сары за полгода вперед. Пан Скочдополе покачал в раздумье головой, но потом быстро прошел в кабинет, поставил на чеке и свою подпись, приписал еще что-то, все вложил в конверт, запечатал и поставил на конверте адрес своего стряпчего в Праге. Когда он откладывал перо, взгляд его упал на портрет пани фон Шпрингенфельд в роскошной рамке, стоявший на столе. Он долго смотрел на него, пока глаза его не подернулись слезами.