— Подойди сюда ближе, Войтех, — приказала пани, а когда мальчик подошел, спросила: — Хорошо ты ухаживал за Жоли?
— Ваша милость, я берег его как зеницу ока, все делал, как вы приказали, ничего с ним не случилось; мы с ним всегда вместе.
— Тогда продолжай за ним ухаживать, Войтех; когда я выздоровлю, я тебе кое-что скажу. — И, погладив песика за ушками, она сделала знак, чтобы мальчик с ним ушел.
— Панна Кларинка, барыня назвала меня Войтех, а не Альберт! Вот хорошо, что меня не будут больше называть Альбертом, — радостно сообщил он Кларинке, приготавливавшей в соседней комнате какое-то снадобье.
— Иди, иди, расскажи скорее барину, — сказала шепотом Клара, и Войтех с собачкой исчезли в дверях.
— Долго я уже болею, Марьяна? — спросила больная у старой ключницы.
— Да уж долгонько, милостивая пани, третью неделю. Ну теперь, бог даст, дело быстро пойдет на поправку, — ответила старушка.
— Я постараюсь отплатить вам с Кларой за верную службу!
— Да что об этом говорить, ваша милость! Ведь это наш долг, мы всегда рады вам служить.
— Где же Клара?
— Она готовит вам питье; пан доктор приказал самим его готовить, в кухню не давать, а то могут сделать не так, как надобно. Позвать ее?
— Позови!
Клара тотчас вошла.
— Клара, благодарю тебя, ты добрая девушка. Ты ведь невеста, да?
Обе изумились, как пани стало об этом известно — ведь они ничего ей не говорили. Заметив их удивление, госпожа сказала:
— Я не всегда спала и слышала, что вы говорите между собой, но не могла открыть глаз. Ты выходишь за Калину, не правда ли?
— Правда, — ответили мать и дочь в один голос.
— Ну, тогда послужи еще у меня, а я позабочусь потом о твоем приданом.
В передней послышались шаги, и Клара объявила:
— Это барин.
— Скажи ему, пусть войдет, — кивнула пани Кларе, и та выбежала из комнаты.
Вошел пан, и обе женщины удалились.
Долго был он у жены, а когда вышел, то смотрел веселее.
С того дня госпожа стала понемногу поправляться, но доктор предостерегал: «Радоваться еще рано!» и советовал ей, как только она немного окрепнет, поехать в теплые края. Но силы возвращались медленно. Долго она не могла встать с постели; когда же встала, в сад выносили ее в кресле и даже по комнатам она не могла передвигаться без помощи Марьяны. Однако она была тиха и терпелива, как никогда прежде, довольна всем, что делала для нее Клара, и даже, как это ни удивительно, останавливала ее, когда та, одевая госпожу, хотела прибегнуть к каким-нибудь приемам, заимствованным от Сары. «Оставь это», — говорила пани и довольствовалась своим природным цветом лица; платья же она носила теперь только темные.
Когда случайно ей попадался Войтех с собачкой, пани играла с Жоли, но прежнего нежничанья уже не было. К мужу она стала относиться сердечнее, не возражала, когда он называл ее Катериной, и казалось даже — такое обращение было ей приятнее, чем «пани». Она полюбила разговоры с доктором, расспрашивала его о больных, и когда тот живыми красками рисовал обывателей местечка, а от них переходил к светскому обществу, когда острой сатирой разил суетность и предрассудки света, нападал на тщеславие и горячо вставал на защиту попранной добродетели, когда говорил, как все должно быть на самом деле — нередко слова его кололи госпожу, словно острые шипы, но, несмотря на это, она сама вызывала доктора на подобные разговоры, а после его ухода долго сидела в задумчивости.
Однажды пани велела позвать к себе мужа, и между ними состоялась долгая беседа; уходя от жены, он был очень взволнован, сразу пошел к лесничему и майору, и лесничий тут же куда-то уехал.
В этот день в замок позвали и Сикору, который принес с собой охапку одежды; госпожа велела показать ее и, немного поговорив с портным, послала его к Войтеху. Уходя из замка, Сикора уносил в узелке ливрею мальчика, а на Войтехе было простое удобное платье. Жена портного нашла почти всем частям его прежнего костюма какое-то применение, только фрачки долго лежали в сундуке у Сикоры, пока однажды их не купили проходившие через местечко комедианты.
Новому платью Войтех несказанно обрадовался, но, так же как и в тот день, когда на него надевали ливрею, подумал, оглядывая себя: «Вот если бы меня увидела матушка!». И сейчас это было первой его мыслью, с той только разницей, что ливреи он стыдился, а серой курточке радовался. Жоли прыгал вокруг Войтеха, а мальчик поворачивался перед ним, показываясь со всех сторон. В это время вошел Йозеф и позвал его к барыне. Там была только Марьяна. Жоли тотчас же прыгнул к пани. Госпожа сидела, облокотившись на ручку кресла, в лице ни кровинки, но она была приветлива и показалась Войтеху гораздо привлекательнее, чем раньше, когда ее украшали яркие наряды и драгоценности.
— Как тебе, Войтех, понравилось твое новое платье? — спросила она его прежде всего.
Мальчик ответил, что очень понравилось, и, подойдя к ней, поцеловал ей руку с благодарностью. Раньше никто из простолюдинов не смел целовать руку пани.
— Не надоело тебе служить у меня и ухаживать за Жоли?
— О нет, ваша милость, мы друг друга любим.
— А если бы меня здесь не было, ты хорошо следил бы за ним и без приказания?
— Его грех обижать, он такой хороший. Раньше он ворчал на каждого нищего, но я всегда бранил его за это; теперь он каждый раз на меня смотрит, когда мы кого-нибудь встретим, и если я скажу ему: «Не тронь!» — он слушается. Теперь он стал добрый, цыпленка не обидит. Но если бы на меня кто-нибудь напал, он стал бы меня защищать. Да и я с ним последним куском поделюсь. Ведь он теперь уже и картошку ест, пьет из глиняной плошки, и скатерти не надо!
— Кто же это его научил?
— А это, ваша милость, так само собой вышло. Когда на прогулке он очень устанет, мы заходим к Сикоре, и тут хозяйка или Анинка дают ему в плошке молока или картошки немножко. Когда хочется есть, то все сойдет, правда, Жоли?
Песик, услышав свое имя, подбежал к мальчику и, повертевшись вокруг него, снова помчался к пани.
— А желал бы ты учиться, ходить в школу?
— Очень, — живо отозвался мальчик.
— А задумывался ты когда-нибудь, кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
— Об этом я уже сколько раз думал, — ответил мальчик и, опустив глаза, стал в смущении теребить отворот у курточки.
— Кем же ты хотел бы стать, скажи мне? — спросила пани приветливо. Но мальчик молчал, переступая с ноги на ногу. Марьяна, не теряя даром времени, ходила по комнате с метелкой из перьев и обметала невидимую пыль с расставленных всюду безделушек и статуэток. Заметив смущение мальчика, она усмехнулась:
— Что, у тебя язык отнялся, Войтех? Говори же, кем ты хочешь стать — портным, каменщиком, как отец, сапожником или, может быть, трубочистом?
Мальчик покраснел, еще ниже опустил голову, засунул руку в карман и с усилием произнес:
— Я бы хотел стать доктором! — Но тут из глаз его полились слезы и заблестели на цветном узоре ковра.
— Ну что же, тогда старайся, учись — и станешь доктором. Смотри только, будь таким же добрым, как наш пан доктор, — сказала пани.
Как раз в эту минуту вошел сам доктор. Услышав, о чем идет речь, и увидев озаренное радостью лицо мальчика, он обратил растроганный взгляд на бледное лицо пани Скочдополе.
Войтеху разрешили уйти, и он побежал к Кларинке рассказать ей, что будет паном доктором, а от нее полетел прямо к Сикоре и, едва вбежав в двери, крикнул с порога:
— Отец, матушка, Анинка, Йоганка, Доротка, Вавржинек!
— Что с тобой? Вавржинек в саду, дюжина раков! — воскликнул Сикора.
— Нет, вы послушайте: ее милость сказали, что я буду учиться и стану паном доктором. Теперь не бойтесь — если заболеете, я вас всех вылечу! — кричал Войтех.
— Видишь, мальчик, видишь, как тебя любит господь, эго твоя мать молится за тебя! — воскликнула Сикорова, и слезы радости навернулись ей на глаза. При виде этих слез мальчик тоже расплакался.
— Так ты будешь паном, дюжина раков!
— Тогда ты с нами и разговаривать не захочешь, — рассуждала Йоганка.
— А вот и нет! Наш доктор — тоже пан, а ведь он со всеми разговаривает. Я буду таким же, как наш доктор: стану помогать бедным, а плату брать только с богатых и все буду делать как он; мне и барыня так наказывала.
Навестив Сикору, Войтех не сразу вернулся в замок; душа его была переполнена радостью, ему хотелось горячо обнять кого-нибудь, но сердце, которое поняло бы его чувства, и руки, которые с любовью обняли бы его, укрыла земля, и никто, никто на свете не мог заменить их...
«Если бы хоть одно словечко мог я сказать вам, матушка, если бы хоть раз вы могли на меня взглянуть... ведь у меня нет никого на свете, кроме вас!» — плакал Войтех, обнимая могилу матери, и слезы катились градом на зеленую траву и цветы, выросшие на могиле. Один цветок смотрел на него милым голубым глазком, и мальчику показалось, что это глаза его матери... Когда же он наконец поднял голову, над ним уже сняла красная одинокая звезда, с колокольни послышался вечерний звон, и мальчик, сомкнув руки и обратив взор к звезде, стал читать молитву:«Ангел господень, хранитель мой!». Ему показалось, что мать, как когда-то, стоит рядом, он повторяет за нею слова молитвы, а она благословляет его и говорит: «А теперь иди спать!». Войтех перекрестился и пошел домой. Перед тем как лечь, он пододвинул постельку Жоли к своей и обрадовался, когда песик прыгнул к нему. Устроившись рядом с ним, Войтех шепотом стал поверять ему свою печаль и надежды: «Подожди, вот я буду паном доктором; и, если ты заболеешь, я тебя вылечу, раз ты такой добрый песик». И, наплакавшись, сирота уснул. Жоли, осторожно свернувшись клубочком рядом с ним, уснул тоже.
IX
На другой день в замок явились гости. Вернулся лесничий, а с ним приехали пожилая пани и мальчик, еще младше Войтеха. Пан Скочдополе принял их очень сердечно, а мальчика в большом волнении прижал к сердцу. Малыш, который называл пана дядюшкой, также радостно обнимал его. Пан Скочдополе сам отвел приезжих в отведенные для них комнаты, чтобы потом представить их пани, которая во время болезни принимала гостей в более поздний час. Когда наконец пани велела передать, что ожидает гостей, приезжая сказала мальчику: