— Да уж потому, — сказала она небрежным тоном, — кто-то ведь должен заботиться. — И снова они оба замолчали и, чтобы немного согреться, начали ходить взад-вперед по дороге, все так же молча.
— Пойдем назад, — потребовал наконец К. — Все равно сегодня ничего не получается. Между прочим, совсем неплохая была идея — предварительно составить план, может быть, надо сделать это вместе с Учителем. И хорошо бы вернуться на постоялый двор, закусить или даже поесть как следует, — К. уже некоторое время чувствовал, что порядком проголодался. Они посидят там и все спокойно обсудят, если Деревня действительно всерьез намерена осуществить свой замысел, надо признать, весьма абсурдный.
Почему он сомневается в серьезности намерений Деревни?'
— Видишь ли, — ответил К., — сегодняшнюю сцену, конечно, нельзя принимать всерьез. — Хотя Кузнец, пожалуй, не на шутку меня напугал.
— Ты сам в этом виноват.
К. кивнул.
— Согласен, — сказал он. Если бы только у него было хоть какое-то объяснение того, что произошло с ним. Ведь ни одну проблему невозможно решить, не имея объяснения.
Фрида спросила, что он имеет в виду.
— Это очень просто, — сказал К. — Если хочешь решить проблему, нужно знать, в чем она заключается и как к ней подойти.
— Например?
— Например, Замок.
— Так ты все-таки не отказываешься от своего желания быть принятым в Замке?
К. кивнул.
— Но если ты помнишь о своем желании быть принятым в Замке, ты должен помнить и все остальное.
— Я хочу этого сейчас, а хотел ли раньше, не знаю.
На лице у Фриды снова появилось огорченное выражение, которое он заметил уже раньше, она покачала головой. Неужели он не может относиться ко всему просто, не усложняя, и принимать вещи такими, какие они есть?
К. слишком устал, чтобы объяснять что-то или спорить. Он мягко улыбнулся:
— Пойдем лучше назад.
Они вернулись в трактир. И опять при их появлении разом смолкли все разговоры. Крестьяне обернулись и, вытянув шеи, с надеждой уставились на Фриду.
— Нет, ничего, — сказала она им. — Но погодите, всему свое время. Во всяком случае, господин землемер прилагает все усилия.
— Но прежде всего, господин землемер голоден, — заявил К. и подсел за стол к крестьянам, которые поспешно отодвинулись от него подальше. К. уселся удобнее. Уж он покажет этим мужланам.
— Вина всем! — потребовал он.
Поднялся невнятный ропот. Требование К. было не просто неожиданным, — этим людям оно, похоже, показалось чем-то неподобающим, но К. упрямо стоял на своем, и в конце концов крестьяне согласились с ним выпить. Пришел Учитель и сел рядом с К. Деревенские с готовностью подвинулись, освободив для Учителя место, и, после того как был выпит один, а там и второй кувшин вина, крестьяне перешли за другие столы и расселись небольшими группами.
— Вот, смотрите. Это предварительная протокольная запись, составленная Замком, — сказал Учитель. - Полная хроника всех происшествий и событий, всего, что случилось за то время, что вы находились в Деревне, пока не поступила, придется какое-то время подождать.
— Протокол? — переспросил К. — Можно взглянуть?
Но хозяйка трактира оказалась проворнее. Она выхватила из рук Учителя пачку исписанных листков и протянула Фриде, та сразу принялась читать и, довольно быстро добравшись до конца, заплакала. Она сидела за столом напротив К., сгорбившись, и беззвучно плакала, глядя прямо перед собой широко раскрытыми глазами. Крестьяне за соседними столами притворились, будто ничего не замечают. Они сидели неподвижно, уставясь кто в стол, кто на почерневшие от дыма и копоти стены, которые К. разглядел только сейчас. Фрида все так же беззвучно плакала. Не зная, как быть, К. попытался было взять ее за руку. Фрида, ни слова не говоря, отняла руку. Хозяйка подсела к ней, погладила по голове и начала что-то шептать ей на ухо, то и дело бросая на К. укоризненные взгляды. Фрида изредка кивала головой, но не отвечала, и только слезы все бежали и бежали из ее широко распахнутых глаз. К, чувствуя, что он здесь лишний, взял со стола протокол и внимательно прочитал все от начала до конца. Несмотря на канцелярскую громоздкость стиля, было очевидно, что документ составлялся в большой спешке, он пестрел пропусками и незаконченными обрывочными записями, в которые, судя по специальным пометкам, следовало внести еще какие-то дополнения. И он не содержал ровным счетом ничего нового — обо всем, что сообщалось в протоколе, К. уже знал из не слишком толковых объяснений Хозяина и прочих деревенских. Но главное, К. не нашел в протоколе ничего, что могло бы объяснить причину Фридиных слез. Слегка обескураженный, он отложил бумаги в сторону и спросил, скоро ли подадут обед. От вина, выпитого на голодный желудок, да и слишком поспешно, он почувствовал только еще большую усталость, мысли путались. Однако он заказал новый кувшин, подумав, что если выпить еще, то будет легче заснуть и всю ночь проспать крепким сном без сновидений.
— Вот ведь какой человек! — сказала Хозяйка. — Вот так человек! Подумать только, что делает!
— Что же я такое делаю? — поинтересовался К.
— Обедаете! — презрительно объявила хозяйка. — Обедаете и вино пьете, и еще женщин губите, вот что! А между прочим, именно женщины Деревни — это негромкие голоса Замка.
— Разумеется, — ответил К. Именно поэтому Фрида и сопровождает его, а он именно поэтому терпит ее общество. Но что же такое ужасное написано в этом протоколе, чтобы из-за него надо было плакать, и почему потребность в еде и питье воспринимается как нечто неприличное? И почему Хозяйка говорит, что он якобы губит каких-то женщин?
— Здесь-то бумага казенная, — сказала Хозяйка. В ней небось не написано, как он всех тут морочил да за нос водил и как Фриду опозорил.
Несмотря на усталость, после выпитого вина одолевавшую его еще сильнее, К. почувствовал раздражение и возразил:
— Да здесь вообще ничего не написано. В сущности, ничего важного.
Фрида наконец перестала плакать.
— Оставь его, — сказала она Хозяйке, и в ее голосе прозвучала, казалось, не только горечь всех поражений, испытанных ею в жизни, но и безысходность всех поражений и неудач, какие может испытать человек, и даже тех, которые еще ждут впереди; во всяком случае, в голосе Фриды не было ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего о победах. — Оставь его, — повторила она, — он и в самом деле ничего не понимает. Принеси ему поесть. А я пойду поставлю вещи в комнате по-старому, чтобы там все было таким, каким могло бы сохраниться в его памяти, не потеряй он ее. — Она хотела встать из-за стола, но, должно быть, слишком устала — со вздохом опустившись на место, бессильно опустила голову на плечо Хозяйки.
К. снова взялся за кувшин, но, поймав укоризненный, нет, хуже — враждебный взгляд Хозяйки, с раздражением отставил, так и не налив себе вина.
Делать было нечего, К. дожидался ночи, сидел, мрачно уставившись в одну точку. Что они знают, все эти люди, собравшиеся тут, эти крестьяне, трактирщики, простые люди, живущие так называемой простой жизнью? Все в их — простой, как они считают, — жизни, конечно же, определяется Замком, эти люди живут, не имея своей воли, и, возможно, он был бы рад тоже жить как они, смирился бы, сумел прийти к согласию с жизнью, как эти люди... Что они знают о его воспоминаниях, из-за которых он не спит ночи напролет, потому что ничего не может ни истолковать, ни оправдать...
— Наверное, это правда, — заговорил он вслух. — Меня откуда-то изгнали, и, мне кажется, вместе со мной изгнали всех, кто сейчас находится здесь, в этом трактире. Только никто об этом не догадывается, но в каком-то смысле оно, пожалуй, и к лучшему, что не догадываются. Да, совершенно очевидно, меня изгнали, но нельзя же ставить это мне в вину, я же не знаю, кто меня изгнал и за что, не знаю даже, откуда. Я, как актер, играю свою жизнь, хотя не хочу быть актером, не знаю своей роли и не вижу, что нарисовано на заднике сцены, где происходит спектакль...
— Не надо было позволять ему пить, — вмешался Хозяин. — У него, видать, нет привычки к вину.
Хозяин велел жене отправляться на кухню, а Фриду, не обратив внимания на ее заплаканное лицо, послал наверх устраивать там вместе со служанками комнату для К.
— А может быть, все к лучшему, — сказал Учитель, — в вине ведь как-никак истина. Во хмелю ни один человек не способен притворяться и лицемерить. Сейчас нам кое-что станет понятнее, разберемся, что за человек этот К. Хотя, признаюсь, — сказал Учитель, — сам я тоже моментально пьянею, если пить приходится слишком быстро. Но, похоже, для этого человека, для К., вообще не существует ничего серьезного на свете, об этом можно заключить из того, как настойчиво он приглашал деревенских выпить с ним. Он, этот К., все превращает в игру, у него в голове полнейшая неразбериха. На это обстоятельство стоило еще тогда, раньше, обратить особое внимание, ну а сегодня все стало ясно, когда он сравнил Замок с лабиринтом. Да-да, с самого начала не следовало принимать его всерьез, однако в том, что мы отнеслись к нему серьезно, никакой вины с нашей стороны нет, потому что Замок поощрял такое отношение, подбадривал, и, может быть, намерение Замка как раз состояло в том, чтобы дать примерный урок Деревне, научить людей различать, что заслуживает серьезного отношения к себе, а что нет.
В то время как Учитель произносил свою речь, К. уронил голову на стол. Теперь же, проснувшись из-за внезапно наступившей тишины, он вздрогнул:
— Вокруг башни Замка летают вороны?
— Летают, — ответил Хозяин, одновременно вполглаза следивший за Хозяйкой, которая теперь принялась кормить К., с трудом одолевавшего дремоту. Между делом Хозяйка потирала свое колено.
— Быть нынче снегу, — вздохнула она. — Чувствую. — И снова кормила К. Он, без стеснения, покорно раскрывал рот, когда она подносила ложку, и глотал, когда Хозяйка кивала. Кормила она его каким-то местным блюдом, К. не знал, как оно называется, но вкус напоминал какое-то другое кушанье, которым, кажется, его часто кормили в детстве. И то, что его кормили с ложки, напомнило детство. Некоторые крестьяне тоже ужинали. Услышав слова Хозяйки о том, что скоро пойдет снег, все дружно закивали головами.