— Будет сделано, — сказал Алфьери.
— У нас есть на две тысячи долларов охранников из агентства, а наши билетеры на верхних ярусах — все солдаты Возрождения. Нам никакие помехи не страшны. Тот, кто что-нибудь затевает, очень просчитается.
— Ну, — сказал Джек Нунен после секундного молчания, — а чего вы, собственно, ожидаете, Бинг?
— Ожидаю я конструктивного и плодотворного вечера с вдохновенными речами под звездами. А вот что я стараюсь предотвратить — это вопрос другой. Что вы скажете? — спросил он у Алфьери. — Что вы слышали?
— Из моих источников в полиции, — спокойно сказал Алфьери, — я узнал, что группы черных экстремистов могут устроить беспорядки.
— Негры! — сказал Джек Нунен.
— Они не попытаются ворваться внутрь, — объявил Бингемон. — В этом я уверен.
— Да, сэр, — сказал Алфьери, — внутрь врываться они не станут, но вы знаете, что Дворец спорта находится в районе, населенном преимущественно черными. Стоянки машин и прочее ничем не ограждены, а потому мы удвоим число охранников в этих местах.
— Ну а полиция? Что она делает?
— Сосредотачивается там — так это у них называется. Но вы же знаете, полиция не оказывает нам того содействия, какое хотелось бы. — Он виновато улыбнулся. — Я даже узнал, что кое-кто возражал против того, чтобы вам дали разрешение.
— Кто? — спросил Бингемон.
— Сэр?
— Как фамилия того, кто возражал?
— Малоун, — сказал Алфьери. — Начальник этого участка.
— У вас есть на него материал? После первичных выборов мы с ним разберемся.
— Он не один возражал, мистер Бингемон, — сказал Алфьери. — Был момент, когда все могло провалиться. Вы знаете, они держат национальную гвардию в боевой готовности.
— Это все проклятая шайка из муниципалитета, — сказал Бингемон. — Черт бы их побрал. А от кого еще, кроме негров, можно сегодня ожидать неприятностей?
— Всегда найдутся сумасшедшие фанатики и просто хулиганы, — сказал Алфьери, слегка пожав плечами. — Меры против них можно принимать, только когда они начнут действовать.
— Итак, все выглядит неплохо, — сказал Бингемон.
— Да, сэр. Многие ситуации, потенциально куда более скверные, развивались самым наилучшим образом.
— Хорошо, — сказал Бингемон. — Мне бы хотелось, чтобы ваши люди проводили конгрессмена Снайпа из города. Приставьте к нему человека.
— Уже сделано, — сказал мистер Алфьери и, церемонно пожав всем руки, удалился.
— Вы, ребята, — сказал Бингемон Рейнхарту и Нунену, — знаете толк в шоу-бизнесе. Но с толпами дела не имели.
Джек Нунен расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и принялся листать пачку бюллетеней, точно надеясь обнаружить в них информацию, подходящую именно для этой минуты. Ничего не найдя, он робко улыбнулся Бингемону.
— Черт подери, Бинг! Вас надо бы… — Он оборвал фразу и начал сначала: — Вы говорите так, будто речь идет о сборе ку-клукс-клана под сенью соснового бора.
Бингемон ласково кивнул.
— Джек, старина, — сказал он задушевно, — вы же об этом ничего не знаете, верно? Об этой стороне дела вы не осведомлены, так? Вы ведь работник радио, и только? Вы бы и не знали, что вам там делать, на смолистом воздухе.
Нунен шмыгнул носом и покосился на Рейнхарта:
— Не знаю, так ли это, Бинг…
— А как же! Конечно так, — сказал Бингемон.
Рейнхарт тихонько отошел к столу и налил себе скотча.
Того же, что у Джека Нунена.
— Вы пьете из-за меня, мистер Рейнхарт? — спросил Бингемон, не оборачиваясь.
— Совершенно верно, — сказал Рейнхарт. — Я пью из-за вас.
— Джек, этот мальчик не заблудится в бору. Ты его видишь? Такое у него выражение лица. Как-нибудь, Джек, мы с вами подпоим старину Рейнхарта и заставим его выложить, откуда он произошел. Возможно, мы узнаем много новенького. Верно, Рейнхарт?
— О, — сказал Рейнхарт. — Разумеется. У вас откроются глаза.
— Я это знаю, — сказал Бингемон. — Мне стоит только взглянуть на вас, детки, и я уже все про вас знаю. Я бывал в Голливуде. Забавный вы народ, ребята.
Джек Нунен отошел к столу и налил себе виски, выплеснув часть на скатерть.
— Я просто честный труженик, — сказал Рейнхарт, — и делаю свою честную трудовую карьеру.
— Умница, — сказал Бингемон. — Вот кто вы такой. — Он повернулся к Нунену и стал смотреть, как тот возится со щипцами для льда. — Джек, я не сравниваю вас с Рейнхартом, потому что с вас совсем другой спрос. Я просто показал вам, что человеку следует иногда учиться у своих подчиненных.
— Бинг, — сказал Джек Нунен со всей возможной твердостью, — мне кажется, я выполняю все, что беру на себя. Я полагаю…
— Ну конечно, Джек, — сказал Бингемон. — У меня к вам нет никаких претензий. Но, по-моему, на словах вы смелей, чем на деле. — Он нежно погладил локоть Нунена. — Вам придется действовать, мальчик, а не только говорить. Вас обоих вряд ли удивит, что наша цель — не развлекать публику. Правила индустрии развлечений, каковы бы ни были эти правила, тут неприменимы. Мы не воздушные замки продаем — вовсе нет. Ничего похожего.
Он отступил и окинул их взглядом художника, изучающего своих натурщиков.
— В настоящий момент с нами связано немало дураков, которые думают, будто мы заняты продажей воздушных замков. Но наше дело — действительность. Мы относимся к этому движению с полной серьезностью. То, что мы используем радио, вовсе не означает, будто мы витаем в облаках. Наша станция существует ради движения, а не наоборот. Вам, ребята, нужно как следует осознать этот факт, так как он станет яснее ясного, едва мы выступим в поход. Если вы не сможете усидеть в седле, то останетесь позади, а если вы останетесь позади, то поскорее убирайтесь с дороги, или то, что двинется вслед за нами, оставит от вас мокрое место.
Он пошел к двери, но на полпути обернулся к ним с улыбкой:
— Теперь все ясно? Яснее объяснить нельзя. Ну и прекрасно. Жду вас обоих во Дворце спорта в шесть тридцать.
Джек Нунен посмотрел на свои часы и отхлебнул виски.
— Учитесь! — сказал им Мэтью Бингемон. — Ясно? Учитесь!
Они молча стояли и смотрели, как за ним закрывается дверь, а стаканы леденели в их пальцах.
— Ему все равно, — сказал Нунен. — Ему плевать. Он может сказать про тебя все, что угодно, и при ком угодно.
— Даже при мне, — заметил Рейнхарт.
— Я не это имел в виду, — сказал Нунен. В его глазах было отчаяние.
— Я знаю. Я вас не упрекаю.
Джек Нунен опять умоляет, подумал Рейнхарт, опять переживает приступ жажды, которая нападала на него и раньше. Чтобы не видеть убитого лица, Рейнхарт проверил уровень виски в своем стакане. Капельку любви? В жопу, подумал Рейнхарт. Он будет домогаться ее, пока его не съедят живьем, и еще посолит себя перед этим. Капельку любви? И не надейся. Не сегодня.
— Послушайте, — сказал вдруг Нунен. — Он расспрашивает про меня? Вы не знаете, он приставил кого-нибудь следить за мной?
— Конечно, — сказал Рейнхарт. — Меня и приставил.
Лицо Нунена застыло. Он поставил свой стакан и испуганно икнул.
— Вы шутите? Если бы вас, вы бы мне про это не сказали. Послушайте: я сообщу ему, что вы мне это сказали. — Он сделал неуклюжий шаг вперед, угрожая, томясь страхом. — Не шутите такими вещами.
Рейнхарт допил свой стакан и повернулся к двери.
— А чем еще шутить? — спросил он.
Он пошел по коридору в студию «Б», где Ирвинг прокручивал пленку с записью проповеди Фарли-моряка.
— Нет, ты только послушай, — сказал Ирвинг, задыхаясь от смеха.
— Подвези меня сегодня, — сказал Рейнхарт, — и выпьем за мой счет.
— Ладно.
— Встретимся у дома девятьсот двадцать на Сент-Филип-стрит около шести.
— Ладно. Но только послушай. Это та проповедь, где он призывает изгнать из города всех коммунистов, дабы Отец Вод[99] нес свои воды в море незамутненными.
— Значит, в шесть, — сказал Рейнхарт.
В вестибюле он прошел мимо группок скучающей враждебной прессы и сбежал по лестнице на улицу.
Он перебежал под носом у машин половину Канал-стрит и, почувствовав боль в спине, остановился на зеленом островке посередине. Первый холод взбодрил людей, и они резво шли мимо витрин Торнейла; на краю тротуара толкались и болтали подростки; женщины, нагруженные пакетами, выходили из дверей магазина и, нюхнув остывшего воздуха, с затаенными улыбками спешили прочь. На шестом этаже Рейнхарт увидел цепочку белых лиц под флюоресцентным светом — женщины за машинками шили там постельное белье. Мимо проехал трамвай к Каронделет-стрит; кто-то крикнул ему в лицо из окна, забранного сеткой.
— Ладно-ладно, — сказал Рейнхарт.
Наконец он перешел на другую сторону и увидел, что у центовки что-то происходит. Впереди за толпой прохожих раздавались сердитые возгласы и испуганное женское аханье; у края тротуара стояли два полицейских мотоцикла. Рейнхарт свернул за угол и увидел, что причиной смятения были два молодых негра в темных вискозных костюмах, расхаживающие с плакатами в руках перед витринами магазина. Один — высокий, очень темный юноша с большой уродливо приплюснутой головой — нес плакат с надписью: «Не покупайте у Джима Кроу»[100]. На плакате второго, атлетически сложенного крепыша с тяжелым подбородком, было написано: «Свободу — теперь же!» Чуть в стороне от них, возле фотографий обнаженных красавиц в витрине кинотеатра «Веселый Париж», десяток молодых белых размахивали руками и пели пародии на «Боевой гимн республики». В толпе, собравшейся возле них, Рейнхарт заметил Моргана Рейни и тут же потерял его из виду.
Худенькая старушка, которая шла рядом с Рейнхартом, увидела плакаты и судорожно схватилась за воротничок платья.
— Почему никто из молодых людей не положит этому конец? — спросила она у него.
— Все в порядке, — говорили полицейские, — все под контролем.
Они расхаживали взад и вперед возле своих мотоциклов, поглядывали на группу у кинотеатра и декламировали свое заклинание.