, произнести которое без запинки и абсолютно чисто может только настоящий венец.
Для «венского языка» очень характерно окончание слов на г], nl, dl, tl, кl и т. д., представляющих собой видоизмененный уменьшительный суффикс «lein». (Например, Krugl — кружечка, Mädl — девушка). Но главная особенность венского диалекта, пожалуй, состоит в том, что иногда коренная гласная заменяется совсем яругой буквой. Тогда даже человеку, знающему немецкий язык, бывает трудно узнать знакомое слово. Например, вместо gehen wir венцы говорят gehma, вместо lahren wir — fahrma и даже fohrma.
Однажды мне пришлось лежать в больнице рядом с немцем из Ольденбурга. Пожилой турист говорил на северном немецком диалекте. Старая сиделка говорила только на «венском языке». В нескольких случаях мне приходилось выступать в роли переводчика между ними, потому что я, русский, лучше понимал каждого из них, чем они друг друга. Это о значительных отличиях венского диалекта от других диалектов немецкого языка.
Историческая судьба Вены, бывшей долгое время одним из крупнейших международных перекрестков в Европе, ее культурное наследие, содержащее вклад многих народов, определили самую характерную особенность венцев — их необычайно лойяльное[52] и приветливое, без больших национальных предрассудков отношение к иностранцам. Правда, какую-то роль здесь, вероятно, играет хорошо развитый туризм, обязывающий венцев быть гостеприимными.
Венцы умеют ценить достижения каждого народа и считают своим долгом напомнить о них, если имеют дело с одним из ее представителей. Вместе с тем, они держатся с достоинством, основанным на уверенности в культурной полноценности своей нации. Мне неоднократно приходилось замечать пренебрежительное отношение венцев к некоторым проявлениям современной псевдокультуры США — спутнице «американского образа жизни». Но те же венцы ценят американскую деловитость и высокого мнения об американской технике.
Венцы не отрицают родства австрийской культуры с культурой германской, но решительно отмежевываются от самых дурных проявлений «германизма».
У венцев есть слово «пифке», которым они клеймят старопрусскую тупость и ограниченность. Этим словом они как бы отгораживают себя от троглодитов германского милитаризма, от той мещанской безвкусицы и пошлости, которую не раз бичевали лучшие сыны Германии. «Пифкенезиш!» — презрительно бросает венец в ответ на какую-нибудь грубость, плоскую остроту или солдафонство.
Венцы отличаются приятной вежливостью и выдержкой. Вы не услышите грубой брани, даже когда на перекрестке из двух покалеченных автомашин вылезают их владельцы. Пострадавшие спокойно и корректно обмениваются адресами и сообщают названия своих страховых фирм. Подходит полицейский. Он, улыбаясь, участливо спрашивает: «Как же все так нехорошо получилось?». Сочувственно качает головой. Вздыхая, записывает что-то в свою книжку. А потом… чувствительно штрафует.
Соседи по столику в ресторане, случайные попутчики в поезде или в самолете мило раскланиваются с вами, как с добрыми знакомыми. Сослуживцы, уходя на обед, непременно скажут друг другу «мальцайт», что в данном случае одновременно означает «приятного аппетита» и «до скорого свидания».
Славятся своей обходительностью венские продавцы и кельнеры. В обувном магазине покупателя обязательно усадят на специальный стульчик, принесут ворох коробок с ботинками различных фасонов, с самым живым участием будут расспрашивать не только о его мозолях, но и о том, когда и куда он собирается поехать отдохнуть в ближайшее воскресенье. На прощанье ему наговорят кучу любезностей, пожелают приятного времяпрепровождения во время отпуска и даже, если он был в магазине с ребенком, подарят дешевую игрушку. Конечно, делается это часто потому, что конкуренция страшная, покупают мало и продать товар трудно. Хозяин заинтересован привлечь постоянных покупателей. Но все-таки делается это всегда непринужденно, в высшей степени этично и приятно.
Постовой на перекрестке успевает не только регулировать движение, но и раскланиваться со своими значим ими, отдавать честь начальству и улыбаться красивым девушкам. На перекрестке около Венской оперы долгое время стоял полицейский, которого вся Вена звала «дирижер», настолько красиво и изящно регулировал он движение машин и пешеходов.
Многие полицейские пользуются заслуженным уважением у жителей города. Выше уже упоминалась причина такого редкого в странах Запада явления.
Начальник уголовного розыска господин Таллер сообщил мне в беседе, что среди венских полицейских много бывших активных антифашистов, которые в свое время испытали на себе тяжелую руку гитлеровских карателей и наемников реакции. Господин Таллер тоже сидел в концлагере Дахау. «Люди нашего поколения, — сказал он, — прошли суровую школу и, пока мы служим, сделаем все, чтобы не допустить возрождения в полиции старых порядков».
Разумеется, сказанное вовсе не является гарантией того, что полиция и жандармерия не будут использованы против народа. Отряды так называемой берайтшафтсполицай (полиции особой готовности) формируются из таких молодчиков, которым не претят никакие «традиции» их предшественников.
Молодые австрийские новобранцы, призванные в армию, долго еще выглядят милыми штатскими ребятами, которым чуждо все, что «пифкенезиш». Они с удовольствием переодеваются в гражданское платье, когда получают кратковременный отпуск в воскресенье, и тяжко страдают от баррас, как венцы называют бессмысленную жестокую муштру. Отбывающие срок службы рабочие и крестьянские парни не любят и презирают кадровых офицеров, служивших в армии до 1945 года — они обычно и есть любители баррас, — и даже порой наивно пытаются требовать от «бывших» уважительного, человеческого обращения.
Правда, какая-то часть австрийцев заражена уцелевшими бациллами милитаризма. Им не пошли впрок горькие уроки прошлого. Они входят в различного рода «солдатские союзы» и «товарищества», являющиеся по существу филиалами западногерманских реваншистских организаций, маршируют на своих сборищах вместе с офицерами из Западной Германии, «украшенными» гитлеровскими орденами и медалями. Но покровители и фюреры этих организаций не пользуются симпатией у подавляющего большинства австрийского народа. Слишком уж похожи они на тех, кто привел однажды Австрию на грань катастрофы.
Трудовая Вена изо дня в день напряженно работает, живет в вечных заботах и горькой нужде. И все-таки даже при тяжелых обстоятельствах венец обычно не теряет бодрости духа и не изменяет своему легкому веселому нраву. Конечно, если есть здоровье и сила, если в праздничный денек собралась компания добрых друзей, если нашлись деньги на ахтель[53] светлого вина и если звучит хорошая музыка.
Я видел, как во время фашингов[54] в Штадтхалле весело отплясывала молоденькая венка, нарядившаяся ангелом. Всем было приятно смотреть на эту задорную курносую девчонку с золотистыми веснушками на носу и на щеках. И никому в голову не приходило, что она уже два дня не обедала. Никто не знал, что она, заплатив за прокат своего легкомысленного маскарадного костюмчика, шла на бал из далекого Каграна[55] пешком.
Молодой парень купил транзистор[56]. Он повсюду ходит с ним и при первой возможности включает музыку. Некоторые над ним подшучивают, другие одобряют его увлечение классической музыкой, но никто не знает, что парень, прежде чем купить приемник, шесть раз побывал в донорском отделении одной частной клиники. В последний раз, отдав большую дозу крови, он едва дошел до скамейки на бульваре и потерял сознание.
Веселая Вена! Веселая не потому, что венцам живется намного лучше, чем, скажем, жителям Мюнхена, а потому, что в сердце венца больше доброты и жизнелюбия, больше надежд на будущее. И больше музыки.
Да, уж если говорить о «венском характере», то, может быть, прежде всего нужно говорить о музыке.
Раскрепощение музыки
Музыка Вены! Спектакли Государственной оперы и концерты прославленных инструменталистов в Музикферейн, веселая увлекательная оперетта и задорные танцевальные мелодии фашингов, злободневные куплеты артистов варьете и народные песни в погребке под аккомпанемент старинной цитры, бравурные марши полицейских оркестров и протяжное пение католических хоров, уютные домашние вечера потомственных музыкантов и тоскливая шарманка нищего.
Вена и музыка — понятия неразделимые. Каждый шаг по улицам города рождает воспоминания о великих композиторах. И даже само это певучее слово «Вена» напоминает строчку из какой-то да'вно знакомой щемящей сердце песни.
Путь венской музыки к всемирному признанию был сложен и нелегок. Об этом, пожалуй, лучше всех рассказал мне венский композитор Марсель Рубин.
— Биографию венской музыки, — пошутил он, — можно начинать с Адама и Евы, но вернее начинать ее с более позднего рубежа: с периода раскрепощения музыки в Европе.
В средние века музыка в Европе была подневольной служанкой церкви. «Музыка служит божественному», — заявляли законодатели духовной жизни — попы и монахи. Им охотно вторила феодальная знать.
Народная музыка долгое время находилась в таком же угнетенном положении, как и сам народ. Знатные господа, устраивающие концерты в своих дворцах, думали, что это они создатели и кормчие культуры. Они снисходительно кривились в улыбке, если им приходилось слушать «грубую» народную песню или видеть «примитивный» крестьянский танец. Вероятно, именно в это время слово «вульгарный»[57] приобрело свое обидное и несправедливое значение.
Но будущее оказалось не за сладковатым, манерным искусством пресыщенной праздности, а за искусством народа, неразрывно связанным с природой, трудом, борьбой. Не титулованные потомки угнетателей и завоевателей, а дети мирных земледельцев — вековых хранителей застольных и обрядных песен, мудрых праздничных церемоний и веселых импровизаций положили начало тому искусству, которое постепенно становится общечеловеческим достоянием. Австрийские композиторы, жившие в Вене в конце XVIII и в первой трети XIX века — прежде всего Гайдн, Моцарт, Бетховен и Шуберт,