Прощаясь, старая женщина взяла меня за руку. Глядя в глаза, с большим чувством сказала:
— Мой муж и старший сын погибли на войне там, у вас, где-то на Украине. Я знаю, что вы не виноваты. Но смотрите: в мире опять пахнет войной. Вы обязаны сделать все, чтобы ее не допустить. Поймите, только вы можете это сделать.
Вздохнула, добавила задумчиво:
А мой Карли так хорошо играл Шуберта.
В одно из летних воскресений Альфред Верре повел меня на тихую церковную площадь в Хайлигенштадте. Хотя Хайлигенштадт давно стал городским районом, но здесь, как и полтораста лет назад, узкие улочки, небольшие домики, окруженные садами, пение птиц по утрам.
У живописного двухэтажного домика на Пфарерплатце[64] всегда были хозяева. Однако каждому венцу он известен по имени квартиранта, проживавшего здесь в 1817 году. Его имя начертано на мемориальной доске: «Людвиг ван Бетховен».
Я пересек крохотную Пфарерплатц с глубоким волнением от сознания того, что ступаю по тем же камням, по которым в глубокой задумчивости проходил великий композитор. Перед воротами Эроикахауз моя рука сама потянулась к шляпе. Мы с Альфредом тщательно вытерли ноги и с чувством благоговения переступили порог. Тут нас ожидало горькое разочарование. Домик Бетховена оказался заселенным, его можно было осматривать только снаружи. Во дворе пивная. Там, где рождались бессмертные мелодии, булькало пиво и звякали кружки. Альфред с грустной усмешкой посмотрел на меня и, горестно прижмурив свои подслеповатые умные глаза, покачал головой.
Ни одному из известных композиторов, живших в Вене, не приходилось так часто менять квартиру, как Бетховену. Отчасти это объяснялось его характером, возмущавшим спесивых аристократов и ограниченных филистеров — Бетховен не оказывал знаков почтения даже самым именитым и не хотел считаться с сонмищем мещанских предрассудков, — но главным образом его непрерывным музицированием. Музыка Бетховена в то время казалась слишком громкой и беспокойной. Домовладельцы и соседи спешили избавиться от неприятного постояльца.
Сравнительно долго — с небольшими перерывами с 1804 по 1815 год — Бетховен жил в доме Пасквалати, на Мелькерайбастай, 8. Здесь он занимал две маленькие комнатки под самым чердаком на четвертом этаже. В доме Пасквалати он написал свою единственную оперу «Фиделио», IV, V и VII симфонии и несколько других всемирно-известных произведений.
К дому Пасквалати примыкает небольшой флигель. Это… «Дом трех девушек!» Юный Шуберт часто бывал здесь именно в те годы, когда у Пасквалати жил Бетховен. Молодой композитор боготворил Бетховена[65]. Тайком, на почтительном расстоянии Шуберт иногда сопровождал Бетховена во время его знаменитых прогулок по Вене, когда глухой титан шел, не замечая встречных, погруженный в свои глубокие думы. Потом Бетховен приходил домой и сразу садился за рояль. А Шуберт стоял под окном и слушал. Он был одним из немногих современников, понявших гений Бетховена.
Некоторые исследователи утверждают, что, уже будучи тяжело больным, Бетховен прочитал несколько песен Шуберта и дал высокую оценку его чудесному дарованию. Оба композитора, как упоминалось, похоронены рядом. Но при жизни великие современники, жившие почти в одном доме, ходившие рядом по одной улице, так и не познакомились друг с другом.
Теперь на Мелькерайбастай, 8 находится Errinerungsraum[66] — единственное мемориальное учреждение Вены, посвященное Бетховену, весьма отдаленно напоминающее музей. Он посещается довольно редко и по преимуществу иностранцами. Поднимаясь по лестнице обычного жилого дома, посетитель не встречает никаких вспомогательных указаний. На глаза ему попадаются таблички на дверях квартир с именами жильцов: «Господин Н.», «Господин М.», «Господин… Бетховен»! Сначала турист не верит своим глазам. Потом нерешительно звонит. Дверь открывает скромно одетая женщина — одновременно сторож, уборщица, гид.
— Господин желает осмотреть комнаты? Пожалуйста. Один шиллинг.
Первая комната почти пуста. Здесь стоит рояль, не имеющий никакого отношения к Бетховену, два более чем скромных стенда с малоценными экспонатами, два бюста — копии скульптурных портретов, сделанных с молодого Бетховена; на стенах висит несколько гравюр.
Во второй комнате — конторка, где продаются входные билеты и портреты господ Пасквалати, которые считаются друзьями и покровителями Бетховена. «Покровители» получали с квартиранта за стол и квартиру пятьсот гульденов в год. Чтобы представить себе, что такое были пятьсот гульденов для музыканта, достаточно вспомнить, что после смерти Бетховена его рукописи продавались по одному-шести гульденов за «штуку».
Главными экспонатами музея считаются колечко из волос композитора, сахарница и дверная ручка с замком из дома на Шварцшпаниерштрассе, 15. (Здесь Бетховен квартировал в последние два года жизни. Этот дом, где скончался композитор, не сохранился.)
После смерти Бетховена его имущество и бесценные рукописи были проданы с молотка. Рояль, вещи и рукописи Бетховена позднее попали в Бетховенский музей в Бонне, где великий композитор родился и откуда навсегда уехал в Вену в возрасте двадцати двух лет.
Известно, что Меттерних установил надзор за Бетховеном и собирался выслать его из Вены за «опасные политические взгляды». Но великий музыкант не ведал страха, он не скрывал своей неприязни и презрения к титулованной знати. Он даже досадовал на то, что не всем вельможам доступен язык его бунтарской музыки. «Я завидую поэтам, — сказал однажды Бетховен Грильпарцеру. — Вы можете сказать яснее».
Новизна формы и содержания были причиной того, что музыка Бетховена не сразу нашла признание современников. Сохранилось воспоминание о безмерном удивлении венцев, узнавших, что прославленный Россини приехал из Италии на поклон к Бетховену.
Произведения Гайдна, Моцарта и Шуберта содержат только отблески революционных идей. Симфонии Бетховена полны яростного революционного пламени. Бетховен не только воспринял передовые идеи своего времени, но и сумел в своем творчестве развить их, дать им историческую перспективу. В этом секрет неослабевающей силы симфоний Бетховена, которые и теперь волнуют нас, обогащают чувствами и мыслями.
Знатоки западной музыки утверждают, что гениальное творчество Гайдна было исходной платформой для двух направлений — симфонической героики, лучшим представителем которой явился Бетховен, и камерного лиризма, наиболее полно выразившегося в творчестве Шуберта. Однако здесь снова можно говорить о взаимном влиянии «детей» и «отцов» и об исторических границах возможности такого влияния.
Иозеф Гайдн, несомненно, находился под влиянием своего гениального ученика — Моцарта, умершего на восемнадцать лет раньше учителя. Взаимное обогащение двух величайших музыкантов конца XVIII века несомненно. Совсем иначе обстояло дело с другим учеником Гайдна — Бетховеном.
Бетховен брал уроки у Моцарта и собирался их продолжить по возвращении из Бонна, куда он ездил на похороны матери. Возвратившись в Вену, Бетховен уже не застал в живых своего учителя. Тогда в числе других он обратился к престарелому Гайдну. Но начавшиеся было занятия вскоре были прекращены из-за творческого конфликта между учителем и учеником. Гайдн, подготовивший появление Бетховена, не мог примириться с Бетховеном! Он не понял новаторства своего ученика, не одобрил его поисков, был напуган воинствующим звучанием его музыки. И тем не менее (это не противоречие, а диалектика) Иозеф Гайдн, как уже отмечалось, все-таки испытал на себе могучее влияние молодого Бетховена!
«Ступень» между Гайдном и Бетховеном оказалась огромной. Старший из них, хотя и стал ненадолго современником младшего, не мог шагнуть к нему. Между ними была целая эпоха в истории музыки. Иозеф Гайдн был ее началом, Людвиг ван Бетховен — завершением.
Осматривая Вену, советские люди, приезжающие в Австрию, неизменно приходят к знаменитому памятнику в Штадтпарке, который запечатлел короля вальсов таким, как он всегда дирижировал своим оркестром: скрипка у гордой курчавой головы, лихо закрученные усы, стройная фигура во фраке, готовая, кажется, со следующего такта закружиться в вихре вальса вместе со всей танцующей Веной.
Любят и всегда любили в нашей стране искрометную, щедрую и легкозапоминающуюся музыку Штрауса. Его веселые оперетты и мелодичные вальсы были широко известны и любимы в России еще в прошлом веке. Примечательно, что и у нас, и в Австрии наиболее популярны одни и те же вальсы: «Сказки Венского леса», «Жизнь артиста», «Розы юга», «На прекрасном голубом Дунае». Последний стал в Австрии чем-то вроде второго неофициального государственного гимна. И наиболее популярные оперетты в Австрии — «Цыганский барон» и «Летучая мышь» — те же самые, что и у нас.
Король вальсов также очень любил Россию и с неизменной симпатией отзывался о талантливом русском народе. В течение ряда лет Иоганн Штраус выступал с концертами в России. Дирижируя русским оркестром в Павловске[67], он исполнял свои лучшие произведения и музыку русских классиков — Чайковского, Римского-Корсакова. В России Штраус написал несколько вальсов на русские темы: «Прощание с Петербургом», «В Павловском лесу», «Русская деревня».
Добрые отношения между видными представителями русской и австрийской музыкальной культуры сохраняются и поныне. Фамилия Штраус, подарившая миру несколько поколений замечательных музыкантов, — одна из лучших хранительниц этой традиции.
В Москве неоднократно выступал венский дирижер Эдуард Штраус — внучатый племянник короля вальсов. В ряде австрийских фильмов он исполнял роль своего знаменитого предка Иоганна Штрауса. Эдуард Штраус очень похож на деда лицом и фигурой, он также обладает незаурядными актерскими способностями.