Однажды, когда я был в гостях у Эдуарда Штрауса на его венской квартире, он показал мне портрет деда и некоторые его письма из России.
— Дедушка очень любил гостить у вас, — с улыбкой сказал Эдуард Штраус. — В нашей семье сохранились воспоминания, как он рассказывал о России, возвращаясь в Вену. В России умеют слушать музыку, говорил дед.
Эдуард спросил меня — это было еще до его первой поездки в Москву, — какие оперетты Иоганна Штрауса встречаются в репертуарах советских театров. Я назвал. Сказал, что некоторые из оперетт, можно сказать, остаются в репертуаре с момента их первой постановки в России.
«— А все-таки, — с шутливым вздохом изрек Эдуард, — я ни разу не слышал, чтобы дедушку назвали королем оперетты.
— Он же король вальсов.
— Ну так что? У нас есть один промышленник — вы знаете о ком я говорю, это Маутнер Маркхоф, он и пивной король и король горчицы.
Мы посмеялись.
— Дедушка написал шестнадцать оперетт, половина из них в репертуарах музыкальных театров целого ряда стран, и все-таки я, к сожалению, не внук короля оперетты. Знаете почему?
— Почему?
— Потому что оперетта появилась на свет не сразу. Потому что неизвестно, кто ее папа. Много пап. Потому что до сих пор вообще неизвестно, что такое оперетта. Известно только, что она венка. Это уж бесспорно. А ее папы — Франц Зуппе, Карл Миллекер, Карл Целлер, Ференц Легар, Лео Фалль, Имре Кальман, ну и мой дедушка. Видите, сколько. И так как их много, то ни одного из них не назовешь «королем».
Вы знаете, — продолжал Эдуард Штраус, — что Вена собирается отметить столетие венской оперетты. Каждому из названных композиторов благодарные потомки, разумеется, отдадут должную дань посмертных почестей, но ни один из них не будет выделен как главный создатель. И это справедливо. Венцы, конечно, не обошлись без шуток. Одна газета уже выступила с родословной оперетты: «Мама — классическая опера и папа — классический водевиль до сих пор стыдятся своего дитяти, произведенного на свет в веселую минуту. Неизвестно, что было бы с этим незаконнорожденным ребенком, если бы его не взяла на воспитание добродетельная Вена».
Газета довольно любопытно рассказывает о появлении на свет и первых шагах «незаконнорожденного ребенка». Послушайте, как, по ее мнению, это было:
Еще будучи мальчиком, «еврейский музыкант из Кельна Якоб Эберст», перебравшийся в Париж, услышал там музыку Иоганна Штрауса-отца в исполнении его оркестра. Кельнский мальчик испытал на себе всесильные чары грациозной и темпераментной венской музыки. Это решила судьбу Якоба Эберста. Он надумал стать опереточным композитором и назвался Джиакомо Оффенбах. Оперетты Оффенбаха «Прекрасная Елена», «Перикола», «Орфей в аду» услышал Франц Зуппе — молодой музыкант, переехавший с родителями из Бельгии в Вену. (На первых порах Зуппе даже не знал немецкого языка, но его мать все же была венка!) Молодой Франц Зуппе решил, что он сам сможет написать нечто подобное. И, действительно, тут же взял и написал оперетту. Так оперетта попала в Вену, на «необходимую ей первородную почву». После Зуппе пышным цветом расцвел Иоганн Штраус-сын, затем на рубеже двух веков появились неистощимые на выдумку мадьяры — Ференц Легар и Имре Кальман. И уж тут можно сказать, что дело было в шляпе.
— Ну что ж, — сказал я, когда мы опять вдоволь посмеялись, — «родословная» венской оперетты рассказана, конечно, в несколько опереточном стиле, но все-таки многое, особенно касающееся ее «международного происхождения», действительно соответствует фактам.
— Да, да, — ответил Эдуард Штраус, — но все-таки она — венка.
Венская оперетта — яркое достижение легкой музыки.
Я видел много хороших постановок в Фольксопере, где обычно идут оперетты, но мне почему-то надолго запомнился спектакль — «Граф Люксембург» Легара. Наверное, потому, что этот спектакль был одной из стычек между защитниками венских классических традиций и модернистами.
В прологе к оперетте артисты Фольксоперы подвергли остроумному осмеянию тех постановщиков, которые со своею заумью, с абстрактными унылыми декорациями и нелепыми костюмами превращают хорошую драматургию в бессмысленную «аллегорию телодвижений».
Поднялся занавес, и зритель увидел на сцене какую-то безликую толпу в серых балахонах. Перед толпой появился Рене (Граф Люксембург) и начал тоскливо скулить, подражая модернистам. Публика была в ужасе. Неужели и веселую оперетту Легара будут теперь играть таким манером?!
Вдруг Рене засмеялся и одним махом содрал с себя серый балахон. «Венская оперетта, — провозгласил он, — задыхается. Ее можно играть только так, как играли наши деды». Грянула веселая музыка Легара, актеры моментально преобразились, и вот зашумела живописная толпа опереточных парижан. Все так и осветилось сразу ярким солнцем подлинного искусства! Зрители восторженно аплодировали.
Среди публики появилась Анджела в абрикосовом платье, с большой серой муфтой. В муфте сидел прелестный живой котенок. Певица, непринужденно напевая свою арию, прошла через зал, остановилась у правой ложи и, продолжая петь, свободно и красиво вовлекала в игру с котенком умиленных зрителей.
Арманда и Жюльетту, сидящих на подоконнике мансарды, постепенно поняли на невидимых тросах под самый потолок. На подоконнике висело бутафорское штопаное белье. Молодожены болтали ногами, целовались и щебетали над головами зрителей, как две птички, поднявшиеся в небо Парижа.
Бравого Рене в картонной маскарадной короне статисты вынесли на руках из фойе и через зрительный зал понесли на «троне» к сцене. Граф дирижировал карнавальным хором — знакомую мелодию подхватил весь зал. Вена пела! Как в «старое доброе время». Как в фильме нашей юности «Большом вальсе»…
Традиции и модерн
Каждый год в Вене и других городах Австрии — Зальцбурге, Граце, Брегенце проводятся традиционные музыкальные фестивали — «фествохен». Программа музыкального праздника, в котором преобладают произведения австрийских и немецких композиторов, составляется задолго до его открытия. Ее широко рекламируют за рубежом. Для участия в фествохен приглашаются выдающиеся оркестры и известные исполнители из других стран. Особенно широко фестиваль проходит в Вене.
Кроме концертов в прославленных венских концертных залах — Концертхаузе, Музикферайне, Софиензеле, Штадтхалле — во время двухнедельного фестиваля проводятся выступления любительских оркестров, хоров, певцов и музыкантов прямо на площадях и улицах города.
На площадь перед ратушей послушать музыку приходят тысячи венцев. Красивое здание ратуши по случаю фестиваля иллюминируется. Теплый вечер спускается на город. Тихо, даже не шелестят каштаны Ринга. Издалека слышна знакомая мелодия. По ней, как по нити Ариадны, идет чужеземец, попавший в Вену в эти чудесные дни, и мелодия приводит его на площадь, где стоит притихшая толпа, где можно подглядеть живую душу венца.
В такие вечера видишь, что, несмотря на все испытания времени и все напасти «неокультуры», жива добрая веселая Вена. Она проявляется прежде всего в симпатиях и антипатиях народа, в верности венцев классической музыке, в почтительном отношении к творцам музыкальной славы Вены, в их нежной любви к лучшим традициям родного города.
Однажды я поравнялся на улице с группой музыкантов, возвращавшихся после выступления на площади. Посоветовавшись, они подошли к памятнику Бетховена, установленному напротив Концертхауза, сняли шляпы, стали в три ряда и сыграли в честь Бетховена торжественную мессу. Потом положили к памятнику цветы и молча разошлись в разные стороны.
Подобное я наблюдал и в других австрийских городах. Я видел, как трогательно чествовали жители Зальцбурга своего Моцарта. На площади, где установлен памятник композитору, стояла молодежь с факелами, в каждом окне горела свеча, колокола отбивали ночную серенаду Моцарта. И было так много просветленных добрых лиц. А наутро на узкой улице перед домом Моцарта[68], на соседних улицах, на набережной Зальцаха стояли тысячи людей и слушали мелодию лучезарного гения, доносившуюся из открытого окна. Звучали клавир и скрипка, на которых когда-то играли Моцарт и его сестра. Люди стояли с зонтиками. Шел дождь, а люди стояли не шелохнувшись. Потом они запели. Так жители Зальцбурга отмечали двухсотый день рождения своего самого славного сына.
В небольшом ресторане Зайлера, неподалеку от Тюркеншанцпарка, несколько раз в году заседает кружок друзей Легара. За столом, украшенным цветами, над которым висит портрет композитора, седые, старомодно одетые венцы задумчиво потягивают светлое вино, ведут долгие задушевные беседы, вспоминая своего «незабвенного Ференца».
Музыкальная Вена по праву гордится своей Оперой, возрожденной в 1955 году из развалин войны. Заслуженной славой за пределами страны пользуется оркестр Оперы, его дирижеры и солисты.
Любят венцы свою Оперу, но далеко не каждый венец побывал в ней хотя бы один раз за всю жизнь. Слишком дорого стоит билет. Студенты музыкальных учебных заведений покупают «стоячие» места. На небольшой площадке, огороженной шнуром, на протяжении всего спектакля стоит притихшая жадная толпа молодежи — будущее венской музыки. И именно отсюда раздаются самые горячие аплодисменты талантливому, именно здесь вершится самый строгий и справедливый суд.
Прекрасен венский Симфонический оркестр, который успешно соревнуется в мастерстве с венским Филармоническим оркестром, как называют оркестр Оперы. Оба часто выезжают на гастроли в другие страны. Бывали они и у нас в Советском Союзе.
Подолгу гастролирует за рубежом и венский хор мальчиков. «Моцартовские поющие мальчики» — так называется этот хор — имеют давние замечательные традиции а капелла.
Большим мастерством и тонким вкусом отличаются австрийские инструменталисты.
Однако в последние десятилетия в Австрии было почти традицией, когда музыкант, добившийся признания в своей стране, уезжал за границу. Правда, многие выдающиеся дирижеры, музыканты и певцы покинули Австрию в период господства реакции и во время фашистского аншлюсса. Но талантливые люди покидают свою родину и теперь. Многие в самый ра