Так восьмилетний Сережа и десятилетняя Наташа причислялись к разряду бывалых, видавших виды туристов.
…Не вина «Горного орла», что в прошлом сезоне не одолел он окружающих горных вершин и не достиг намеченных спортивных высот. Виновны те, кто выдает путевки, кто формирует туристические группы. Они-то и подрезали крылья нашего «Орла».
А сейчас он снова переживает волнующие минуты встречи с первыми туристами. Персонал выстроился на площадке и ждет. Все напряженно вглядываются вдаль, туда, где, словно причудливый серпантин, вьется дорога.
Кто покажется на ней? Быстроногие, неутомимые ребята и девчата с рюкзаками за спиной или опять та же прошлогодняя автокавалькада?
Спокойнее, «Орел», не волнуйся и не маши своими уже укороченными крыльями. Может быть, на этот раз твоя судьба будет счастливее…
ПОДАРОК ОТ ДУШИ
Иван Петрович — добрейшей души человек. Когда посмотришь на него, то кажется, что доброта излучается всеми частицами его массивной, крупномасштабной фигуры. Веет ею от могучей груди, где бьется чуткое, отзывчивое сердце. Таится она в каждой черточке открытого, симпатичного лица. Лучится эта неизбывная доброта из его широко открытых ясных голубых глаз. Но особенно замечательны у Ивана Петровича руки. В любом его пальце доброты столько, что ее хватило бы на десяток благотворительных обществ, если бы такие у нас были. Обычно стоит только кому-нибудь заикнуться о деньгах для какого-то доброго дела, как рука Ивана Петровича лезет в карман и выкладывает необходимую сумму. Даже с излишком. Раз нужно, раз обычай того требует — не жалко. О чем может быть разговор!
Особенно уважительно относится Иван Петрович к обычаю делать кому-нибудь подарки под Новый год. Есть, правда, люди, относящиеся к этому обычаю скептически:
— С какой стати я должен трясти кошельком перед каждым первым января? Календарь — календарем, деньги — деньгами. Они счет любят!
Иван Петрович таких рассуждений не одобряет. Он выгребет из кошелька все до последней копеечки, но новогодний подарочек преподнесет. Иначе нельзя: обычаи старины надо уважать.
Особенное удовольствие доставляет Ивану Петровичу возможность порадовать подарком своего сослуживца Кузьму Федоровича. Между ними давно уже сложились теплые, почти родственные отношения. Встретятся, бывало, в учрежденческом подъезде и поприветствуют друг друга:
— Доброе утро, Кузьма Федорович!
— Доброе утро, Иван Петрович!
Сердечно так поздравят друг друга с наступлением очередного трудового дня и разойдутся каждый по своим делам. Так вот, подарки Кузьме Федоровичу Иван Петрович выбирал особенно тщательно.
Помнится, вначале подарил Иван Петрович симпатичному своему сослуживцу радиоприемник. А пока подходило следующее первое января, поступили в продажу комбайны: тут тебе и приемник, и проигрыватель, и экран, по которому хоккей и футбол можно посмотреть.
«Какого же дурака я свалял в прошлый раз! — сказал себе Иван Петрович. — Замелочился так, что стыдобушки до глаз».
И преподнес Кузьме Федоровичу полированный диванообразный комбайн.
Потом опять подошел новый Новый год. Подарок нашего героя стал еще весомее. Его втаскивали два грузчика: это был холодильник «Ока».
Сослуживцы встретились в служебном подъезде, и Кузьма Федорович сказал:
— Не находите ли вы, уважаемый Иван Петрович, что несколько перебарщиваете в этих, так сказать, подарках… Я уж не знаю, что и думать…
— А вы ни о чем и не думайте, дорогой Кузьма Федорович. Это ведь только в песне поется: «Не могу я тебе в день рождения дорогие подарки дарить». А в жизни надо дарить только дорогие подарки. Тем более что каждый Новый год — это веха в нашей жизни, с которой как бы заново начинается отсчет отведенного нам времени.
После такого разъяснения Кузьма Федорович успокоился. Впрочем, Иван Петрович не обходил своим вниманием и других своих сослуживцев. Придя на работу после новогодних складчин, междусобойчиков и домашних вечеров вокруг жареного поросенка или гуся, они с радостным удовольствием обнаруживали на своих столах новенькие бювары или более элегантные, чем прежде, пластмассовые подставки для письменных принадлежностей. Ощетинившиеся остриями карандашей и ручек, они напоминали симпатичных ежиков или дикобразов. Это все были добровольные подношения добросердечного Ивана Петровича.
Тепло его души согревало и домашних. Проснувшись утром первого января, его супруга вдруг обнаруживала на кухне новую симпатичную капроновую мочалку. А дети находили под подушкой аккуратные пакетики с леденцами — подарки Ивана Петровича, кладезь доброты которого был практически неисчерпаем!
И все же в канун нынешнего Нового года Кузьма Федорович столкнулся с неожиданностью. Он открыл дверь своей обители, переступил через порог и в испуге отпрянул. Все ее пространство занимал ковер. Но такой, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Отпрянул Кузьма Федорович и пошел разыскивать Ивана Петровича. Нашел его в том же служебном подъезде.
— Как хотите, Иван Петрович, но такого подарка от вас я принять не могу. Ведь это не ковер, а кучевое облако. По нему только ангелам пристало порхать.
— Не обижайте меня, — ответил Иван Петрович. — Примите подарок, ведь он от души! И не стоит относиться неуважительно к обычаям предков.
Смирился Кузьма Федорович, сидит за столом, любуется ковром — кучевым облаком. И вдруг видит, что идут по ковру-облаку ангелы, но почему-то без крыльев. А потому без крыльев, что вовсе это не ангелы, а народные контролеры.
Впрочем, пора бы уж кое-что разъяснить читателю. То, например, что Кузьма Федорович является директором, а Иван Петрович заведующим административно-хозяйственным отделом треста. И была в их взаимоотношениях какая-то особая теплота. Бывало, встретятся в служебном подъезде и скажут друг другу:
— Доброе утро, Кузьма Федорович!
— Доброе утро, Иван Петрович!
И разойдутся по своим делам.
Иван Петрович по своему служебному долгу распоряжался сметой административно-хозяйственных расходов. И когда к концу года образовывался в смете солидный остаток, отзывчивый на добрые дела Иван Петрович немедленно обращал его на благоустройство рабочего места директора и всех остальных своих сослуживцев.
Сделать хороший подарок к Новому году — это было для Ивана Петровича непреложным законом. Его рука никогда не оскудевала.
И, в конце концов, не столь важно, что, когда надо было одарить Кузьму Федоровича и других сослуживцев, он опускал свою добрую руку в государственный карман, а когда радовал домашних, — в свой собственный.
Можно только сказать, что и в первом и во втором случаях Иван Петрович дарил от души.
Пришлась ли эта его доброта по душе ангелам без крыльев, навестившим директора треста, сказать не можем. Но облако, как ему, впрочем, и полагается, куда-то уплыло. Может быть, и не так далеко, может быть, в ближайший детский садик, где по нему порхают настоящие ангелочки — трех- и четырехлетние карапузы…
ИЗ САТИРИЧЕСКОГО ЦИКЛА «ХОРОШИЕ ЛЮДИ»
Чувство локтя
Встречаясь, они часто рассуждали об одном и том же волнующем их предмете.
— Ох и хороши же у тебя яблоки! — говорил Иван Кузьмич.
— Да уж, во всей округе таких не найдешь, — отвечал Кузьма Иванович. — Отведай хоть вот это яблочко, сосед. «Розовое превосходное» называется. Сорт Петрова.
И протягивал через забор почти полукилограммовый плод. Иван Кузьмич яростно надкусывал яблоко и уходил к своим клубничным грядкам.
Яблоки были предметом гордости Кузьмы Ивановича. И предметом зависти Ивана Кузьмича.
Иван Кузьмич не посадил на своем садовом участке ни яблонь, ни груш, ни вишен, промышляя исключительно клубникой, малиной и «нежинскими» огурцами. И тем не менее проявлял живой интерес к садоводству. Он старательно штудировал памятки садовода, проявляя особенное внимание к разделу «Болезни и вредители деревьев семечковых пород». И нашел то, что искал.
Путешествуя окрест в рассуждении о коровяке для своих ягодных грядок, он набрел на выброшенные каким-то садоводом яблоки, пораженные паршой.
Иван Кузьмич собрал их в свою тележку и, привезя домой, аккуратно разложил по границе участка своего соседа. Ветер и птицы доделали остальное.
Следующей осенью встреча была уже несколько иной.
— Ох и хороши же у тебя яблоки! — сказал Иван Кузьмич.
— Хороши были, да сплыли, — с грустью отвечал Кузьма Иванович. — Парша загубила мои яблоки.
И протягивал через забор сморщенное яблоко, усеянное безобразными белыми наростами.
— Плохо твое дело, сосед, — сочувствовал Иван Кузьмич. — Руби свое «розовое превосходное», пока зараза на другие участки не перекинулась. Ведь иных, более радикальных средств наука пока не придумала.
Это была сущая правда. И очень дельный совет. Который иногда еще называют добрым.
Кузьма Иванович вырубил сад, перекопал участок и начал свое садоводческое дело с нулевой отметки.
Таков был благотворный результат добрососедства, которое иногда еще именуют чувством локтя.
Руки друзей
Они сидели на скамейке и неторопливо беседовали.
— Какую ношу взвалил на себя человек! — сказал Верзила.
— Можно сказать, не ношу, а хомут! — добавил Середнячок.
— Кошмар! — резюмировал Коротышка.
На противоположной стороне сквера, где сидели собеседники, в открытом настежь индивидуальном гараже возился у автомобиля какой-то человек.
— Он из-за этой машины выкладывался… как раб, — снова начал разговор Верзила.
— Хуже, — возразил Середнячок. — Раб не волен распоряжаться собственной судьбой, а этот добровольно обрек себя на каторжный труд, чтобы купить «Москвич».
— А вы видели их сына, когда он возвращается из школы? — спросил Коротышка. — Его качает из стороны в сторону, будто былинку. Я уверен, они не дают ребенку ни копейки для школьного буфета, чтобы выкроить два-три рубля в неделю на бензин и смазочное масло.
Приятели тяжело вздохнули, а по дряблым щекам Коротышки даже сбежала крупная слеза.
— Если ему не помочь, то из-за этой своей страсти он совсем изведется, бедняга! — подвел итог Верзила. — А ведь на заводе его считают талантливым инженером.
Тем временем инженер поставил бездействовавший всю зиму «Москвич» на колеса, накачал баллоны, заправил бак бензином, смазал все узлы, залил водой радиатор и запустил мотор на холостых оборотах. Мотор работал отлично. Инженер поставил в багажник запасную канистру с горючим, запрятал туда же брезентовый чехол, запер гараж и неторопливо зашагал к дому.
Когда он скрылся за корпусами современных высотных зданий, Верзила, Середнячок и Коротышка приблизились к гаражу.
— Придется брать сверху, — сказал Верзила. Он подставил плечи Коротышке, тот проворно взобрался на крышу гаража и ломиком проделал в ней отверстие.
— Готово! — вскоре раздался его голос.
Теперь на крышу поднялся и Верзила. Они с Коротышкой спустились в гараж и вдвоем изнутри сняли двери гаража с петель. В «Москвиче» нашелся электрический фонарик, и при его неярком свете машина была быстро подготовлена к тому, чтобы совершить прыжок в ночь. Руки троих работали проворно и уверенно, потому что это были руки друзей.
Они выехали с потушенными фарами и уже через два часа оказались за пределами Московской области, навсегда избавив инженера от изнурительных хлопот, связанных с автолюбительством.
Не затуманенные слезами глаза Коротышки сияли: он от души радовался счастью, неожиданно свалившемуся на голову бывшего владельца «Москвича»…
Сила сочувствия
Занемог Петр Никифорович Никифоров, занедужил. Лежит в кровати, глотает таблетки и скучает. Но, к счастью, рядом с кроватью на столике — телефон.
Дзинь-дзинь!
— Болящий? Это Иван говорит. Ну как ты там? Дышишь? Ну и слава богу! Ты только врачам не верь, ну их к лешему. Помнишь Леночкина? Его по поводу воспаления легких лечили, а у него, оказывается, обширный инфаркт был! Ну и откинул, бедняга, копыта. А ты не унывай. Еще сгоняем с тобой пулечку…
Петр Никифорович лежит в кровати и вспоминает, как играл он с Леночкиным в преферанс и как стоял потом в почетном карауле у его гроба…
Дзинь-дзинь!
— Петр Никифорович? Маргарита Алексеевна вас беспокоит. Как узнала, что вы слегли, места себе не нахожу. Такой молодой, цветущий — и вдруг эта роковая болезнь. С ума можно сойти! Вы знаете, дорогой Петр Никифорович, я последнее время «Вечерку» читать перестала. Глянешь на четвертую полосу, и в глазах темнеет. Сплошные черные рамочки! Так хоть вы держитесь, милый Петр Никифорович! И знаете, что я вам скажу: не злоупотребляйте лекарствами. Я в «Жизни и науке» прочла одну статью, где говорится, что человек, который принимает все выписанные ему лекарства, медленно, но верно отравляет себя. Учтите, дорогой!
Маргарита Алексеевна вешает трубку, а Петр Никифорович мысленно подсчитывает, что с утра он успел уже проглотить четыре таблетки и две столовые ложки какой-то мутной микстуры.
Дзинь-дзинь!
— Петро? Ты, я слышал, заболел? Вот несчастье-то! Кто говорит? Да Завидонов, помнишь, мы жили вместе в таганрогской гостинице? Я тоже тогда в командировке был. Что звоню? Да вот не хочу, чтобы ты подумал, будто я свой должок намереваюсь зажилить, особенно пользуясь твоим беспомощным состоянием. Ведь такое дело на войне мародерством называлось. Так что выздоравливай поскорее и жди почтальона с переводом. Адью!
За свою недолгую, но честную жизнь Петр Никифорович одалживал многим, да и сам занимал. И теперь ему думалось, что его смерть положит конец всем расчетам…
Дзинь-дзинь!
— Товарищ Никифоров? Привет, привет! Панкин вами интересуется. Хоть и выходной день сегодня, а душа у председателя месткома неспокойна. Вот, думаю, случится что-нибудь с нашим товарищем Никифоровым… Возникнет необходимость в расходах определенного назначения… А денег-то и нет! И вот решил я. Сегодня у нас воскресенье, да? Так вот завтра приедет к тебе секретарша с заявлением о материальной помощи. Текст-то мы сами составим, а ты только подпиши. Напрягись, но автограф свой поставь! Ну, а если выкарабкаешься — ссуду вернешь. Привет!
…Поздно вечером «скорая помощь» увезла Петра Никифоровича в больницу. Возможно, он еще поднимется с постели и вольется в трудовой строй. Смущает только одно обстоятельство: по средам и воскресеньям в больнице дни посещений. Знакомые Петра Никифоровича имеют полную возможность посетить его и выразить свое теплое сочувствие лично.
Неутомимый благожелатель
В доме появился новый пенсионер Иван Кондратьевич, в недавнем прошлом — лучший почтальон города. По поводу его ухода на заслуженный отдыхов стенной газете почтамта сообщалось, что если сложить вместе километры, пройденные Иваном Кондратьевичем, то получилась бы линия, дважды опоясывающая земной шар. А груз, перенесенный им в обыкновенной кожаной сумке, мог бы заполнить пятьдесят железнодорожных вагонов…
На самого Ивана Кондратьевича эти подсчеты не произвели особенного впечатления. Он не поддался гордыне, а с удовольствием нежился в постели до девяти утра, не спеша завтракал, выходил на улицу, покупал газету и, устроившись на скамейке уютного сквера, надолго погружался в страсти и страстишки, овладевшие миром.
Спокойная, размеренная жизнь не могла не сказаться на внешнем облике Ивана Кондратьевича. Прежде сухопарый, подтянутый, он стал заметно округляться. Кожа лица, испытавшая в свое время палящий зной, холодные дожди, колючий снег, теперь, находясь в тепле и неге, приобрела нежно-матовый оттенок. В движениях быстрого, мобильного почтового работника появилась какая-то непривычная, почти восточная медлительность.
Первым эти перемены заметил тоже пенсионер, но уже с солидным стажем, по прозвищу Водяной. Такое прозвище он получил, вероятно, по следующим причинам: во-первых, потому, что служил когда-то на водном транспорте в качестве шкипера дебаркадера; во-вторых, благодаря водянистому цвету глаз, и в-третьих, из-за своего дьявольского нрава, полностью соответствующего нашим представлениям о речном лешем.
Летним вечером, сидя на лавке перед домом, Водяной будто между прочим сказал:
— Жиреет Иван Кондратьевич, скоро будет как колобок…
— Да, пополнел, — согласился сосед справа.
— Не пополнел, а просто стал моложе, свежее! — возразила соседка слева.
— Знаем мы эту свежесть! — ожесточенно резюмировал Водяной. — Сегодня его хоть под венец, а завтра ему уже коллективный венок несут. Вот так-то!..
…Проснувшись однажды утром, Иван Кондратьевич нашел на своем столике казенное письмо: его вызывали в милицию. Визит был назначен на следующий день; и потому Иван Кондратьевич провел беспокойную ночь.
Утомленный дежурный никак не мог понять, зачем Иван Кондратьевич в столь ранний час явился в милицию. Потом, порывшись в каких-то бумагах, велел пенсионеру подождать начальника отделения. Лишь около десяти утра появился начальник отделения, еще совсем молодой человек.
— Проходите, папаша! Милости прошу! — пригласил он.
А когда Иван Кондратьевич зашел в его кабинет и присел на краешек стула, ласково спросил:
— Ну что же, папаша, бражкой решил побаловаться?
Если бы Ивану Кондратьевичу сказали, что он претендует на испанский престол, то он удивился бы меньше, чем словам начальника отделения. Дело в том, что Иван Кондратьевич не только не принимал алкоголя ни в каком виде, но и не переносил даже запаха вина, исходи этот запах хоть от спустившегося с неба херувима.
— Что вы имеете в виду? — спросил Иван Кондратьевич.
— Я имею в виду домашнее вино, приготовленное с помощью сахара и дрожжей.
— Эта фантастика! — воскликнул Иван Кондратьевич.
— Я бы тоже хотел так думать, — сказал начальник отделения. — Но вот что о вас пишут ваши соседи: «Уйдя на пенсию, Иван Кондратьевич сильно изменился, что нельзя не приписать пагубному влиянию алкоголя. И хотя никто из нас не видел его у прилавка винного отдела «Гастронома», он частенько возвращается оттуда с полной сумкой сахара, дрожжей и других продуктов…»
Окончив чтение, начальник милиции спросил:
— Улавливаете связь, папаша? Сахар, дрожжи и всякое такое…
Иван Кондратьевич доказал, конечно, что самогоноварение не является его хобби. Но вскоре он узнал, что содержит на дому подпольную переплетную мастерскую, разводит для частного рынка мотыля, приторговывает старыми газетами и т. д. и т. п. Теперь он дает устные и письменные объяснения, ходит по разным учреждениям, конторам и управлениям. По подсчетам домовой общественности, Иван Кондратьевич уже заканчивает свой третий виток вокруг земного шара. Он стал, как и прежде, строен, подтянут, мобилен…
А его благожелатель Водяной зорко следит за самочувствием Ивана Кондратьевича. И если заметит, что тот опять становится медлительным и вялым, тут же подбрасывает ему новый повод для тревоги, переживаний и беготни…