Раскрывая небо нам,
Растревоженное снами
И доверенное снам.
И черты стихотворенья,
Слепок жестов, очерк поз,
Словно отзвуки движенья
Проходящих в мире гроз.
1966
* * *
Не покончу с собой —
Превращусь в невидимку:
И чтоб выиграть бой,
Стану призрачной дымкой.
Я врага разыщу
Средь земного предела,
Подкрадусь, отомщу,
Завершу свое дело.
Это вера из вер —
Та дикарская вера,
Катехизис пещер
И путей Агасфера.
1966
* * *
Любви случайное явленье
Смиренно чудом назови
И не бросай слова презренья
Вслед улетающей любви.
1966
* * *
Взад-вперед ходят ангелы в белом
С неземным выражением глаз,
Труп еще называется телом —
В лексиконе, доступном для нас.
И чистилища рефрижератор,
Подготовивший трупы в полет,
Петербургский ли это театр,
Навсегда замурованный в лед.
Распахнут подземелье столетья,
Остановится время-пора
Лифтом морга, как шахтною клетью,
Дать добычу судьбы – на-гора.
Нумерованной, грузной, бездомной
Ты лежала в мертвецкой – и вот
Поднимаешься в синий огромный
Ожидающий небосвод.
Вот последнее снаряженье:
Мятый ситцевый старый халат,
Чтоб ее не стеснились движенья
В час прибытия в рай или в ад.
И обряд похоронного чина,
И нарушить обряда не сметь,
Чтобы смерть называлась кончина,
А не просто обычная смерть.
И нужна ли кончина поэту,
Торопливых друзей говорок,
Заглушающий выкрики света
От обугленных заживо строк.
Нумерованной, мертвой, бездомной
Ты лежала в мертвецкой – и вот
Поднимаешься в синий огромный
Ожидающий небосвод.
1966
Живопись
Портрет – это спор, диспут,
Не жалоба, а диалог.
Сраженье двух разных истин,
Боренье кистей и строк.
Потоком, где рифмы – краски,
Где каждый Малявин – Шопен,
Где страсть, не боясь огласки,
Разрушила чей-то плен.
В сравненье с любым пейзажем,
Где исповедь – в тишине,
В портрете варятся заживо,
На странной горят войне.
Портрет – это спор с героем,
Разгадка его лица.
Спор кажется нам игрою,
А кисть – тяжелей свинца.
Уже кистенем, не кистью
С размаха художник бьет.
Сраженье двух разных истин.
Двух судеб холодный пот.
В другую, чужую душу,
В мучительство суеты
Художник на час погружен,
В чужие чьи-то черты.
Кому этот час на пользу?
Художнику ли? Холсту?
Герою холста? Не бойся
Шагнуть в темноту, в прямоту.
И ночью, прогнав улыбку,
С холстом один на один,
Он ищет свою ошибку
И свет или след седин.
Портрет это или маска —
Не знает никто, пока
Свое не сказала краска
У выбеленного виска.
1967
* * *
В судьбе есть что-то от вокзала,
От тех времен, от тех времен
И в этой ростепели талой,
И в спешке лиц или имен.
Все та же тень большого роста
От заколдованной сосны.
И кажется, вернуться очень просто
В былые радужные сны.
<1960-е>
* * *
По старому следу сегодня уеду,
Уеду сквозь март и февраль,
По старому следу, по старому следу
В знакомую горную даль.
Кончаются стежки мои снеговые,
Кончаются зимние сны,
И тают в реке, словно льдинки живые,
Слова в половодье весны.
1968
* * *
Нет, память не магнитофон,
И не стереть на этой ленте
Значение и смысл и тон
Любого мига и момента.
И самый миг не будет стерт,
А укреплен, как путь и опыт:
Быть может, грозовой аккорд,
Быть может, только слабый шепот.
Услышанное сквозь слова
И то, что видено случайно, —
Все сохранила голова
Предвестником для новой тайны.
1968
* * *
Я тоже теплопоклонник
Огня или солнца – равно,
Я лезу на подоконник,
Распахиваю окно.
Знакомая даль Ярославны:
Дорога, кривое шоссе,
Раскопки в периоде давнем,
Трава в непросохшей росе…
Я жду новостей, как княгиня
На башне когда-то ждала,
Земная моя героиня
На страже добра, а не зла.
Но ветром захлопнуты рамы,
И я наклоняюсь к огню —
К печурке, где отсветы драмы,
Ему я не изменю.
1968
* * *
Не шиповник, а пионы,
Точно розы без шипов,
Утвердят во мне законы
Новых мыслей, новых слов.
И приносит запах смутный
Чьей-то жизни слабый тлен,
Как мгновенный, как минутный
И неотвратимый плен.
Это голос отдаленный
Незабытых дней, времен,
Стон коленопреклоненный,
Хорошо известный стон.
1968
* * *
Грозы с тяжелым градом,
Градом тяжелых слез.
Лучше, когда ты – рядом,
Лучше, когда – всерьез.
С Тютчевым в день рожденья,
С Тютчевым и с тобой,
С тенью своею, тенью
Нынче вступаю в бой.
Нынче прошу прощенья
В послегрозовый свет,
Все твои запрещенья
Я не нарушу, нет.
Дикое ослепленье
Солнечной правоты,
Мненье или сомненья —
Все это тоже ты.
1968
* * *
Три корабля и два дельфина
На желтый остров приплывут,
При шторме девять с половиной
Отыскивая приют.
Они меняют дни на ночи,
Берут концы вместо начал.
И путь становится короче,
И приближается причал.
И волны, волны… Нет им меры.
Три корабля, три корабля,
Не каравеллы, а галеры
Плывут по курсу января.
И по Колумбову компасу —
Не то зюйд-вест, не то норд-ост
Плывут дежневские карбасы
Под синим светом старых звезд.
1968
* * *
На память черпнул я пол-океана,
Храню у себя на столе,
Зажить не хотят эти ранние раны,
Забыть о подводной скале.
Давно б затянулись в просторе небесном,
В космической высоте,
Где резали воздух
Галактики вести,
Дрожа на магнитном щите.
В простом, угловатом граненом стакане
Найти я границы хотел,
Предел бесконечного океана
И бездны бездонной предел.
И вы в разговоры о смерти не верьте,
Там тления нет и следа.
В стакане бурлит, утверждая бессмертье,
Живая морская вода.
А может быть, все это вышло из моды —
Стаканы, приметы, цветы,
Игра или только игрушка природы
Стихи эти, я и ты…
1968
* * *
Усиливающийся дождь
Не нужен мне.
И скоро высохнет чертеж
Дождя в окне.
И осторожные штрихи
Его руки
Как неуместные стихи —
Черновики.
Все ветра вытерто рукой
Стекло блестит.
Ложится солнце на покой
И долго спит.
1969
* * *
Усиливающийся ливень
Не делает меня счастливым.
Наоборот —
Неразрешимейшая задача
Лишая мир истоков плача,
Идти вперед.
1968
* * *
Быть может, и не глушь таежная,
А склад характера, призванье
Зовет признания тревожные,
Зовет незваные названья.
Автобусное одиночество
И ненамеренность дороги —
Приметы для предмета зодчества,
Для слов, разломанных на слоги.
Служить на маяке механиком,
Подмазывая ось вселенной,
Следя за тем, как люди в панике
Ее смещают постепенно.
Не труд машины вычислительной,
Оборванный на полуфразе.
А всех созвездий бег стремительный
В еще Колумбовом экстазе.
Природа славится ответами