Нехитрая символика всех этих стихотворений дала Жигулину особое место в ряду наших пейзажистов гражданского направления. К этому же роду в новом цикле относится стихотворение «Соловецкая чайка».
На Крайнем Севере бытует выражение: «Голоден, как чайка соловецкая», «Аппетит у тебя, как у чайки соловецкой» и т.п.
Жигулин и взялся изложить эту старую притчу современным поэтическим языком.
Слово «магаданская» (чайка), совпадавшее по количеству слогов со словом «соловецкая», не подошло для Жигулина именно из-за этой поговорки.
Но со времени «Костра-человека» прошло несколько лет. Мастерство Поэта выросло. И в слове «соловецкая» требовательное ухо мастера нашло именно то, что нужно, необходимо по жигулинским правилам образца 1974 года. В согласных буквах слова «соловецкая» содержался целый звуковой каркас для будущих строф и для всего стиха в целом.
А на белом песке
Золотая лоза,
Золотая, густая
Лоза-шелюга.
И соленые брызги
Бросает в глаза
И холодной водой
Обдает берега.
Все это рождено одним словом – «соловецкая».
Такого же звукового качества все стихи этого цикла. Прежние сомнения: «все пустое, что теперь я делаю», относящиеся к 1961 году, преодолены и отброшены. Взяты новые поэтические рубежи.
Еще одна важная примета нового цикла. Поэт не ищет северную тему, а весь свой душевный опыт, весь свой поэтический багаж направляет на решение отнюдь не северных вопросов:
«Белый мост на Беговой…»
«Вот и клен, золотая душа…»
«Закончилось наше прекрасное лето
Игрушечной нашей любви…»
«День ни солнечный, ни пасмурный…»
«Чуть слышно тоскует кукушка…»
К старым своим темам поэт подходит с новым поэтическим оружием. Результат перед вами.
В «Полынном ветре» немало отличных стихов о любви, по-жигулински своеобразных, по-жигулински чистых:
Помоги ты мне, господь,
Не солгать и не обидеть,
Укротить и дух и плоть,
Но во сне хотя бы видеть
И было странно мне тогда,
Что нас двоих, таких неблизких,
В седой глуши лесов сибирских
Свела не радость, а беда.
И многое, многое другое. В столкновении бульдозера со скворцами Жигулин решительно на стороне скворцов («Беляево-Богородское»).
Бессмертие рода заботит Жигулина («Отец, я к тебе привезу внука старшего твоего»).
Слово «душа» появляется в стихах Жигулина 52 раза – меньше вчетверо, чем слово «холодная», но тоже достаточно часто для 144 стихотворений. Как всякий истинный поэт, Жигулин имеет свою форму искусства («Истоки», «Поэзия», «Художник»), где резко осуждаются «грустные» стихи:
Какого-то салонного поэта,
О том, как где-то в городе пустом
На мерзлых стеклах тает чья-то нежность…
У нас два поэта, интересовавшиеся мерзлыми стеклами в городе: Фет и Пастернак.
Если уж так строго осуждать чужое мастерство, то надо тщательно следить за своим собственном пером, чтобы оно, перо, не затащило в стих чужую чью-нибудь интонацию.
Обратимся к превосходному циклу «Обещание любви». Там есть выразительнейшее стихотворение:
Вот и клен – золотая душа
Загорелся над морем холодным.
Стало солнце пустым и свободным,
Словно не было в нем ни шиша!
Расправляй свои крылья, лети!
Будь разумна, спокойна, здорова.
Это грустное, горькое слово,
Пусть тебя не догонит в пути.
Добрый путь! Добрый путь. Наша связь,
Наша честь не под кровлею дома,
Как росток на свету, распрямясь,
Ты посмотришь на все по-другому.
У этих трех строф все одинаковое: тема (разлука) образный словарь, ритм. Одинаков даже размер, интонация с обращением на «ты». Между тем первые две строфы принадлежат Жигулину образца 1974 года, а третья – «салонному поэту» Борису Леонидовичу Пастернаку, который написал эти стихи сорок лет назад («Не волнуйся, не плачь, не грусти», сборник «Второе рождение», 1934 г.).
Превосходное стихотворение Жигулина из того же последнего цикла «Ты о чем звенишь, овес?» (1973), к сожалению, уже написано «салонным поэтом» Алексеем Константиновичем Толстым за 140 лет до Жигулина и широко известно под названием «Колокольчики мои».
Выразительно стихотворение «Дорога»:
Все меньше друзей
Остается на свете,
Все дальше огни,
Что когда-то зажег.
Погода напомнила
Осень в Тайшете
И первый на шпалах
Колючий снежок.
«Огни» этого стихотворения зажег не Жигулин, а Павел Васильев. В 1934 году (см. «Избранные стихотворения и поэмы», Москва, 1957 г., в стихотворении под тем же названием «Дорога», стр. 117).
Огни загораются
Реже и реже,
Черны поселенья,
Березы белы.
Стоит мирозданье,
Стоят побережья
И жвачку в вагонах
Роняют волы.
Поэтическая интонация – собственность поэта. Жигулину еще не поздно избавиться от заимствований и чужих влияний при тех больших рубежах, которые взял в новом цикле стихотворений молодой поэт.
1975 г.
Природа русского стиха
В русском языке нет ничего (никаких явлений, мыслей, чувств, наблюдений, событий, жизненных фактов и прочая, и прочая), чего нельзя было бы выразить стихами.
Стихи – всеобщий язык, но только не искусственное и условное создание, как эсперанто, а выросший в родном языке и обладающий всеми его особенностями, правилами и болезнями. Повторяемость определенного рода согласных букв и дает ощущение стихотворения. Однако роль этих звуковых повторов (опорных трезвучий) не ограничивается звуковым совершенством данной строфы. Поиск этих опорных трезвучий и составляет сам процесс художественного творчества применительно к русским стихам, подлежащий разумному учету и разумному отчету. Для поэта – это граница ненужного, лишнего. Этим экономится время работы, ибо все, что вне этих трезвучий, просто отбрасывается, не попадает на перо. А то, что попадает, подвергается контролю, правке. Лучший вариант – это тот, который благоволит слуху, уху (опять же не в музыкальном значении слуха и уха). В торможении звукового потока мысль еще не играет главной роли. Главная роль отдается мысли при правке уже остановленного, зафиксированного звукового потока, но и то большой вопрос, что тут главнее. Разум должен оставаться в разумных пределах – таков главный вывод из этого отрезка бегущей ленты стихотворения.
Все человеческие желания, мысли, чувства, надежды мы можем передать при помощи речи – тех самых тридцати трех букв русского алфавита, пересчитывание которых никогда никому не мешало. Этот алфавит передает и поэтическую речь, имеющую свои законы, в отличие, скажем, от художественной прозы, хотя, казалось бы, разница невелика. Русский алфавит состоит из тридцати трех букв – двадцати согласных и сколько-то гласных, используемых в канонических размерах русского стихосложения (ямб, хорей, дактиль, амфибрахий, анапест). Для русского стихотворения важны только согласные буквы, их сочетание и группировки, так называемые «фонетические классы». Возможность взаимной замены звуков человеческой речи должна быть ясна поэту, быть «на языке», «на кончике пера».
Приведем список фонетических классов русских согласных и их условные обозначения, которые понадобятся при разборе дальнейших примеров.
Класс Обозначение класса
Д-Дь-Т-Ть Т
В-Вь-Ф-Фь Ф
М-Мь-Н-Нь Н
Л-Ль-Р-Рь Р
З-Зь-С-Сь С
3-Ж З
Ш-Щ-Ч Ч
С-Ш Ш
Х-Г-К К
Б-Бь-П-Пь П
Ж-Ш Ж
Ц Ц
Один звук может, вообще говоря, входить в разные классы системы, но в конкретном стихотворении (строфе) он представитель ровно одного класса. По частоте появления этих классов можно выделить опорные трезвучия стиха (трезвучия классов и их модуляции).
Гласные звуки также имеют свою прелесть, особенно в московском произношении:
«А-О-О-У», «И-Ы», «И-Е», «Е-Э», «Ё-О».
Все это должен знать не только каждый школьник, но всякий берущийся за поэтическое перо, должен знать лучше таблицы умножения, ибо, не зная этой особенности звукового построения речи, нельзя понять творчество Пушкина, Лермонтова, Блока, Пастернака.
Конечно, истинные звуковые повторы «не назойливы». Не назойливы, но и необходимы, естественны, совершенны. Такова звуковая ткань «Медного всадника», как и «Полтавы», «Сонета». Неназойливость очень велика у Блока.
Не будем разбирать совершенство художественной ткани «Медного всадника»:
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит
И т.д.
Звуковые повторы «Медного всадника» – высшее мастерство зрелого Пушкина, но уже в «Сонете» были подчеркнуты те же самые законы. («Сонет» написан в 1830 г., а «Медный всадник» остался в бумагах поэта.) Первая строка – «Суровый Дант не презирал сонета» – находка настолько исчерпывающая по своим согласным, что исключает всякую возможность импровизации:
Суровый Дант не презирал сонета;
С-Т-Ф-Т-Н-Т-Н-П-Р-С-Р-С-Н-Т
В нем жар души Петрарка изливал;
Ф-Н-М-Ж-Р-Т-Ж-П-Т-Р-Р-К-С-Р-Ф-Р;