- К счастью, сейчас у студентов недели контрольных. Я отправила Татьяне все материалы; она разошлёт их студентам и проконтролирует, чтобы сидели в аудитории в мои часы и выполняли задания. В конце занятия каждая группа будет отправлять их мне на проверку.
- Отлично. Справимся, выше нос. Работай дистанционно, с двадцатого года нам всем не привыкать.
Следующие десять дней я, каждый час ожидая, что наше семейное проклятие под названием паротит меня шарахнет-таки, работала с консульскими документами и тонула в переписках по делам культуры и международных обменов, радуясь, что есть повод отвлечься. Завельский исправно звонил с отчётами из больницы, но с сыном поговорить не давал: Валя, по его словам, то спал, то был на процедурах или осмотре, то лежал под капельницами.
- С ним всё в порядке, - твердил муж своим обычным неколебимым и размеренным тоном, словно выкованным годами дипломатической работы. - Если бы что-то было не так - ты уже была бы в курсе. Я всё время рядом, волноваться нечего. Я, да и Валин лечащий врач против того, чтобы ты здесь появлялась: инфекционное отделение, а ты имела глупость не привиться.
- Тогда почему уже третья неделя - а его всё не отпускают?
- Потому что поджелудочная железа немного воспалилась. Не волнуйся, это довольно стандартное осложнение, дай им как следует пролечить панкреатит.
Через три недели после госпитализации я наконец услышала голос сына - не знаю, был ли в моей жизни день счастливее:
- Мамочка, а ты когда к нам переедешь сюда жить?
Бедный малыш! Решил, что его теперь навсегда поселили в больнице - и уже, похоже, смирился с этим. У меня на глазах выступили слёзы - но, не показывая сыну, как огорчена, я сказала:
- Скоро тебя выпишут - и вы оба вернётесь домой. Доктор что говорит?
- Что я молодец, - похвастался Вэл. - Мне тут подарили вчера такую жабу!
- Неужели живую?
- Нет, к сожалению... это игрушка. А в бассейн скоро можно?
- Вот с бассейном, дружок, придётся немного подождать.
Стало ясно, что меня беда миновала, - и я смогла вернуться к очной работе ещё до Валиной выписки, а также успела поставить себе эту злосчастную трёхкомпонентную вакцину. В консульстве, кажется, были довольны: дела не просели, переписку я разгребла, и наш атташе по культуре намекал, что пора бы уже готовиться к конкурсу чтецов русской литературы среди молодёжи. Когда через несколько дней я пришла к регистратуре больницы встречать Артемия с сыном, то ахнула: Валя был худым и бледным, он висел на шее Завельского, который держал его на руках; но через плечо Артемия потянулся ко мне и обнял.
- Сынок! Точно всё в порядке? Как себя чувствуешь? Мне надо поговорить с врачом, - наскоро расцеловав сына, я спросила Артемия:
- Какой кабинет? Ты предупредил, что я сейчас подойду?
- Всё сказал, - почему-то хмуро подтвердил Завельский, избегая моего взгляда. - Первый этаж, налево, сто четыре. Оксана, только на второй не поднимайся за турникет, - там уже инфекционное отделение полным ходом.
Из кабинета врача я вышла, кипя от злости. Выяснилось, что у сына был серьёзный кризис, а Завельский даже не подумал довести это до моего сведения. Но прежде, чем я открыла рот, Валя, как всегда, опередил меня своим обескураживающим выступлением:
- Мама, не сердись, пожалуйста... Я сказал, что Егор - не мой папа. "Это январь - зима, согласно календарю. Когда опротивеет тьма - тогда я заговорю".
- Что это за бред? - встревоженно спросил у меня Завельский.
- Это не бред. Это Бредский. То есть Бродский, - нервно оговариваясь, ответила я. - Он этот стих к утреннику учил.
- Оказывается, мой папа - Артемий, и он уже приехал. Мама, что ж ты сразу не сказала, что мы прямо к папе переселились?
- Да, мама. Что ж ты сразу не сказала? - с деланым простодушием осведомился Завельский. С мрачной ухмылкой он сел за руль; до самого дома я слушала болтовню Вали, доносившуюся до меня, будто сквозь вату. Как Завельский узнал, откуда? Как выкручиваться?
Глава 10. Оксана. Прививка от лжи.
- Валечка, я не знала, как сказать... - автоматически успокаивала я сына; самое главное было сейчас - не травмировать ребёнка. - Всё-таки ты давно папу не видел, уже его не помнил... Думала как-нибудь сначала тебя подготовить, подружить вас, - испуганно оправдывалась я. Что же мне теперь делать-то?! И как это вышло?..
- Я уже вспомнил его, подготовился и подружился. Можно мне теперь называть его по-нормальному - папой?
Получив утвердительный ответ, Валя отправился в свою комнату - очень соскучился по ней; я хотела было идти следом - но Завельский задержал:
- Постой. Потом к сыну сходишь. Почему ты меня обманула?
- А ты?
- Я уже сто раз сказал тебе, Оксана: я обманул тебя тогда потому же, почему обманул Дарью. Я был плохим человеком.
- Ну хватит посыпать голову пеплом, я спросила про больницу! - крикнула я, топнув ногой. Завельский шикнул и приложил палец к губам:
- На три тона ниже. Ругаться при сыне мы никогда не будем.
- Я говорила с врачом, - прошипела я. - Почему ты не сообщил мне, что Валя болел так тяжело, что был кризис, что он в реанимацию загремел с этим панкреатитом?
- Не хотел нервировать. Чем ты могла помочь? Мы там сосредоточенно боролись вдвоём и с компанией: Валя, я и врачи.
- Да пойми ты, идиот: я мать и должна быть в курсе каждой десятой доли градуса, на которую у него меняется температура! Ты даже по законодательству обязан был поставить меня в известность! - в слезах выговаривала я. Завельский обнял меня:
- Оксана... Я очень уважаю Валентина. Он, когда приходил в сознание, просил только об одном: не волновать маму, ничего ей не говорить, не расстраивать, пока ему не станет лучше. Говорил: потом расскажем. Называл это ложью во благо... Повторял это постоянно: "ложь во благо, ложь во благо"... Я удивился, откуда он знает такое выражение, и что оно означает. И он рассказал мне о том, как ты его научила меня обманывать, чтобы, мол, "не огорчать": признался, что Егор - вовсе не его отец. А муж твоей коллеги. И я заказал в больнице ДНК-тест на отцовство... Думаю, его результаты известны тебе лучше, чем мне.
Я в ужасе уставилась на Завельского, но тот, не выпуская меня из объятий, спокойно продолжил:
- Мы в расчёте, Оксана. Я врал тебе о том, что важно для тебя; ты мне - о том, что важно для меня. Давай перевернём страницу и начнём всё заново. Семьёй. Я люблю тебя больше всего на свете... Сына я просто обожаю. Это были ужасающе страшные недели в больнице. Страшнее всего, что мне довелось пережить... но одновременно это было и самое счастливое время в жизни. Я был рядом с сыном, помогал ему, чувствовал себя нужным, сближался с ним; узнал от него правду; и понял, что ты любила меня тогда гораздо сильнее, чем я думал и чем ты мне эти месяцы пыталась показать, - а значит, тебе было куда больнее, чем я мог предположить.
- Ты и правда очень плохой человек, - не сдержалась я и заплакала. Ну вот... совсем расклеилась.
- Оксаночка, любимая, ну прости... прости если не всё - то хоть что-то из того, что я причинил. Думаю, я тебя теперь понимаю. Ты оставила ребёнка, потому что была влюблена... Не хотела, чтобы такая любовь закончилась ничем, чтобы от неё осталось только самое плохое. Потому что знала, что невлюбчивая... И так ни в кого и не влюблялась. И уж конечно, ни с кем не спала. Верно?
- Похоже, это единственное, что тебя по-настоящему волнует, - зло сказала я, пытаясь высвободиться из его мощных рук. Я уже не была уверена, что хочу, чтобы кто-то понимал меня настолько хорошо. Муж не отпустил: притиснул к себе и засмеялся:
- Меня гораздо больше волнует, смогу ли я тебе компенсировать эти годы одиночества. Во всех смыслах.
- Лучше подумай, как будешь компенсировать сыну!
- А мы с ним уже обо всём договорились. Поедем в знаменитый гигантский террариум в Сан-Франциско; там есть так называемый "жабий угол". И о многом другом мы тоже условились... по-мужски. Сторговались, что преподнесу ему полностью рыжую кошку и настоящую, самую большую жабу. Все наши выходные расписаны на десять лет вперёд. Но тебе, Оксаночка, я бы не только днями, но и ночами компенсировал... тщательно и вдумчиво, с особым усердием. Никто мне не нужен, кроме тебя; не будем больше врать - ты согласна?
- Доктор сказал, что таких самозабвенных отцов не видел, - примирительно сказала я. - Говорит, ты круглые сутки находился при сыне, ухаживал самоотречённо, в самые тяжёлые дни - практически без сна. И помогал другим родителям в инфекционном отделении, выручал, поддерживал, если кто падал духом. Даже в реанимацию прорвался, пёр как ледокол... Представляю, как все мамашки там разом в тебя влюбились.
- Эти "мамашки" были в таком же состоянии, что и я, - возразил Завельский. - Инфекционка - ад на Земле. Так что будем считать, что в аду я уже побывал, Оксана. И рад, что тебя от этого оградил. Хватит тебе боли и испытаний одинокой мамы. Я уже достаточно тебе их устроил.
- Ладно... ради сына дам тебе шанс. Спасибо... Конечно, так, как ты, меня никто не унижал, не разбивал мне сердце, не разочаровывал... но никто так и не помогал, как ты. Я реабилитирую тебя, Артемий... условно.
- Условно-досрочно освобождён из ада. Это мне нравится, - засмеялся Завельский. - А можно как-нибудь перешагнуть через чистилище - и сразу в рай? Я точно знаю, что мне для этого потребуется.
Прежде, чем я сообразила, куда он клонит, он уже целовал меня - совсем как тогда, в Магнитогорске, словно в первый раз; только сейчас он иногда отрывался от моих губ, чтобы прошептать:
- Я тебя обожаю, люблю тебя без памяти, Оксанка... моя драгоценная жена. Никто для меня столько не значил, сколько ты и Валентин. Останься - и я буду радовать вас каждый день, увидишь.
- Этого мало, - уворачиваясь от его губ, шепнула я в ответ. - Ты в придачу обязан радовать меня каждую ночь.
- Всё-таки готова допустить до себя "свиноконсула", "козлоконсула" и будущего "осла-посла" в полном объёме?