Захватив все необходимое, Ван Донг выбрался из вездехода на опушке, пристегнул к поясу легкий тросик и начал осторожно продвигаться к трясуну. Верта следила за удаляющейся фигурой мужа, готовая в любую минуту включить лебедку. Неожиданно Ван Донг по пояс провалился куда-то.
«Трясина!» — подумала Верта.
— Трясина! — радировал Ван Донг, проваливаясь в ту же самую лунную пыль, прикрытую тонким слоем красноватой травы.
Через мгновение лебедка натянула тросик, и спустя несколько минут Ван Донг снова оказался рядом с вездеходом.
Все, вроде, обошлось. Вот только над спящим трясуном уже начали метаться громадные коричневые гарпии. Сожрут — и никаких тебе исследований…
В тот день на совете экспедиции Гудзи не присутствовал — вместе с Элвином они дотемна барражировали над наполовину облысевшими окрестными лесами, выискивая посадочную площадку и сам звездолет экспедиции Гулля. Самый большой континент планеты был разбит на квадраты, и их методично осматривали один за другим. Изнуряющие и пока безрезультатные поиски… Однако именно в этом полете Гудзи и Элвин впервые увидели неизвестных еще землянам обитателей Беты.
Посреди небольшого нагорья, на ровной площадке, возле почти идеально круглого озера, стояли двенадцать могучих монстров, застывших на мощных столбообразных ногах. У монстров были большие конусообразные головы, почти слоновьи, длинные змееподобные хоботы, раздваивающиеся на конце, словно две руки, широко расставленные по сторонам уши. А от мочек ушей до уголков небольшого рта тянулись широкой бахромой отвратительные жабры. И виделась от этого сочетания, не поддающегося привычному земному восприятию, какая-то ужасная улыбка.
По сути, это были как бы «усовершенствованные» земные слоны. Но вид их был неприятен. Впрочем, может, только потому, что непривычен.
Заметив вертолет, страшилища дружно подняли к верху свои раздвоенные хоботы, и до Гудзи донеслось подобие какого-то раскатистого рыка. В нем чувствовалась угроза. Видимо, вертолет монстрам не понравился и показался опасным. Поэтому они повернули к озеру и с поднятыми хоботами неторопливо ушли в воду, скрылись в ней с головой. Они тоже явно не напоминали доверчивых животных.
Когда после полета Гудзи и Элвин вернулись на корабль, им объявили, что прямой контакт с остальными астронавтами запрещен. Объяснили причину: на сегодняшнем совете Ван Донг неожиданно покрылся страшными язвами и через час умер. Бессильными оказались и диагностическая аппаратура, и врач Линда.
Больше того: все, кто присутствовал на совете, вскоре после смерти Ван Донга почувствовали себя больными. У астронавтов ломило голову и суставы, подскочила температура, не отступала тошнота. Экипаж явно был инфицирован, и никто не знал пока ни сути болезни, ни средств от нее. Во всем этом еще предстояло разбираться, осмысливать анализы, подыскивать подходящие земные лекарства.
Поэтому на неопределенное время Гудзи и Элвин пошли в изоляцию. Единственный, кто тоже не принимал участия в том совете и с кем вроде бы теоретически допускалось их прямое общение, — это Малыш. Однако практически и ему предписали никуда не отлучаться из своей каюты и общаться со всеми остальными только через телесвязь.
Конечно, Малыш тяготился таким вынужденным заключением. Он давно уже привык свободно бродить по громадному кораблю.
Чтобы как-то поддержать сына, каждый свой новый день Гудзи начинал разговором с ним:
— Доброе утро, Малыш! Как самочувствие? Как настроение?
— Доброе утро, папа! — отвечал Малыш. — Настроение, конечно, не ахти, но химией займусь сегодня снова.
— Увлекся? Отлично! Про гимнастику только не забывай!
А когда Малыш уставал и от самостоятельных занятий, и от гимнастики, Гудзи рассказывал ему то, что тот не мог бы прочесть ни в одной взятой в полет книге, не мог бы увидеть ни на одной кассете с фильмами, — когда-то пережитое им самим, читаное или услышанное от кого-нибудь на Земле и перенесенное сюда, на Бету, только в памяти. Не стремясь к этому специально. Гудзи творил по сути некий ностальгический гимн своей планете — крошечной по космическим масштабам пылинке, затерявшейся в беспредельной дали. И совсем как к маленький землянин, Малыш познавал Майн Рида и Жюля Верна, Ростана и Гамсуна, Кондильяка и Шопенгауэра, Купера и Марка Твена, Или бродил по древнему Риму и Афинам, по Вавилону и Карфагену. Или представлял себя римским легионером эпохи Пунических войн. Или слушал Христа вместе с его учениками. Или помогал Микеланджело ваять вечные шедевры в средневековой Италии. Порою же, вместе с бесстрашными викингами, Малыш бороздил северные моря и открывал Америку задолго до Колумба.
В мечтах Малыша легко совмещались разные столетия, великие открытия различных эпох, а порой возникали лица великих людей с разных континентов, людей, принадлежащих к разным расам и национальностям. Чаще всего это были знаменитые воины, путешественники, писатели, ученые. Малыш как бы вдруг оказывался рядом с ними в их доме, или в походе, или за одним столом в дымной таверне.
Вот посреди тропического леса Камбоджи внезапно взметнулись ввысь, развернувшись в бутоны, огромные башни индуистского храмового ансамбля Ангкор-Ват, похожие на лотосы. Желто-серые башни словно стремятся вознестись над землей. Но их удерживают вцепившиеся намертво в камни переплетенные корни баньянов. Именно такой обнаружил в девятнадцатом веке эту поглощенную джунглями мертвую святыню кхмерских монархов французский натуралист Анри Мюс.
Позже выяснилось, что храму этому семьсот лет, что изображены на его бесчисленных рельефах не кхмерские, а индусские исторические и мифологические сюжеты, что входить в огромный храм позволялось только монарху и его приближенным, а простому народу — запрещалось. Все это выяснилось много позже, А в первый момент Анри Мюс понял лишь то, что случайно открыл новое чудо света.
Или вдруг совершенно отчетливо возникала в представлении Малыша из рассказов отца Япония о высоты полета реактивного лайнера. Зеленые, коричневые, серые острова и островки то лепятся один к другому, то разбегаются порознь, будто поссорившись. И порой только белая полоска морского прибоя подчеркивает их контуры и обособленность.
А порой появлялся перед детскими глазами еще не старый Бетховен, музыку которого Гудзи очень любил. Гривастый и уже седеющий композитор — ростом с ребенка, но великий, бессмертный. Взгляд его устремлен вдаль, к будущим поколениям. Он весь переполнен мелодиями — и уже почти глухой. И звучат неизбывной тоской аккорды прекрасной «Лунной сонаты», которую Гудзи мог включить для сына легким нажатием пальца.
И после этого уже самостоятельно Малыш возвращался к химии и докладывал отцу:
— Сегодня я изучал цирконий, папа. Элемент четвертой группы периодической системы.
— И что же он собою представляет? — почти автоматически поинтересовался Гудзи.
— Обычно — серебристо-белый тугоплавкий металл. Но в зависимости от условий выплавки он может иметь семь цветов. Широко распространены сплавы циркония с алюминием, магнием, медью… Применяется в атомных реакторах как «одежда» для атомного топлива. Коррозоусточив. Изделия из него практически вечны. Неожиданное применение — для колокольчиков. Циркониевые колокольчики — самые мелодичные и звонкие.
Гудзи слушал рассеянно. Его угнетала вынужденная бездеятельность, оторванность от жизни товарищей. Они, хоть и больные, медленно двигались по кораблю и что-то делали. А он, здоровый, мог только воспитывать сына — и ничего более. Пищу аккуратно доставляли транспортеры. Выходить из каюты было незачем.
В тот вечер на языке у Гудзи отчего-то завертелся набор однокоренных слов: цирконий, циркон, цирконит… Чтобы отвлечься, он вложил в аппарат для чтения микрофишу со стихами Овидия. Однако и древняя любовная лирика на крошечном экране не отвлекла.
«Цирконий, циркон, цирконит…»
И вдруг отчетливо вынырнуло из памяти: норвежский цирконит!
Гудзи бережно, словно боясь спугнуть нечто, все нашептывал это словосочетание. И вот постепенно, откуда-то из глубин времени и пространства, с тали проступать абзацы его реферата, выполненного еще на третьем курсе колледжа. Назывался реферат «Атомные реакторы межпланетных электростанций». Оказывается, память бережно, дословно сохранила оттуда целые фразы:
«В 1870 году русский химик Менделеев предсказал существование нового элемента под номером 72… Химик Хевеши и физик Костер, работавшие в Копенгагене, открыли через полвека в норвежском цирконите этот предсказанный Менделеевым новый элемент и назвали его гафнием — в честь древней столицы Дании. Благодаря своему свойству быть неодолимым препятствием на пути нейтронов, гафний используется для внешнего покрытия космических аппаратов».
Дальнейшие рассуждения Гудзи неслись стремительно: «А что, если здесь, на Бете, найдется циркониевая руда? Из нее можно было бы выделить гафний и напылить на корпус звездолета… Ведь по сути восстановлением поврежденной обшивки пока мы не занимались. Все силы брошены на поиски корабля Гулля. Но, может, это вовсе не единственный способ вернуться на Землю? Хотя, разумеется, выяснить судьбу первой экспедиции все равно необходимо…»
И вот уже Гудзи с головой погружается в компьютерный отчет о геологических особенностях окружающих Марлен планет. Отчет этот составили данные автоматических зондов, запущенных в район Марлен задолго до полета Гулля.
Однако ничего утешительного анализ этого отчета не дал. На поверхности Беты выхода циркониевых руд практически не имелось. Конечно, где-то они были. Но без внешних выходов искать их здесь пришлось бы годами.
На ближних планетах поверхностные выходы цирконитов просматривались, но в мизерных количествах. Чтобы добыть их там, нужно было бы устраивать рудники. И лишь на Эпсилоне, самом отдаленном спутнике звезды Марлен, выходов цирконитов оказалось достаточно, чтобы быстро произвести необходимый забор безо всяких рудничных работ.
Поначалу астронавта охватило уныние. Но потом явилась дерзкая мысль: «А что, если слетать на Эпсилон, загрузиться рудой и потом уже на Бете выделять гафний? Планеты сравнительно близки. Это не масштабы Солнечной системы… Быстрее доставить готовую руду, чем искать ее тут и налаживать громоздкое рудничное хозяйство. Для полета достаточно разведывательного «Гнома» с ракетоконтейнером… На «Гноме» два места, Элвин здоров, все как раз!..»