– Ваша последняя пьеса «Чемоданчик» как раз в мейнстриме и оказалась.
– Потому что я не ломаю традиции, а развиваю их. Это жёсткая политическая комедия – редкий нынче жанр. Поставил её народный артист Ширвиндт. У нас в искусстве очень мало политики. Думаю, это неправильно. Сюжет такой: у президента России украли ядерный чемоданчик, и сделал это офицер, который его носил – комедия, не трагедия. Заканчивается история тем, что президент приходит за этим чемоданчиком домой к офицеру. В декабре, когда Владимир Путин в Кремле вручал мне награду, я пригласил его на «Чемоданчик» в Московский театр сатиры. Как мне показалось, Владимир Владимирович заинтересовался.
– Трудно быть писателем в современной России?
– В жизни выигрывает тот, кто угадал свою профессию. У меня сложилось именно так. Если вы себя ощущаете литератором и одновременно готовы работать журналистом, редактором, делать переводы, или, может быть, стать книгоиздателем, то нормальная жизнь и возможность содержать семью вам обеспечены. Но если вы замыслили себя лишь поэтом и кавалером – будет трудно.
– Скажите, почему на слуху одни и те же фамилии современных российских авторов?
– К несчастью, литературный процесс находится под контролем Роспечати. Ею руководят люди, не скрывающие, что они либералы образца 1991 года, снисходительно относящиеся к традиционному направлению, а к патриотическому и русскому – с серьёзным предубеждением. По этой субъективной причине в тени оказалось целое направление: замечательные писатели: Владимир Личутин, Михаил Тарковский, Вера Галактионова, Сергей Алексеев, при том, что книги последнего, например, продаются не хуже, чем детективы того же Бориса Акунина. Так сложилось в окололитертурном пространстве, что если писатель откровенно говорит о своих патриотических взглядах, он попадает в стоп-лист мероприятий, которые проводит Роспечать. А уж в лонг- или шорт-листы премии «Большая книга» он вообще не попадёт. За этим строго следят. Я неоднократно говорил, что мы увидим замечательных писателей, если в этом сегменте государство изменит политику. Но она не меняется двадцать лет. Не изменилась, конечно, и в Год литературы. Достаточно вспомнить имена, звучавшие на открытии и закрытии Года литературы.
– Каким образом должна измениться эта политика?
– У власти и у культуры должен быть своеобразный пакт о взаимном ненападении. Они обязаны существовать как равноправные партнёры. В этом партнёрстве деятели культуры обязательно учитывают интересы государства, а оно, в свою очередь, понимает, что, как только начнёт «строить» культуру и ею руководить, то начнётся стагнация. Например, если власть говорит, что в стране есть межнациональные трения, то не надо обострять национальные обиды с помощью искусства, ибо сглаживают их потом танками. Кроме того, очевидно, что самоокупаемость культуры такая же нелепость, как самоокучиваемость картошки, которая сама себя не окучивает. Власть должна понимать, что обязана содержать культурную сферу в достойном положении. Например, учитывать, что часть налогов, которые платят и деятели культуры в том числе, должна идти на поддержку тех, кто свой путь в искусстве только начинает.
– И цензурой не пугать?
– За последние десятилетия в искусстве произошла резкая депрофессионализация. Не стоит путать идеологическую цензуру советских времён с требовательностью к профессиональному качеству в те же времена, что обеспечивало высокий уровень произведений. Сейчас многие, не способные эту планку преодолеть по причине недостаточного таланта или усердия, пугают себя и других былой или грядущей цензурой. Мои первые книги были экранизированы при советской власти. И я помню эти заседания в Госкино, где 90 % времени было уделено профессиональному разговору: про то, как сделана лента, что надо исправить, чтобы поднять художественный уровень. Про идеологию почти не говорили. Даже не заметили, что первый секретарь райкома партии – вылитый Геринг. По-моему, бездарность и халтуру надо цензурировать в искусстве беспощадно! Впрочем, у молодых кинематографистов снова появляется школа. Им бы набраться немного нормального мировоззрения, потому что они воспитаны на либеральной эклектике.
– Когда-то вы себя тоже причисляли себя к либералам, а теперь говорите, что они приспособленцы. Когда случился этот перелом?
– Я получил советское воспитание и либералом в классическом смысле не был никогда. К тому же, история России в XIX – ХX веках складывалась так, что нейтральное слово «либерал» в итоге получило отрицательную окраску. Да, мои первые вещи – «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа» – запрещали печатать. Они были критичны в отношении тогдашнего социума, так же, как были критичны к своему времени Иван Бунин, когда он писал «Деревню», или Иван Шмелёв, создавший «Человека из ресторана». Я, конечно, не сравниваю наши таланты – я воспроизвожу ситуацию. А потом у них были «Окаянные дни» и «Солнце мёртвых», а у меня были «Демгородок» и «Небо падших». Это нормальная реакция на случившееся, которое не совпало с чаемым. Писатель всегда хочет больше свободы, чем нужно обществу. Свобода должна созидать, а не разрушать, но именно на такой «свободе» специализируются российские либералы.
– А что такое патриотизм?
– Это порядочное отношение к родине. Ничего более. Тебе, скажем, страна дала образование – отработай здесь, а не в силиконовой долине. Будь любезен, по крайней мере, критикуя, выбирать выражения и не желать своей стране поражения в войне. Даже если не разделяешь нынешние устремления своего государства, не надо искать поддержки у геополитических соперников своей страны. Это не украсило даже Солженицына.
– Юрий Михайлович, что вы видите через 100 лет на полках библиотеки с надписью «Мировая литература. Классика»?
– Если книга перечитывается, значит, у автора есть шанс стать кандидатом в классики. Современники часто ошибаются. В 1901—1902 годах устроили опрос, кто лучший современный поэт России, и на первом месте был, если не путаю, Якубович, а на втором месте, кажется, Глаголь. Сегодня, кроме специалистов, эти имена никому ничего не скажут. В том списке не было ни Блока, ни Фофанова, ни Случевского. А одним из самых читаемых прозаиков конца XIX века вообще был граф Салиас. Хороший писатель. Но всё равно он не дотягивает до нашей классики: Лескова, Толстого, Куприна, Достоевского. Те из нынешних литераторов, кого будут перечитывать через сто лет, и станут классиками.
Приказано любить Турцию
Юрий Поляков – о том, как включили и выключили народную ненависть к южному соседу.
«Странная холодная война» с Турцией закончилась. В одночасье, получасовым разговором президентов двух стран. Как внезапно и началась 24 ноября прошлого года после выстрела турецкого истребителя по нашему бомбардировщику. Всё хорошо, что хорошо кончается? Бесспорно. Только как-то очень уж по команде вышло: решительно приказали ненавидеть нашего бывшего стратегического партнера, а теперь так же срочно объявили: турки исправились, можно опять ехать в Анталью. Но разве позволительно так манипулировать миллионами соотечественников? Чего больше в нынешних политических рывках: стратегической мудрости или неуважения к собственному народу?
Вот что думает по этому поводу писатель и публицист Юрий ПОЛЯКОВ.
– Что я могу сказать… Как человек, не чуждый здравого смысла, понимаю, что из соображений большой геополитики, особенно в теперешнее сложное время, когда Россия фактически сталкивается с консолидированным противостоянием Запада (как во времена Крымской войны, интервенции Антанты и пр.), конечно, нашей власти приходится вертеться как ужу на сковородке. И то, что власть при первой возможности старается хотя бы один очаг напряжённости притушить, понятно. Такое уже не раз бывало в истории, когда руководству страны приходилось идти на достаточно непопулярные компромиссы ради сохранения самой страны.
Но есть другая сторона. Меня, как человека, не безразличного к народным настроениям, беспокоит больше другое обстоятельство. Посмотрите, фактически на протяжении полугода вся мощь наших СМИ была направлена на формирование у населения неприязненного отношения к Турции, на оправдание экономических санкций против этой страны. Редкий день обходился без дежурной антитурецкой пятиминутки ненависти. И это встречало у общества понимание, потому что тот ноябрьский залп по нашему самолёту действительно был ударом в спину, никак нами не спровоцированным предательством. Мы за последние четверть века столько вложили в экономику Турции, там целые регионы на этом поднялись. Я когда первый раз приехал в Анталью в начале 90-х, это был маленький заштатный городок. А теперь – почти мегаполис, выросший – надо это понимать – на деньги наших курортников.
И вот после телефонного разговора президентов в одночасье практически без объяснений идёт разворот пропаганды на 180 градусов, на флоте такая команда называется «Всё вдруг». Народу, как говорится, без «предварительных ласк» предлагается душой и телом снова полюбить внуков Ататюрка. Это как в фильме «Вокзал для двоих», помните, герой Михалкова говорит героине Гурченко: быстро сама-сама раздевайся… Слушайте, национальная обида – не дамское нижнее бельё! Командование общественным мнением, на мой взгляд, очень опасная вещь. Это вызывает раздражение, подрывает веру в официозные СМИ. Когда в будущем власти действительно понадобится опереться на консолидированную искреннюю поддержку общества, могут возникнуть проблемы с доверием. Допустим, нас призовут к коллективным действиям по преодолению кризиса (который пока никуда не делся), возможно, даже в ущерб нашим личным интересам, – а мы скажем: «Ну да, а потом, как с Турцией, всем отбой! Не пойдёт…» Заставят? А как и кто? Мальчики на «гелендвагенах»?
Поймите правильно, я не против замирения с Турцией. Хотя бы потому, что всякая напряжённость – очень дорогое удовольствие, она отнимает средства и силы, которые могли бы пойти на улучшение нашей собственной жизни. В том, что конфронтация рано или поздно будет преодолена, по-моему, ни у кого сомнений не было. Пребывать в ссоре с достаточно мощны