Хулиганский роман Полякова
Уже самим провокационным заглавием своей новой книги «ВЕСЁЛАЯ ЖИЗНЬ, или Секс в СССР» – писатель и драматург пытается настроить нас на нешаблонный взгляд на эпоху, которая, усилиями пропаганды последних 30 лет, представляется не иначе, как царство тьмы, отсталости, тоски, деспотизма, беспросветности и «прочих жутей» советского периода нашей истории. И это – тот самый и именно Поляков – один из наиболее ярких, злых и бескомпромиссных обличителей «свинцовых мерзостей» советской жизни. Заметьте – он и прежде-то выхватывал их с точностью снайпера. И вот теперь – выстрел в ещё одну мишень, и, естественно, что радио «Комсомольская правда» никак не могла не поинтересоваться результатами этого выстрела.
…А детей рожали больше, чем сейчас!
– Юрий, вот вы вдруг решили написать про секс в СССР. А что, разве он был?
– Был. О чём и написан этот роман.
– Что-то с трудом верится, если опираться на знаменитое высказывание одной нашей соотечественницы, которая громко, честно и очень уверенно сказала, что нет в СССР секса.
– Я помню тот телемост с США, я был в студии среди участников. Как раз незадолго до этого я вернулся из поездки по Америке. И должен восстановить справедливость: цитируя высказывание той в одночасье прославившейся советской труженицы, почему-то вырывают фразу из контекста. А она сказала, что в СССР нет секса, у нас есть любовь. Но окончание фразы потонуло в смехе и в комментариях ведущего телемост Познера. По большому счёту дама-то была права! Действительно, в Советском Союзе, грубо говоря, не было ни стриптиза, ни сексуальной журнальной индустрии, ни порнографического кино… Наоборот, советские фильмы и романы были весьма целомудренны. Тем не менее дети рождались. Даже больше, чем сейчас. При советской власти демографическая динамика у нас была восходящая. А все 90-е была нисходящая, и в нулевые была нисходящая. Только вот сейчас положение начало чуть-чуть выравниваться. Речь не о серьёзном росте, но хотя бы нет этого чудовищного демографического провала. Поэтому, может быть, секса-то в СССР и не было, но любовь с детородными последствиями была.
– А почему вы взяли в своём романе сексуальные истории именно той короткой эпохи, когда Генеральным Секретарём ЦК КПСС после кончины Брежнева стал глава спецслужб Андропов?
– Давайте не будем обманывать читателя: на самом деле этот роман, конечно, не про секс…
– Не разочаровывайте читателей…
– Наоборот, хочу заинтересовать. Мой герой оказался вовлечён в очень сложную культурно-политическую интригу именно андроповских времён. События происходят осенью 1983 года, вскоре после того, как был сбит Боинг-шпион над территорией СССР. Но у моего героя и других персонажей есть семейная, личная и интимная жизнь, о которой я с удовольствием рассказываю. А как иначе? Когда я садился за этот роман, мне хотелось показать, какой на самом деле была та эпоха, которую ныне принято именовать «застоем». Когда мне сегодня, начинают рассказывать, что в ту пору все жили, не поднимая головы, боялись лишнего слова, страшились высказать к девушке симпатию… Это в Америке сейчас боятся подать женщине пальто – уволят за сексизм. А мы этого не боялись… Творческую жизнь представляют, как болото, подёрнутое ряской, из которой изредка опасливо выглядывала какая-то литературная лягушка и тут же пряталась… Враньё, придуманное нынешними «лауреатами», которых тогда не печатали чаще всего ввиду очевидной бездарности. А в реальности это была абсолютно полноценная литературная жизнь. Если говорить шире: нравы царили раблезианские, девушки были гораздо бескорыстнее, а мужчине совсем не надо было иметь гараж «Мерседесов» для того, чтобы влюбить в себя молодую юную актрису. Мой новый роман можно было бы назвать «В поисках утраченного времени». Но Пруст, подлец, в переводе Любимова опередил. Я восстанавливаю минувшую эпоху скрупулёзно, по дням, даже по часам, причём внимательный читатель убедится, что даже газетные заголовки, которые пробегают глазами мои персонажи, реальны. Многие обстоятельства я сверял с документами, за исключением, разумеется, постельных сцен.
– Мы пролетели эти главы галопом, наслаждаясь каждой строчкой. Действительно, это читается очень легко, быстро, весело и интересно.
– Спасибо. Но я не идеализирую позднюю советскую эпоху, там было полно недостатков, имелась и так называемая двойная мораль, и диктат идеологии. Но не больше, чем сейчас. А, может быть, даже в чём-то и меньше. По крайней мере, тогдашние журналисты были внешне ограничены, но внутренне свободны. Теперь наоборот. Мы знали правила игры и не всегда соблюдали. Сегодня их нарушение влечёт более серьёзные последствия, чем тогда.
– Вам не кажется, что просто нынче в обществе идёт более резкое идеологическое размежевание? И не столько по линии государственности, сколько по линии человеческих взаимоотношений. Наш – не наш, свой – чужой, рукопожатный – не рукопожатный.
– Согласен. Наше общество расколото вдоль и поперёк, а трещины доходят уже до кипящей магмы. Я показываю в романе борьбу в литературе почвенников и западников, но она всё-таки носила тогда домашний характер. Это была такая, знаете, дружба-вражда. Сегодня борются с оппонентами «на вычёркивание». Писатели одного лагеря относятся к коллегам из другого стана, как бандеровцы к «ватникам».
Зачем вам шмон в пивбаре?
– В романе точно указан год, в который происходит действие – осень 1983-го.
– Ещё точнее: с 28 сентября по 5 октября включительно. Андропов уже заболел, за месяц до этого сбили корейский «Боинг» (пассажирский самолёт, принадлежавший Южной Корее, нарушил воздушную границу СССР, на требования пограничников не отвечал и был сбит советскими ракетами. – Л. М. и А. Г.) и началось обострение политического противостояния в мире. Рейган обозвал нас «империей зла». Разрядка закончилась. В общем, именно тогда началось серьёзное наступление на Советский Союз, включая «звёздные войны» и искусственный обвал цен на нефть, которые подорвали нашу экономику, во многом предопределив крах советского проекта, имевшего, по-моему, перспективу.
– Этот был период какого-то тяжёлого ожидания. Люди СССР хотели перемен.
– А они и сейчас хотят перемен. От Путина. Тогда ждали их от Андропова. Но что он успел сделать? Ничего. Только сказал нам, что мы не знаем общества, в котором живём. Ещё он дал народу дешёвую водку «Андроповку». А потом устроил облавы на прогульщиков. Сцена «шмона» в пивном баре имеется в моём романе.
– Юрий Михайлович, а вы можете её переписать, пока роман не издан?
– Что у меня не так?
– Дело в том, что сын Андропова Игорь в интервью нам рассказывал, что он сам у отца спрашивал, мол, зачем эти облавы? И Юрий Владимирович говорил, что не давал таких указаний. Исполнители неправильно его поняли.
– Возможно. Но в романе жизнь показана через восприятие моего героя, 30-летнего советского человека, не допущенного к тайнам власти. Он живёт той мифологией, которой живёт всё общество, а оно считало: это Андропов затягивает гайки и правильно делает. Люди же не знали, что замыслы Андропова неправильно поняли или исказили. У нас так принято. Сегодня считают, что всё идёт от Путина. Ну, не от Пескова же! Впрочем, уверен, что многие вещи сегодня делаются точно так же, как те андроповские облавы: не так поняли, перепутали, перестарались… Кстати говоря, у меня в основе сюжета лежит как раз неправильно понятая позиция генсека.
– В смысле, вы придумали, что его не так поняли?
– Нет, я взял за основу реальную историю, произошедшую с замечательным русским писателем Владимиром Алексеевичем Солоухиным, кстати, незаслуженно и старательно ныне забытым. Помимо того, что его проза является эталоном русского языка и одной из вершин нашей литературы второй половины 20 века, он прожил интересную жизнь. В частности, служил в кремлёвском полку. По легенде, именно возле будущего писателя остановился Черчилль, проходя вдоль строя, встал и долго вглядывался в вызывающе русское лицо Солоухина. Довлатов Черчиллю на глаза тогда как-то не попался. Так вот, Солоухина в 1983 году пытались исключить из партии за дерзкие рассказы. Я был очевидцем той попытки и решил записать для истории небольшой «мемуар», однако он вырос в роман с большой долей вымысла, поэтому пришлось заменять реальные имена на вымышленные: Солоухин стал Ковригиным. Кстати, среди «крамольных» рассказов был и такой, где писатель якобы учит Андропова, как реформировать страну. Говорят, генсек очень рассердился, и «помощники» бросились наказывать дерзкого писателя. Чем всё закончилось, узнаете, прочитав роман. Но при всём гротеске моей «хроники тех ещё лет» в ней мало придуманного. Я строго следил за соответствием реалий и, кстати, едва не пропустил, в самый последний момент ляп.
– Что за ляп, если не секрет?
– Влюбленная медсестра в доме творчества «Переделкино» напевает песню Аллы Пугачевой «Паромщик». Вдруг в десятый раз читая этот кусок, я подумал: а когда «Паромщик»-то был впервые исполнен? Оп-па, оказывается, мой покойный товарищ Коля Зиновьев, увы, недавно умерший, написал эти стихи в 1985 году! Пришлось срочно менять мелодию.
– И что она поёт в итоге?
– «Мы с тобой два берега у одной реки». Песня, правда, тоже из другого, но – более раннего времени. И главное – слова по существу.
«Вижу по рэпу – культура улетучивается…»
– И всё-таки, дорогие мои собеседники, Люба и Саша, сказать, что это мемуары – нельзя. Это полноценный сюжетный роман, со всеми необходимыми центральными, боковыми линиями, интригой, социальной, любовной и семейной темами. Просто он основывается на реальных обстоятельствах, а прототипы зашифрованы, факты перемежаются с вымыслом.
– Но некоторые прототипы легко узнаваемы, как, например, поэт с абхазской фамилией…– И, надо сказать, что некоторые кумиры будут немножечко не то что развенчаны, но предстанут перед читателями в неожиданном свете …
– Ну, что делать! Вокруг кумиров всегда создаются мифы. Если кому-то хочется этот миф продолжать – ради бога. Но я реалист и пишу то, что знаю и помню. И ещё раз подчёркиваю: это не мемуары, а художественное произведение, совпадения возможны, но не обязательны.
– У вас к каждой главе придан стихотворный эпиграф. Вот в седьмой главе такое четверостишие:
Вчера у знакомых на видео
Порнухи навиделся всласть.
За что же ты нас так обидела,
Рабочее-крестьянская власть?
Его можно было бы поставить ко всей книге. Вы эти стихи где откопали? Из собственного опыта знаем, что в печатные издания всегда пачками шлют рифмованные опусы.
– Это правда. Более того, у каждого поэта-классика, даже лауреата премии Ленинского комсомола, имелись в столе озорные до неприличия стихи. В той или иной степени антисоветские сочинения тоже там хранились. Мало, кто зарывал их под дачным кустом, как Нагибин. Такие тексты не печатались, но они широко ходили по рукам. Когда я работал в газете «Московский литератор» с 1979 по 1986 год (в романе это «Стопис» – «Столичный писатель»), к нам однажды пришла безымянная рукопись стихов – ни адреса, ничего. Но вещи оказались настолько лихими, что мы друг другу их читали, а редакционного работника трудно чем-то удивить. Прошло много лет, и я попытался вспомнить тексты анонима:
Нет в прошлое возврата,
Нет на башке волос.
Теперь зовём развратом,
Что юностью звалось…
– Хулиганские какие-то стишки… Несолидно для классика.
– Так и весь роман хулиганский. Я же описываю молодых писателей, а они всегда дерзкие и ненормативные. Или вы хотите, чтобы я, 64-летний ветеран литературного цеха, который чудом успел проскочить пресловутую пенсионную реформу, делегировал моему молодому герою свою усталость от жизни? Нет, наоборот, я из последних сил старался увидеть мир его хулиганскими глазами. Но у писателей моего поколения озорство сочеталось с серьёзным отношением к слову, к профессии. Ныне массовая поэтическая культура утрачивается. Рэп, за редким исключением, – это, извините, какое-то малограмотное бормотание – иногда даже в рифму. Возможно, в сочетании с ритмическим трансом, с обаянием исполнителя это как-то и прокатывает, но к поэзии не имеет никакого отношения. Надо поднимать читателя к высотам поэтической культуры, а не опускаться в умственные сумерки недоучек. Поверьте, мои молодые читатели, лет через пять-десять вы сами изумитесь, что относились к рэпу всерьёз.
«Почему мой герой – верный муж?»
– Получается забавное совпадение. Сейчас вы написали примерно о тех же временах, о которых написаны ваши первые повести, но совершенно по-другому. Время ушло, вино отстоялось, муть ушла? Взгляд изменился?
– Конечно, изменился. Свои первые вещи я писал изнутри той эпохи, хотя мой «гротескный реализм» проявился уже тогда в «Апофегее» и «Парижской любви Кости Гуманкова». «Козлёнок в молоке», написанный в 1994—95 году, выходил за рамки поздней советской эпохи. Меня часто спрашивали, будет ли продолжение «Козлёнка в молоке»? И я всегда говорил: нет, я сказал о той среде и о том времени всё, что я хотел. И я ошибся. Потому что в известной степени «Весёлая жизнь…» – это «Козлёнок в молоке»-2. Время и среда примерно те же самые. Некоторые прототипы повторяются. Но я сам изменился, другим стал и мой взгляд на эпоху.
– Помягчел, кажется…
– Стал более объёмным. То, что тогда казалось несуразностями, на самом деле оказалось предвестники очень серьёзных социальных и нравственных сдвигов. Когда моё небольшое эссе начало разрастаться в роман, я пытался остановиться… Но внутренний голос говорил: ты должен договорить что-то важное… А я всегда к себе прислушиваюсь. Я привык к тому, что внутренний императив, связанный с какой-то темой, меня никогда не обманывал.
– Теперь понятно, почему у Полякова в самом конце перечислены в хронологическом порядке все его произведения… как будто оглавление какое-то… Это оглавление жизни Полякова.
– Вот чем мне нравятся талантливые журналисты и талантливые литературоведы? Они всегда припишут литератору то, чего он и не собирался делать. Один литературовед написал огромную статью о том, что Пушкин-де перед смертью стал писать совершенно по-новому. Оказалось, в академический том Пушкина по ошибке заверстали малоизвестные стихи Баратынского. Так вот и мне заодно с вёрсткой прислали содержание моего 12-томного собрания сочинений, которое выпускает сейчас издательство АСТ. Три тома уже вышли. А ещё мне хотели прислать вёрстку сборника интервью, который называется «Долой правдобоязнь!». Он создан в соавторстве с двумя талантливыми журналистами – Любовью Моисеевой и Александром Гамовым. Сборник скоро выйдет в издательстве «Книжный мир»… Вы-то хоть помните, что первый раз брали у меня интервью про «Козлёнка в молоке» в декабре 1995-го года?
– Вы ещё тогда трубку курили… Кстати, от руки писали тогда…
– Нет, я уже компьютер возил с собой… А последним интервью в сборнике будет как раз то, что я вам сейчас даю, а вы берёте…
– Но вернёмся к «Весёлой жизни…».
– Есть у меня опасение, что читатель, особенно молодой, решит, что мы в то время беспробудно пьянствовали…
– И любовью занимались направо и налево…
– Нет, герой у меня жене так и не изменяет на протяжении всего романа…
– Это потому, что ваша жена Наталья прочитывает всё ещё в рукописи?
– Жены писателей относятся к нашим произведениям, как прокуроры к следственным делам, не имеющим срока давности. Поэтому, даже описывая далёкую молодость, приходится соблюдаться. Но рукописей моя жена давно уже не читает. Зачем заранее расстраиваться?
– Следует добавить, что, как всегда, текст щедро усыпан афоризмами, которые запоминаются с лёту… Когда читатели смогут увидеть роман на прилавках?
– Думаю, он выйдет в издательстве АСТ, с которым я сотрудничаю много лет в начале апреля. И ещё он будет фрагментами печататься в журнале «Москва», в трёх номерах, начиная с мартовского.
КСТАТИ:
«Ну, никак не удаётся противостоять ТВ-бедламу»
– Юрий, давайте вернёмся опять к сексуальным проблемам…
– Слава Богу, у моих молодых героев сексуальных проблем не было.
– Зато была возможность, когда люди здравомыслящие, талантливые, могли попасться на такой ерунде, как провоз печатной продукции так сказать эротического содержания, которой сегодня – пожалуйста, иди, бери.
– Ну да. Но у нас тогда было достаточно пуританское общество.
– Это лучше или хуже?
– Это не лучше и не хуже. Это надо рассматривать в историческом контексте. Вот начинают ругать то время за пуританство, за моральное ханжество, но забывают, что советская власть впала в воинствующее целомудрие после того, как в 20-е годы в стране царил чудовищный разврат, декамерон отдыхает. Комсомольцам на полном серьёзе бесплатно раздавали знаменитую половую азбуку Меркулова, где каждая буква составлялась из двух-трёх совокупляющихся голых тел. Считалось, буржуазный ханжеский брак с его верностью, моралью, венчанием надо взорвать, отбросить. Да здравствует свободная любовь! Чем кончилось? Кошмаром. Лютой безотцовщиной, матерями-одиночками, которые не могли поднять детей, беспризорниками, переполненными детскими домами и пандемией венерических заболеваний. Стало понятно, что социализм социализмом, а семья семьёй. Государство, даже рабочее-крестьянское обязано семью и половую мораль поддерживать. А если сама власть предлагает перешагнуть через любые табу, которые, кстати, человечество вырабатывало тысячелетиями, будет сексуальный бедлам. Всё повторяется.
– Сейчас нам удаётся противостоять этому бедламу?
– Конечно, того беспредела, который царил в 90-е, сейчас нет, он ушёл куда-то в подполье…
– Ну, какое подполье? Посмотрите телепередачи, которые идут в прайм-тайм… где ищут по ДНК отца ребёнка по всей деревне…
– Ну, хоть отца ищут… Хотя бы на Ленинградке теперь не стоят до самого Шереметьева шеренги проституток. Видимо, начальству стало неловко в аэропорт ездить. А то, что блуд и его последствия – одна из любимых тем отечественного телевидения – с этим не поспоришь. Но ведь «телебароны», считающие нас с вами «телебаранами», как рассуждают? Пипл хавает. Рейтинг скачет. И это главное. Я всегда спрашиваю телевизионщиков: зачем вам этот рейтинг? Они: а как же, нам надо зарабатывать деньги. А зачем, говорю, вам надо зарабатывать деньги? Вы что, их в детские дома отдаёте, в хосписы? Нет, говорят, мы развиваем телевидение и платим себе хорошие зарплаты. И тут у меня вопрос: почему же общество должно страдать от ваших хороших зарплат, объясните, пожалуйста? Понятно, что вниз человека тянуть легче, чем поднимать вверх… Если бы каждому россиянину, не довольному нашим телевещанием, разрешили бросить в Останкино по камешку, башню до макушки засыпали бы…
– Юрий, чему вы хотите нас научить своим романом?
– Боже упаси, я никого ничему не учу! Я просто рассказал, какая была та, прошлая жизнь на самом деле. Она была весёлая, озорная, молодая. Но было в ней много дурацкого и безнадёжно устаревшего. Я не скрываю, например, осточертевших всем очередей, охоты за дефицитами… Мой герой всё время вспоминает: «А вот за этим свитером моя жена полдня стояла в ГУМе…» У обычных советских людей каждая хорошая вещь имела свою историю: знакомые привезли из-за границы, достали по блату, на работе предложили, потому что кому-то не подошло по размеру…
– Да, это точно примета времени нашей юности.
– Негатив есть в любой жизни, так же, как и позитив. Мне кажется, мой новый роман увлечёт тех, кого вообще интересует советская эпоха. Не думаю, что он перевернёт чьё-то сознание, но рассчитываю, что молодых людей, которые выросли на ельцинском агрессивном агитпропе, полностью очернявшем советские времена, моя книга заставит вдумчиво сравнить прошлое с настоящим ради будущего.