– Вам интересно работать с молодёжью?
– Не могу сказать, что я фанат этого дела. Есть писатели, которые буквально заболевают, если за ними не ходит хвост внимающих девушек и юношей. Мне интересно посмотреть на молодых, поговорить с ними, почитать, что пишут. Но многое в их писаниях меня расстраивает: упал образовательный уровень, кругозор сузился, ребята не знают историю литературы, не читают талантливых современников, зато смотрят в рот глупейшему блогеру… Как же ты собираешься писать стихи, если не читал ни современных поэтов, ни поэтов XIX века даже из школьной программы?
– Вы защитили кандидатскую диссертацию по военной поэзии…
– Да, там же, в Московском областном пединституте. Сначала я должен был защищаться по Валерию Брюсову, по которому в 1976-м защитил диплом. Но как раз в 1973 году широко отметили 100 лет основоположнику русского символизма, и диссертации по его творчеству пошли валом. Таким образом, лимит исчерпался. Профессор Анна Александровна Журавлёва, помогавшая мне с первого курса, посоветовала обратить внимание на фронтовую поэзию. Я с детства очень любил военные стихи и с радостью взялся за работу. А Георгия Суворова, поэта из Сибири, но писавшего под влиянием ленинградской школы, мне посоветовал взять в качестве объекта исследования заведующий кафедрой Михаил Васильевич Минокин – он сам был сибиряк и фронтовик. Суворов родился в Абакане, формировался в литературном Омске, а по сути был в чём-то продолжателем традиций Гумилёвского Цеха поэтов, его любил и поддерживал Николай Тихонов. И если бы он не погиб от шального осколка на льду реки Нарва в 1944 году, то стал бы одним из лучших советских поэтов – уровня Сергея Наровчатова, Михаила Дудина, Давида Самойлова. О нём была моя кандидатская диссертация, но потом я филологией как наукой уже всерьёз не занимался.
– Вы стали писать сами, и ваши первые книги были стихотворными сборниками?
– Писать стихи я начал классе в восьмом. Позже стал посылать стихи в журналы. Получил какие-то критические отзывы, а потом попал в литературное объединение при Московском горкоме комсомола и Московской писательской организации. Там преподавали Борис Слуцкий, Юрий Трифонов, Евгений Винокуров. Я был в семинаре у Вадима Сикорского, поэта и переводчика, который мне дал очень многое. В 1980 году вышла первая книжка в «Молодой гвардии», которая называлась «Время прибытия». На следующий год в «Современнике» вышла вторая – «Разговор с другом». В 1981 году меня приняли в Союз писателей. Рекомендации мне дали замечательные поэты – Владимир Соколов, Константин Ваншенкин, Виктор Федотов. Преподавал я какое-то время в школе, а потом перешёл в газету «Московский литератор», занялся литературой и журналистикой. Недолго работал в журнале «Смена», возглавлял отдел литературы и искусства, а затем после 15-летнего пребывания на «вольных хлебах» 16 лет руководил «Литературной газетой». Я был 33-м главным редактором и дольше меня этот пост занимал только Александр Чаковский.
– Ваши первые повести прозвучали в перестройку. Андрей Дементьев боролся, чтобы цензура разрешила опубликовать в журнале «Юность» «Сто дней до приказа», расскажите, как это было.
– Все журналы мою повесть сурово отвергли, Наталья Иванова, нынешняя пламенная либералка, служившая тогда в журнале «Знамя», вообще обвинила меня в антисоветской провокации. Взяла повесть только «Юность», но военная цензура всё равно не пропускала. Тема «дедовщины» была под запретом. Но Дементьев продолжал бороться за публикацию «Ста дней…» и победил. Кстати, и «ЧП районного масштаба» тоже цензура сначала не разрешала печатать, но потом вышло постановление партии о недостатках комсомола, и мне за «ЧП…» даже дали премию Ленинского комсомола. Пока суд да дело, я сел за «Работу над ошибками», которая вышла в 1986 году уже без особых трудностей, хотя вызвала довольно серьёзные споры, потому что о школе раньше так не писали. Несколько лет назад много спорили о сериале «Школа», но шума вокруг «Работы над ошибками» в середине 80-х было гораздо больше. До сих пор книгу переиздают, недавно перевели на чешский язык. Я спрашивал в Чехии, почему вы выбрали эту книгу? А они отвечают: «Школа – вечная тема. Проблемы одни и те же. И ещё нам хочется переводить книги, которые написаны хорошим русским языком. Мы приходим в отчаяние, на каком плохом языке написано то, что сейчас называется «современной русской литературой». Стыдно переводить…»
– Вы один из самых издаваемых писателей, ваш ироничный стиль – часть вашей натуры?
– Известна фраза, что «стиль – это человек». А мой поэтический учитель Владимир Соколов, один из лучших наших лириков XX века, говорил так: «Стиль у писателя появляется не тогда, когда он понимает, как он должен писать, а когда он понимает, как он писать не должен». Конечно, стиль – это какое-то внутреннее состояние. Его можно отточить, усовершенствовать, но он изначально уже есть. Не забудьте, папа Карло вырезал Буратино из говорящего полена. Из обычного безмолвного полена ничего не выйдет. Именно об этом я горько думаю, листая томики иных лауреатов «Большой книги». Иронизм, метафорическое мышление, обострённое чувство слова были во мне с самого начала. С юности я писал и фельетоны, и пародии, это было у меня всегда.
– Сюжеты у вас очень динамичные, следить за линиями повествования интересно.
– Я и сам люблю читать сюжетную литературу, которая тебя затягивает, и терпеть не могу скучные книги. Когда я стал писать, сразу решил для себя: мои книги должны быть занимательными. Занимательность – это вежливость писателя. Скукопись – это невежливо. Невежливо. Человек трудится, зарабатывает на жизнь, у него какие-то проблемы в семье, на работе, со здоровьем. Он покупает твою книгу, выбирая её из сонма других корешков, улучает свободный часок и начинает читать… А ты вместо того, чтобы его увлечь, начинаешь нудить, петлять, грузить своими комплексами…
– Вы как-то просчитываете, что сейчас будет актуально, какую книгу купят?
– Я всегда старался писать так, чтобы мои книги были интересны читателю. Тщательно продумывал сюжет, убирал длинноты. Но опять-таки это огранка уже существующего камня. Писатель рождается с даром рассказчика. Как актёр рождается с даром перевоплощения, а дальше можно этот дар совершенствовать. Но если таланта у тебя нет изначально, на клеточном уровне, то всё бесполезно. Хоть Станиславский с тобой будет каждый день работать – всё равно ничего не выйдет. У меня, видимо, такой дар рассказчика был. Я ещё в пионерлагерях рассказывал друзьям на ночь страшные истории с продолжением, травил всякие байки. И, конечно, я старался писать о том, что интересно мне самому. Как правило, попадал в цель. Товарищи упрекали: «Опять ты всё просчитал». Да ничего я не просчитывал! Я садился и писал о том, что волнует меня. Оказывалось – это же волнует и других. Я всегда говорю: «Писатель – это не тот, кто пишет, а тот, кого читают». Не нужно думать, как отнесётся к книге начальство, как жена отреагирует на эротические сцены. Как она может отреагировать? Конечно, отрицательно. Но что за роман без эротических сцен?
– Говорят, что сейчас растёт асексуальное поколение. Вы согласны с этим?
– Может быть… Есть какие-то циклы развития человеческого общества, мало изученные. Но я-то пишу для своего поколения. А если поколение наших правнуков будет, наоборот, гиперсексуальным? Прочтут и скажут: ай-да, прадедушка, вон как зажигал! Давайте его переиздадим. Мой роман «Весёлая жизнь, или Секс в СССР» – лидер продаж уже 5 месяцев, тираж несколько раз допечатывали. Редкий по нынешним временам случай…
– Вы очень молодым попали в атмосферу ЦДЛ и в руководство писательской организации. Какое впечатление произвёл на вас Союз писателей 80-х годов?
– Конечно, для меня, мальчика из простой рабочей семьи, из заводского общежития, жизнь писательской богемы была новым опытом. Я в неё погрузился не без удовольствия, но всегда понимал: это пена. Больше наблюдал со стороны. Хотя было довольно интересно.
– Сергей Владимирович Михалков назвал вас «последним советским писателем», это так?
– С Михалковым была такая история. Он всех поддерживал, всем помогал и написал письмо в ГлавПУР с просьбой всё-таки дать разрешение напечатать «Сто дней до приказа». Ему позвонили и говорят: «За кого вы просите, это же махровый антисоветчик!» «Да какой он антисоветчик, вы что, спятили, что ли? Поляков вообще, может быть, последний советский писатель!» И оказался прав. Действительно, я принадлежу к тому поколению, которое формировалось как «советские писатели».
– Вас сейчас не обижает такая формулировка?
– Нет, наоборот, в своих книгах я стараюсь честно изображать то время. Все мои романы семейного цикла «Замыслил я побег…», «Грибной царь», «Гипсовый трубач» и «Любовь в эпоху перемен» содержат главы, где речь идёт о советском периоде жизни героев. Понять то, что случилось с человеком после 1991 года, можно только узнав, что он делал до 1991 года. В новом романе «Весёлая жизнь, или Секс в СССР» действие происходит осенью 1983 года, при Андропове. Мне та эпоха очень интересна. Я сейчас пишу цикл рассказов о советском детстве, попросту оболганном некоторыми моими коллегами по цеху.
– Что читает и перечитывает последний советский писатель и классик?
– Я параллельно читаю всегда несколько книг. Перечитываю кого-то из хороших поэтов. Недавно перечитал сборник Евгения Блажеевского, моего ровесника, который, к сожалению, рано умер. Читаю книгу по русскому расколу, дочитываю «Иисуса Христа» владыки Илариона. Кстати, очень систематизирующая книга. Периодически читаю прозу. Беру с полки, например, Боборыкина или Пантелеймона Романова. Люблю Катаева, который очень сильно повлиял на современную литературу. Вышло несколько книг о нём. Очень хороша книга Сергея Мнацаканяна «Великий Валюн – очевидец столетия», автор в юности знал своего героя и многих лиц из его окружения. Потом появился огромный том Вячеслава Огрызки, это скорее большая подборка архивных материалов, порой редчайших и удивительных. Наконец, вышла книга Сергея Шаргунова в серии ЖЗЛ. Такой интерес молодого автора к судьбе мастера отраден.