– Книга «Быть русским в России» встраивается в ряд всех ваших книг, которые вышли за последние 30—40 лет. А вы не попробовали сменить жанр? Сегодня самый тиражный жанр в российской литературе – это политическая фантасмагория. Авторы, два знаменитых писателя, которых многие читают, это Виктор Пелевин и Владимир Сорокин. Было бы интересно почитать фантазии на тему отвязанных 20-х годов прошлого века.
– Интересно, но ещё интереснее написать честный, основанный на документах исторический роман о той эпохе. Все фантазии померкнут. Но это в профессиональном смысле гораздо труднее написать: нужен настоящий талант и колоссальный объём знаний. Кроме того, в жанре «альтернативной истории», антиутопии я начал работать раньше Пелевина и Сорокина. В 1993 году вышел мой скандальный «Демгородок», он и до сих пор переиздаётся. Я сконструировал там ситуацию, когда в постсоветской России взял власть и навёл порядок капитан атомной подводной лодки, прозванный благодарным народом «Избавителем Отечества» – ИО. В конце концов ему нашли невесту из рода Синеуса (брата Рюрика) и венчали на царство. А что? Чем не «транзит власти»? Роман имел большой резонанс, вызвал споры и, думаю, отчасти повлиял на Пелевина и Сорокина, тогда только формировавшихся. Возможно, я вернусь к этому жанру. Но есть принципиальная разница. Постмодернист, как правило, пишет на уровне достаточно поверхностной филологической игры, и даётся это ему легко. Мой же реалистический подход требует такого глубокого погружения и такой густоты текста, что расход творческой энергии просто несопоставим. Пелевин и Сорокин – писатели хорошие, спору нет, но у них действуют люди—символы. Нет характеров, а в литературе главное – характер. Возьмите «Гиперболоид инженера Гарина» Алексея Толстого, вроде, тоже фантастика, но там есть характеры, судьбы – и роман с волнением читается до сих пор. Лучшую фантастику пишут реалисты. Если я и возьмусь за такой сюжет (а он у меня давно созрел), то ждать результата придётся не один год…
– Мы, ваши читатели, – люди терпеливые. Подождём!
Секс в СССР был!
– У Саши Чёрного есть строки:
Когда поэт, описывая даму,
Начнёт: «Я шла по улице. В бока впился корсет»,
Здесь «я» не понимай, конечно, прямо —
Что, мол, под дамою скрывается поэт.
Я истину тебе по-дружески открою:
Поэт – мужчина. Даже с бородою.
Разумеется, автора и его лирического героя никогда не следует отождествлять. Но в книге «Весёлая жизнь, или Секс в СССР» очень много совпадений с вашей биографией. Насколько она биографична?
– На 95 процентов. К тому же повествование идёт от лица мужчины, а не дамы. Более того, до самой последней редакции все герои у меня выступали под своими реальными фамилиями, в том числе и сам автор. Но на последнем этапе я, показав рукопись другим участникам тех событий, убедился в том, что мой взгляд субъективен и даже порой неточен, не говоря уже о художественных домыслах. Тогда я решил прибегнуть к приёму, виртуозно использованному, тоже, правда, не впервые, Валентином Катаевым в манифесте «мовизма», предтече отечественного постмодернизма книге «Алмазный мой венец». Впрочем, есть одно принципиальное отличие «Венец» – это беллетризированные мемуары. «Весёлая жизнь…» – это роман-воспоминание, точнее, ретророман, о чём я и пишу в предисловии.
– Насколько и в чём вымышленный герой совпадает с вами? А в чём он на вас не похож?
– Жора Полуяков – это тридцатилетний Юра Поляков, увиденный глазами шестидесятилетнего Юрия Полякова, поседевшего и, смею думать, поумневшего. А поскольку я всегда относился к себе достаточно критично, то и мой герой далёк от идеала. Во всяком случае, ничего такого в его поведении, что может вызвать сегодня моральное осуждение, я от читателя не утаиваю. А отличается он от меня прежде всего тем, что я живой пока ещё человек, а он с самого начала художественный образ, и, надеюсь, проживёт подольше, чем я.
– В основе книги лежит реальная история, связанная с исключением Владимира Солоухина из Союза писателей и партии. Почему эта история показалась вам так важна сегодня, что вы отдали три года для работы над ней? Кстати, а почему и зачем Солоухин у вас стал Ковригиным? Тут же невозможно избежать сравнений с Довлатовым, у которого в «Филиале» Ковригиным «зашифрован» Коржавин.
– Во-первых, из Союза писателей Солоухина исключать не собирались, только из партии. Во-вторых, сегодня идёт процесс откровенного переписывания истории советской литературы, когда творчеством, а также политическими акциями дюжины диссидентов и маргиналов, в основном западников, пытаются исчерпать всю сложность и многообразие отечественной словесности той поры. Что же касается русского духовного сопротивления, лидером которого был Солоухин, то это направление откровенно замалчивают. Недавно у какого-то литературоведа прочитал про «полузабытого Солоухина». Если он и полузабыт, то ангажированным литературоведением, а не читателями. В-третьих, мне хотелось рассказать правду о той оболганной эпохе позднего социализма. Что касается фамилии «Ковригин», то она довольно распространённая и частенько использовалась разными писателями задолго до Довлатова, вообще «редкими» фамилиями не утруждавшегося. Однако, думаю, ник «Ковригин» деревенщику Владимиру Солоухину больше подходит, нежели очевидному недеревенщику Науму Коржавину, чьи избы «горят и горят». К слову, явно симпатичные вам «определённые культурные круги» демонстративно не заметили недавнее столетие замечательного русского поэта Николая Тряпкина, между прочим, родоначальника отечественного рэпа. Зато столетие Александра Галича отметили с эпическим размахом. Тенденция, однако…
– Вы подробно и обстоятельно описываете черты и детали быта той эпохи, которая уже давно прошла. Как вы думаете, нужно ли это сегодняшнему читателю? И если да, то зачем?
– Интересное дело! Когда Яхина простодушно и неумело описывает муки татарского народа под пятой русского империализма в начале 20-го века, ей никто таких вопросов не задаёт: кому это интересно? Когда Водолазкин сочиняет мутное и мрачное фэнтэзи на тему сталинских репрессий, никому в голову не приходит спросить: зачем? Когда Варламов обращается в новом романе к тем же советским годам, что и я, критика восклицает: очень своевременная книга! Но стоит мне, грешному, обратиться к сегодняшнему дню, я сразу получаю в лоб обвинения в «конъюнктуре». А если я ухожу в прошлое, тут же готов новый вопрос: «Разве это интересно современным читателям?» Русский писатель сегодня чем-то похож на негра времён сегрегации, пытающегося прокатиться в автобусе для белых. Одно утешает: «Весёлая жизнь…» пять месяцев держится в лидерах продаж, а на презентациях книги в магазинах не хватает мест для всех желающих. Значит, читателям она интересна, а это – главное. Писатель, к вашему сведению, не тот, кто пишет, а тот, кого читают.
– Кстати, говоря о реалиях и реальности вспоминается эпизод, в котором вы карикатурно изображаете Егора Гайдара в ресторане ЦДЛ. Правда ли, что эпизод списан с реальности? Как это выглядело в жизни? Что-нибудь вас связывает с этим человеком?
– В романе немало сцен, списанных с натуры, в том числе и обед отца и сына Гайдаров в ЦДЛ. Сказать, что Егор Тимурович был человеком странным, ничего не сказать. Лично у меня он никогда не вызывал ничего, кроме брезгливой иронии, хотя в любой другой стране по итогам своей реформаторской деятельности, Гайдар оказался бы на скамье подсудимых. «Гайдаровские чтения» – это плевок в лицо всем униженным и обобранным в 1990-е. Но обед я описал почти точь-в-точь, даже слегка смягчил…
– Неоднократно, читая различные книги, я ловил себя на мысли, что автор до конца не понял, что он на самом деле написал. Лично я в вашей книге увидел развенчание и обличение описываемой эпохи. Читая книгу, я не раз ловил себя на мысли: боже, как хорошо, что всё это кончилось. Что теперь нет никаких райкомов; никакие партийные чинуши никому не указывают, что и как надо писать; что нет никакого дефицита, что не надо ждать никаких заказов, чтоб получить что-то к праздничному столу; что в книжном магазине лежит в свободной продаже практически любая книга и так далее. Ставили ли вы такую цель, или так получилось само собой? Это время описано вами так, что мне бы жить там совершенно не хотелось. Но для вас оно чем-то любимо и значимо. Что в том времени для вас дорого? А если сравнить его с днём сегодняшним, что в сегодняшней жизни вам не нравится? Может быть, есть что-то хорошее в том времени, что оказалось утраченным сегодня?
– Я не ставил перед собой задачу оправдать или осудить советские времена, а лишь хотел честно, но с учётом постсоветского опыта описать ту эпоху. Кстати, наша словесность поздние советские годы как-то проскочила, слишком стремительно закрутился маховик Истории, а писателю надо лет десять на осмысление «потерянного времени». Я, конечно, расставляю личностные акценты, но в целом моя версия той эпохи художественно объективна, потому-то и вы, человек явно антисоветский, находите в ней подтверждения своего понимания тех времён. Но хочу напомнить, что дефицит 1980-х сменился в 1990‐е для большинства откровенным нищенством. «Заказ» к Новому году, по-моему, это лучше, чем помойный бак. Разве нет? Да, теперь нет никаких райкомов, но есть районные администрации, где добиться защиты часто куда трудней, чем в райкомах КПСС. Да, «партийные чинуши» теперь не указывают, кому и как писать, это нынче делают премиальные жюри, кураторы фондов и распределители грантов. И куда как жёстче! Напишите роман, объективно, а не карикатурно показывающий «совок», и ваш текст не попадёт ни в один, даже самый длинный премиальный список. За этим строго следят. К вопросу о книжном изобилии. Оно, напомню, возникло ещё при Советской власти, в конце 1980-х с отменой цензуры и появлением кооперативных издательств. Ельцинская власть тут ни при чём. Я был участником того процесса и хорошо всё помню. Мой «Демгородок», кстати, запрещали уже при Ельцине. Впрочем, список запрещённых книг, именуемых экстремистскими, есть и сейчас. За ослушание строго наказывают. К примеру, Олег Платонов, замечательный издатель и директор института Русской цивилизации, несколько лет находится под следствием за выпуск в свет монографии о национальной политике Ивана Грозного. Что же касается советской эпохи, то я её люблю, как современник и человек, который смог в те годы самореализоваться. Недостатки? А сейчас их разве нет? Или молодёжь выходит на митинги и бузит только для сублимации половой энергии?