угие политологические статьи, также быстро устаревающие. Чтобы твоя политологическая работа осталась интересной потомкам, надо быть Данилевским, Леонтьевым, Марксом, Лениным, Кожиновым… А роман, помимо анализа современной социальной ситуации и морального состояния общества, создаёт особый художественный мир, герои которого, если вещь написана талантливо, не устаревают. И мы по-прежнему переживаем, читая, допустим, «Гранатовый браслет» Куприна, хотя после публикации этой повести прошло более ста лет, и очень много изменилось. Кстати, зелёный «гранат», на который несчастный влюблённый чиновник растратил казённые деньги, называется «влтавин».
– Считается, что во многих своих произведениях вы как бы изучаете психологию и образ жизни преуспевающего российского интеллигента, зачастую удачливого предпринимателя, причём изучаете, как правило, с определённым сатирическим уклоном. В первоначальный период нашего капитализма это, скорее, были взаимоисключающие понятия – предприниматель и интеллигент. А как сейчас, по-вашему?
– Меня с самого начала очень занимала эта метаморфоза – превращение советского человека, скажем, инженера, который жил от зарплаты до зарплаты, в супербогатого «нового русского». Впрочем, именно русских среди нуворишей было, по моим наблюдениям, не так уж и много. Мне представлялся очень интересным процесс изменения социального уклада и политического строя страны в 1990-е, и, как следствие, изменение людских судеб, радикальная перемена участи. Это была настоящая «ломка», мощный исторический сдвиг, по грандиозности мало уступавший Октябрьской революции. Кстати, как ни странно, лишь немногие писатели поняли, что именно это сейчас и есть самое главное, самое важное, что художественно запечатлённое движение исторических литосфер и будет самым интересным грядущим читателям. Но кто-то вообразил, будто свобода слова существует исключительно для того, чтобы рассказывать о своих сексуальных девиациях. Мне жаль таких литераторов…
Сегодня, смею предположить, по моим сочинениям можно изучать ту ушедшую эпоху, что и делают некоторые филологи, защищая диссертации. Мне были интересны не бандиты, пришедшие в класс нуворишей с распальцовкой, со сроками за спиной, с «общаками». Я этот мир почти не знал. А вот вчерашние советские интеллигенты, люди образованные и творчески мыслящие… Их ведь много было. Конечно, не все научились зарабатывать большие деньги. Но кое-кто научился. Мне хотелось показать, что происходит с их душами, как они трансформируются, потому что в 1990-е честно заработать деньги, никого не обобрав и не опустошив казну, было почти невозможно. Меня всегда волновала тема денег, точнее сказать: я хотел разобраться, как деньги, этот «эквивалент счастья», влияют на людские души, на человеческую судьбу. Тема вечная. Не мною открытая. Об этом мои книги. Например, «Небо падших», очень, кстати, популярная повесть, по которой с разницей в десять лет сняли два фильма, что большая редкость. И «Грибной царь» о том же.
– Перейдём к «Литературной газете». Вы долгое время были её главным редактором, да и сейчас возглавляете редсовет «Литературки». Что сейчас представляет собой «Литературная газета», как удаётся сохранять её печатную версию?
– Когда я в 2001 году пришёл в «Литературную газету», её тираж упал до нескольких тысяч. Это был такой заповедник либералов образца 1993 года. Читать их письмена к тому времени было просто невозможно. На первой полосе каждого номера в обязательном порядке красовалась гнусная карикатура на русских недотёп. Не сразу, но всё-таки удалось «развернуть» газету, сделать её острой, полемичной, полифонической по разнообразию мнений, но государственно-патриотической по взгляду на вещи. Мы взяли за основу здоровый консерватизм, опирающийся и на православные ценности, и на советские традиции. Они друг другу не противоречат. По-моему, одна из главных ошибок советской власти заключалась в том, что она большую часть своего существования боролась с Церковью, которая на самом деле – естественная союзница власти в деле укрепления исторической российской государственности. Вот и доборолась…
В результате всех наших усилий к 2008 году удалось поднять тираж «Литературной газеты» до 120 тысяч экземпляров в неделю. Мы стали абсолютными лидерами среди гуманитарных периодических изданий.
– В одном из интервью года три назад вы говорили, что общими усилиями изменили газету, сделали её одним из самых острых гуманитарных изданий. Что вы вкладываете в понятие «острое гуманитарное издание»?
– Есть издания технические, политические, экономические, развлекательные, рекламные, эротические, а есть – гуманитарные. В 1990-е годы Ельцин отдал монополию в культурной политике либералам, и они начали насаждать свои подзападные (даже не прозападные!) ценности, своих кумиров, свою версию истории, всячески унижая весь советский период, обожествляя эмигрантскую литературу, издеваясь над русской тематикой и видя в ней почему-то угрозу общечеловеческим ценностям. С этим никто не спорил. Боялись, что перекроют нищенские дотации. Может быть, только газета «Завтра» не сдавалась, будучи политической трибуной сопротивления. А вот площадки для диалога о смыслах и ценностях фактически не было. Этим мы и занялись.
Когда я пришёл в «Литературную газету», то обнаружил, что на протяжении десяти лет на её страницах ни разу не упоминались фамилии Валентина Распутина, Василия Белова, Фёдора Абрамова, Вадима Кожинова… Зато Бродский и Аксёнов были чуть ли не на каждой полосе. Поймите, я не против Бродского или Аксёнова, они сильные писатели, но нельзя же совсем замалчивать важнейшее почвенническое течение в нашей литературе, к которому принадлежали, кстати, Достоевский и Лесков. У нашей культуры всегда было два крыла – почвенническое и либеральное. На одном крыле не летают. Почвенники и патриоты с триумфом вернулись на полосы «ЛГ», и это, конечно, очень не нравилось либеральному лобби, имеющему мощнейшую поддержку на самом верху. Так что все 16 лет, что я руководил «Литературкой», мне приходилось существовать в режиме постоянной обороны от либеральных наездов.
– В ваших устах либерализм звучит как ругательство.
– Я всего лишь следую за языком. Увы, в устах большинства наших соотечественников слово «либерал» звучит с отчётливой негативной коннотацией. Это же надо было умудриться так опоганить, в сущности, благородную идею, которая в диалектическом противоречии с консерватизмом движет обществом. Но у нас в России либерализм – идеология компрадоров. Наш либерализм даже не прозападный, а подзападный, задача наших либералов подложить Россию под Запад. Это настолько очевидно, что нашло отражение в языке. Народ не обманешь. Вовсе не случайно в нашем парламенте либералы вообще не представлены как партия. Зато они представлены во властных структурах и очень мощно.
– А нужны ли сейчас вообще такие СМИ, как «Литературная газета»? Кто её читатели?
– Гуманитарные издания всегда нужны. Посчитайте, сколько у нас учителей русского языка и литературы, истории, обществоведения и т. д. Им-то что читать? «Космополитен»? В советские годы «Литературка» являлась органом Союза писателей СССР, а по сути была газетой всей советской интеллигенции, ей, кстати, официально разрешалось больше, чем другим, что было связано отнюдь не со смелостью её редколлегий. Ещё Сталин, назначая Симонова главным редактором «ЛГ», сказал ему: «Вам мы разрешим больше, чем другим, и вы этим пользуйтесь. Нам нужна критика. Мы, конечно, будем вас ругать, но вы не обращайте внимания, в СССР должна быть газета для интеллигенции, которая всегда недовольна». Вот такая установка, не глупая, кстати, для сверхцентрализованного общества без всякой политической оппозиции.
Сейчас у «Литературки» тираж катастрофически упал. Оно и понятно. Газета отказалась от «остроты», решила ни с кем не ссориться. Это ошибка. Газета, приятная во всех отношениях, никому не интересна. А главный редактор, боящийся окрика из Роспечати больше, чем коронавируса, вызывает недоумение, если не презрение. Если ты боишься высоты, зачем полез на гору? Чтобы сделать селфи? Грустно…
– В том же интервью вы говорили о сайте «Литературки», что он развивается, но его мобильность, а главное, креативность и острота оставляют желать лучшего. Как сейчас с ним обстоят дела?
– Когда я пришёл в 2001 году в газету, которой до меня руководили очень продвинутые редактора, светочи либеральной журналистики, я вдруг с удивлением обнаружил, что у неё нет своего сайта. Не завели… И я подумал: «Ну ничего себе – продвинутые!». Сайт создавала уже наша команда. Его посещаемость ещё при мне стала выше тиража бумажной версии. Но тревожит, что с некоторых пор отрицательные оценки читателями опубликованных материалов и несогласие с позицией редакции тщательно вымарываются. А это ведь обратная связь, которая была сильной стороной «ЛГ» даже в советские годы. Если нарочно не смотреться в зеркало, красивей не станешь…
– Поговорим о патриотизме. Что вы вкладываете в это понятие? Почему сейчас многие считают его, как Сэмюэль Джонсон, «последним прибежищем негодяев»? Как мы вообще дошли до жизни такой, что немало людей согласны с этим лозунгом?
– Эта цитата из английского публициста 18 века Джонсона на самом деле пошла в народ благодаря Льву Толстому, который в одной из статей по-своему её истолковал. Ещё замечательный русский мыслитель Вадим Кожинов в начале 1990-х заметил, что Джонсон утверждал как раз обратное: патриотизм – это настолько сильное, чистое и облагораживающее чувство, что оно может способствовать нравственному возрождению даже последнего негодяя. И я с этим согласен, главное, чтобы негодяй понимал, что он мерзавец, и хотел измениться к лучшему. Если же подлость – осознанный принцип жизни, то не поможет никакой патриотизм.
Я считаю: патриотизм, любовь к своей стране, уважение к её святыням – норма для любого человека, а вот анти-патриотизм, отчизнофобия, напротив, – это нравственное заболевание. Излечимое? Отчасти. Патриотизм – это, если хотите, иммунная система народа. Когда иссякает патриотизм, то государство распадается, этнос исчезает, поглощённый более сильными, патриотичными племенами. Любые этнические сообщества рождаются, живут и умирают по своим законам, ещё плохо изученным. Но не случайно взрыв патриотического сознания происходит именно тогда, когда для этноса наступают трудные, критические времена. Давно замечено, что после войны рождается больше девочек, а не мальчиков, хотя на войне гибнут чаще мужчины. Почему? Потому что именно женщины, рожая, восстанавливают истреблённую войной популяцию. Кто или что включает и выключает это саморегулирование этноса? Не ясно… То же самое и с патриотизмом.