Милосердный Господь создал солнце, море, необозримые прерии, джунгли, но для кого? Для вас?
Вы страдаете самомнением, полагая, что вы каста избранных людей, призванных преобразовать мир. Когда я смотрю на вас или слушаю, то мне, как человеку, уже облагодетельствованному вашим «правосудием» и благодаря ему смешанному с грязью, кажется, что мир под руководством таких недоумков, как вы, ничего не принесет, кроме войн и революций. Возможно, вы и мечтаете об общественном спокойствии, но только если это спокойствие соответствует вашей точке зрения.
У каждого из них был свой список тех, кого следовало расстрелять, приговорить, засадить в тюрьму. Хотя это меня раздражало и беспокоило, я все равно не мог удержаться от смеха, слушая их рассуждения в кафе или холлах третьеразрядных гостиниц. Они критиковали всех и вся; выходило, что только они способны править миром.
И я начал испытывать страх, самый настоящий страх, потому что чувствовал, что пришельцы завезли с собой заразную болезнь, действительно опасную, вирус окаменелых идеологических страстей старого мира.
Наступил тысяча девятьсот сорок седьмой год. Я познакомился с бывшим зэком Пьером Рене Делоффром, восторженным поклонником генерала Ангариты Медины, экс-президента Венесуэлы, свергнутого в результате последнего военного переворота в тысяча девятьсот сорок пятом. Делоффр был выдающейся личностью. Живой, энергичный, открытый и щедрый. Он употребил всю страсть своей души, чтобы убедить меня, что деятели, пришедшие к власти после государственного переворота, и в подметки не годятся генералу Медине. Должен вам признаться, что в этих занятиях он ничуть не преуспел, но, будучи в затруднительном положении, я ему не возражал и не перечил.
Через одного финансиста, экстравагантного типа, он подыскал мне работу. Финансиста звали Алехандро. Выходец из могущественной венесуэльской семьи, Алехандро был благороден, интеллигентен, образован, остроумен и необыкновенно храбр. Но он был по-своему несчастлив: у него на руках находился придурочный братец, приносящий ему одни огорчения своим скотским поведением и беспомощностью. Последние выходки братца убедили меня в том, что за свои двадцать пять лет он ни в чем не изменился. Делоффр не стал ходить вокруг да около. Он представил меня прямо:
– Мой друг Папийон. Бежал с французской каторги. Папийон, вот человек, о котором я тебе говорил.
Алехандро с необыкновенной простотой, свойственной настоящим господам, тут же принял меня за своего. Сразу поинтересовался, не нуждаюсь ли я в деньгах.
– Нет, сеньор Алехандро, мне нужна работа.
Во всяком случае, мне хотелось посмотреть, к чему все клонится. Не следовало торопиться. Кроме того, у меня оставалось кое-что из наличности, поэтому срочной нужды в деньгах не было.
– Загляните ко мне завтра в девять утра.
На следующий день он провел меня в гараж под вывеской «Франко-венесуэльский» и представил трем своим компаньонам, чистокровным жеребцам, готовым, закусив удила, по первому знаку рвануть с места в карьер. Двое из них были женаты. Один – на Симоне, блестящей парижанке лет двадцати пяти; другой – на Деде, бретонке лет двадцати с голубыми глазами и нежной, как фиалка, – матери прелестного мальчонки Крикри.
Прекрасные, открытые люди, без всяких задних мыслей. Они приняли новичка с распростертыми объятиями, как будто знали меня с раннего детства. Тут же помогли установить мне кровать в углу большого гаража, рядом с дверью в душевую комнату, скромно отгородив ее занавеской. Я могу, не покривив душой, признаться, что за последние семнадцать лет это была моя первая настоящая семья, окружившая меня любовью, чуткостью и уважением. Я чувствовал себя беспредельно счастливым среди этой молодежной компании. Несмотря на то что я старше, жизнерадостности мне не занимать – я привык жить вне рамок законов и ограничений.
Я не задавал никаких вопросов, да их, собственно, и не требовалось задавать, и без того все было ясно: никто из них и рядом не стоял с настоящим механиком. Они слабо разбирались, а вернее, совсем не разбирались в двигателях, и меньше всего в двигателях машин американских марок, владельцы которых были основными, если не единственными, клиентами. Один парень был токарем, чем объяснялось присутствие токарного станка в гараже для расточки, как уверяли они, поршней. Очень скоро я убедился, что токарный станок действительно предназначался для расточки, но только газовых баллонов, чтобы можно было приладить к ним запал и бикфордов шнур.
Для недавно прибывших французов франко-венесуэльский гараж занимался ремонтом автомобилей. А вот по заказу венесуэльского финансиста там делались бомбы для golpe.[22] Меня это не слишком устраивало.
– К черту! Объясните мне, пожалуйста, для кого и против кого вся эта затея?
Однажды вечером, при свете лампы, я доставал своими расспросами трех французов, в то время как их жены и малыш крепко спали.
– Не нашего это ума дело. Мастерим горшки для Алехандро – значит так и надо, дорогой друг.
– Для вас, может, так и надо, а я должен знать.
– Зачем? Получаешь жирный кусок, живешь припеваючи, что тебе еще?
– Так-то оно так – припеваючи, но не забывайте: я чувствую себя здесь не так, как вы. В этой стране я нашел приют, мне дали свободу и оказали доверие.
Моя болтовня, да еще в моем положении, их просто ошарашила. Они прекрасно знали, что́ творилось у меня в голове, и про мою навязчивую идею тоже; я им обо всем рассказал. Только не заикнулся о последнем деле с ломбардом. Они стали приводить свои доводы:
– На этом перевороте, если он удастся, ты сможешь заработать всю необходимую сумму для осуществления своего плана. И даже больше. Что же касается нас, то, право, мы тоже не собираемся всю жизнь торчать в этом гараже. Нам также не до смеха, но о том, чтобы зарабатывать такие деньги, не успев прибыть в Южную Америку, мы могли только мечтать. Подумай хорошенько!
– А ваши жены, ребенок?
– Жены в курсе. За месяц до переворота они отправятся в Боготу.
– Ах вот оно что!.. Они в курсе. Я так и знал. Значит, для них нет ничего удивительного в том, что происходит.
В тот же вечер я отправился поговорить с Делоффром и Алехандро. Алехандро попробовал объясниться:
– В нашей стране всем заправляют Бетанкур и Гальегос под прикрытием псевдодемократов из Д. Д. (партии «Демократическое действие»). Власть им передали безмозглые военные, которые сами не понимают, почему они сбросили другого военного, генерала Медину, человека куда более либерального и гуманного, чем нынешние гражданские власти.
Мне приходится быть немым свидетелем преследования бывших функционеров, сторонников генерала Медины, и я пытаюсь понять, почему люди, совершившие революцию под лозунгом «социальная справедливость и уважение прав всех без исключения», становятся хуже своих предшественников, стоит им только прийти к власти. Вот почему я вношу свой вклад в дело возвращения Медины.
– Хорошо, Алехандро, я тебя понимаю. Ты прежде всего хочешь сделать так, чтобы партия, стоящая сейчас у власти, прекратила преследовать своих противников. А у тебя, Делоффр, только один бог – генерал Медина, твой защитник и друг. Но послушайте: именно эта партия, которая сейчас правит, освободила меня, Папийона, из тюрьмы Эль-Дорадо. Именно когда убрали Медину, приехал новый начальник, который, надеюсь, и сейчас здравствует, дон Хулио Рамос, адвокат и известный писатель. Он-то меня и освободил и покончил со всеми зверствами в тюрьме. И вы хотите, чтобы я участвовал в государственном перевороте, направленном против этих людей? Нет уж, увольте, пожалуйста. Вы знаете, я человек слова и умею держать язык за зубами.
Алехандро, настоящий сеньор, знающий о моем затруднительном положении, сказал мне:
– Энрике, ты не делаешь бомбы, не работаешь на токарном станке. Ты ведь занимаешься только машинами да помогаешь кузовщику, подаешь ему инструмент. Останься еще на некоторое время. Я тебя очень прошу. Можешь не сомневаться: если мы решимся на выступление, обещаю предупредить тебя более чем за месяц.
Так я и остался работать с тремя молодыми парнями, не буду называть их по имени, обойдусь лишь инициалами: П. Л., Б. Л. и Ж. Г.; все трое до сих пор пребывают в добром здравии и легко могут себя узнать. В общем, сбилась тесная компания. Мы всегда были вместе. Жили на полную катушку, так что каракасские французы окрестили нас тремя мушкетерами, которых, как известно, было четверо. Эти несколько месяцев нашего совместного проживания останутся в моей памяти лучшими из всех, прожитых в Каракасе, самыми веселыми и жизнерадостными.
Жизнь наша представляла собой сплошное веселье. Каждую субботу мы оставляли себе в личное пользование автомобиль пошикарнее, а клиенту сообщали, что он еще не готов. Сами же отправлялись на нем к морю на дивные пляжи, где росло много цветов и кокосовых пальм. Там мы купались и дурачились от души весь день. Разумеется, иногда не обходилось без приключений, когда возмущенный владелец машины, который полагал, что его лимузин стоит в гараже, вдруг вместо этого видел цирк на колесах. В таких случаях мы очень вежливо и тактично объясняли ему, что это делается в его же интересах, поскольку-де нельзя машину возвращать сразу после ремонта, не проверив ее на ходу, а для этого требуется обкатка. Ни разу подобные встречи не заканчивались для нас неприятностями, и, несомненно, большая заслуга в этом заключалась в милых улыбках обеих наших женщин.
Правда, бывали случаи и «посмешнее». В автомобиле у швейцарского посла потек бензобак. Посол приехал на своем лимузине и попросил запаять трещину. С помощью резинового шланга я слил бензин из бака до последней, как мне показалось, капли. Но, по-видимому, моих стараний оказалось недостаточно. Едва я поднес горелку, как чертов бак взорвался, и пламя перекинулось на машину, которая полностью сгорела. Мы с рабочим, оба забрызганные мазутом и копотью, еще стояли и ощупывали себя, еле соображая, что остались в живых, когда услышали спокойный голос Б. Л.: