Тут-то и началась самая безрассудная история, приключившаяся со мной.
Я вступил в контакт с группой покупателей и объяснил, что я и есть тот человек, который им нужен, ибо владею ситуацией. Очень быстро, буквально с первых же встреч, я убедил их в необходимости открыть аккредитивы на проведение операций, потому что на этот раз, прежде чем что-либо предпринять, я должен быть уверен, что дело пойдет хорошо, а на такое дело потребуются миллионы долларов. И доллары начинали поступать – на их имя, разумеется.
Я стал предпринимать дальнейшие ходы, устанавливая контакт за контактом. Со всех сторон на меня посыпались предложения на крупные партии меди, готовой к переработке. Одни знали, где находится отслуживший свой срок подводный телефонный кабель, где его прячут и охраняют под большим секретом, словно какую драгоценность. Знают, на каком складе он лежит под неусыпным оком национальных гвардейцев, которые и сами не ведают, что там на самом деле. Продавец мне разъяснил, что тот, кто его надоумил на это дело, сообщил ему очень ценную деталь: кабель разрезан на небольшие куски и заложен в старые бочки, а сверху засыпан черным металлоломом – чугуном и сталью. Это на случай проверки, потому что вывоз черного металлолома разрешен.
У другого весьма уважаемого коммерсанта-каталонца зять служил в «Электрической компании». У этой компании скопились километры старого медного кабеля для линий высокого напряжения. Старый кабель заменили на новый из другого металла. Он уверял, что я могу получить этот кабель, когда захочу, но платить должен наличными. Оказалось, в Венесуэле повсюду лежали груды меди, припрятанные и ревностно охраняемые, которые ждут не дождутся своего покупателя.
Каждый продавец держал в секрете источники меди, но чаще всего он действовал лишь как посредник другого продавца. Первый под большим секретом, только между нами, делал мне неясные намеки на того, второго, но имени его никогда не называл. В общем, игра велась на полном взаимном доверии. Все было окутано завесой тайны.
Я покупал, продавал, снова покупал и снова продавал, устраивая в своей маленькой квартире роскошные обеды для моих будущих покупателей и для продавцов. Рита хлопотала на кухне. Я возомнил себя самым хитрым, самым ловким коммерсантом. Я был приводным ремнем, стержнем всего дела. Покупатели не знали никого, кроме меня, так же как и продавцы.
Я действовал как искусный и коварный дипломат, покупая всех с потрохами (к счастью, в кредит): одних – для того, чтобы в нужный момент получить экспортные лицензии, других – для того, чтобы обеспечить продажу запасов меди различными компаниями только через меня, разумеется за комиссионное вознаграждение.
Для этого мне потребовались все мои способности, все мое время, все средства, оставшиеся в доме после креветочной катастрофы. Деньги уходили на разъезды, проживание в гостиницах, вино, виски, изысканные блюда, чтобы всех ублажить на самом высоком деловом уровне.
Я устраивал совещания, на которых каждый непреклонно отстаивал свои миллионные прибыли. Доли участников в будущих прибылях были весьма существенны, хоть и неравны. Иногда я устраивал обеды и тайные совещания с покупателями, которые начинали проявлять нетерпение. Случались и еще более тайные – с друзьями друзей тех друзей, которые могли достать экспортные лицензии в министерстве. Один из посредников предложил мне порт отправки, из которого, по его словам, можно было вывозить что угодно: на груз там закрывали глаза и медь превращалась в свинец, чугун или железный лом. Подсчитывая транспортные расходы, я пришел к выводу, что на каждый регион нужен был свой порт. Для Востока – Гуанта, для Запада – Маракайбо. Короче, чем больше уделять внимания покупателям, тем больше заплатят, а там уж дели свои большие миллионы.
Я почти что преуспел. После очередного памятного ужина, приготовленного Ритой, о котором до сих пор вспоминают некоторые уважаемые коммерсанты из Каракаса, я уточнил со своими основными продавцами детали операции. Все было отрегулировано и согласовано. Оговорили, сколько тонн меди поставит мне каждый, обсудили комиссионные. Установили даты поставки, выбрали тару.
Поскольку со всех сторон все было отлажено и сыграно как по нотам, мне ничего не оставалось, как уточнить через одного армейского офицера, что́ мне следовало предпринять, чтобы получить «добро» армейского ведомства на выдачу в министерстве экспортных лицензий. Я предоставил ему досье, в котором указывалось количество, качество и происхождение меди.
На следующий день как гром среди ясного неба раздался телефонный звонок и офицер сообщил:
– Мой дорогой друг, я страшно огорчен, но должен сообщить тебе о том, что ты продал больше меди, чем имеется в наличии в Центральной и Южной Америке, вместе взятых.
«Что за ерунда! Он что – дурак? Не хочет заниматься этим делом? Находит его бесчестным или слишком рискованным? Ведь медь-то есть! Иначе быть не может! Завязано столько людей, не могут же все они врать?!»
Но вечером он заявился ко мне с документами в руках и привел неопровержимые доказательства. Мне не пришлось больше сомневаться в реальности катастрофы.
Я надеялся на своих продавцов, они надеялись на своих, а те в свою очередь зачастую были только посредниками между предшествующим и последующим звеном в цепи. Но в последнем звене меди чаще всего никогда и не было, она существовала лишь в воображении. Очень часто медь служила только приманкой, чтобы провернуть другое дело. Так случилось и с каталонцем, а впрочем, все каталонцы жулики! Ему всучили три дюжины испорченных холодильников, которые никто бы и даром не взял, даже в придачу, но он их купил, потому что ему светило второе дело: ему обещали продать, как пить дать, тридцать тонн меди. Другой мой продавец, венгр, с той же надеждой доверху забил свою квартиру черенками от мотыг. С тех пор при виде дорожных рабочих он только морду воротит.
Я прижал своих продавцов к стенке, но было уже поздно. С этого надо было начинать. Пройдя по всей цепочке, я увидел, что тонны меди превращались в килограммы, а иногда и в фунты. На месте мифического склада оказывалась кучка стреляных гильз от артиллерийских снарядов, сожженных армией на учебных стрельбах, не более того. Подводный телефонный кабель вообще не существовал в природе, равно как и кабель линии высокого напряжения. И вообще не было никаких линий, замененных нефтяной компанией.
Я оказался в тяжелейшем положении. Я не то что опустился, а прямо так рухнул на землю. Да с такой высоты! Истратил за год почти все деньги, успокаивая себя тем, что любые расходы в будущем окупятся с лихвой.
Если кто действительно и существовал в этой истории, так это покупатели. Им я не мог возместить даже понесенных расходов по переводу денежных средств и открытию аккредитивов. С ними у меня не возникло особых конфликтов, ибо они видели, как я сам нажегся. Я допустил только одну ошибку: поверил на слово всем этим людям, всем этим «честным» коммерсантам.
Стоит ли описывать, в каком состоянии я пребывал. За два года меня дважды надули проходимцы. Сначала луноликий янки, а затем деловые люди, с виду честные, а на самом деле продувные бестии!
Я настолько разозлился на самого себя, что однажды заорал в собственной столовой:
– Отныне никаких дел с честными людьми, все они – лжецы и воры! В будущем никаких якшаний ни с кем, кроме настоящих проходимцев! По крайней мере, от них знаешь чего ожидать!
Глава шестнадцатаяТелохранитель. Паблито
Раздался стук в дверь (звонок не работал), и я пошел открывать в предвкушении, что это кто-нибудь из моих многочисленных продавцов меди, на ком – пусть хотя бы на одном из них – я смогу выместить свою злость, обрушив на него весь свой запас бранных слов, а может, даже поколотить, если он окажется слабаком.
Но на пороге стоял мой лучший друг – полковник Боланьо. Он, как и члены его семьи, всегда называл меня Папийоном. Только они, и никто больше в Венесуэле. Для всех остальных я был Энрике или дон Энрике, в зависимости от того положения, которое я занимал на тот или иной момент. На этот счет у венесуэльцев отличное чутье: они сразу видят, процветаешь ты или на мели.
– Привет, Папийон! Сколько же лет мы не виделись! Наверное, уже больше трех.
– Да, Франсиско, три года.
– Что же не заходишь? Посмотрел бы, как я устроился на новом месте, я ведь недавно построил дом.
– Ты меня не приглашал.
– Друга не приглашают, он приходит сам, когда захочет. Если у твоего друга есть дом, то это и твой дом. Пригласить друга – значит оскорбить его, уравнять с теми, кто не может прийти без приглашения.
Я не стал возражать, чувствуя, что он прав.
Боланьо обнял Риту, сел и в задумчивости облокотился на стол. Снял полковничью фуражку.
Рита подала ему кофе, а я спросил:
– Как ты узнал мой адрес?
– Это мое дело. А почему ты сам не сообщил мне его?
– Много дел и много забот.
– Забот?
– Предостаточно.
– Значит, не вовремя пришел.
– Почему?
– Хотел попросить у тебя в долг пять тысяч боливаров. Немного прижало.
– Никак не могу, Франсиско.
– Мы разорены, – сказала Рита.
– Ах, вы разорены? Ты разорен, Папийон? Неужто правда разорен? И у тебя хватает наглости заявлять мне об этом? Ты разорен и скрываешься от меня? Потому и ко мне не заходишь, чтобы не рассказывать о своих бедах?
– Да.
– Ну тогда позволь сказать тебе, что ты мерзавец. Когда у тебя есть друг, то именно ему и рассказывают о своих заботах и от друга должно ждать, что он поможет выбраться из беды. А ты большой мерзавец, потому что и не вспомнил обо мне, своем друге, готовом подставить тебе плечо. Представь себе, о твоих несчастьях я услышал от других. Вот и пришел сюда, чтобы помочь.
Мы с Ритой не знали, куда деться, и от волнения не могли даже говорить. Мы действительно ни к кому не обращались и ничего ни у кого не просили. Хотя многие, кому я оказывал большие услуги, кто был обязан мне даже своим положением в обществе, знали о наших трудностях, никто из них не пришел и не предложил нам хоть чем-то помочь. В основном это были французы, а с