Восемь раз спрашивал у скамьи, не сидели ли на ней «случайный» лжесвидетель и лицемерный фараон, обсуждая дальнейшие показания во время своих многочисленных «случайных» встреч.
Восемь раз уходил отсюда, с каждым разом все больше и больше выпрямляя спину, а в последний раз ушел прямым и гибким, словно юноша, шепотом повторяя про себя: «И все же ты победил, дружище. Ты здесь, ты на свободе, ты в добром здравии, ты любим, и твое будущее в твоих руках. Не поддавайся искушению узнать, что случилось с теми, кто остался в прошлом. Ты здесь, и это почти чудо. А такие чудеса Господь творит не каждый день. Так будь уверен, что из всех ты самый счастливый».
Глава восемнадцатаяИзраиль. Землетрясение
Я вылетел из Парижа через Орли и отправился в Израиль, где должен был повидаться с матерью Риты. Мне было любопытно познакомиться с этой страной и этим народом, преследуемым испокон веков, а сейчас, как говорят во всем мире, творящим чудеса.
Откровенно говоря, я был настроен весьма скептически. Я рассматривал Израиль и его народ как люд подневольный, находящийся в плену у своей религии, которому раввины да святоши навязывают как образ мыслей, так и образ жизни.
Самолет сел в Тель-Авиве. Мне надо было добраться до Хайфы: там, где-то рядом, в местечке под названием Тель-Ханам, жила мать Риты.
Сразу же бросилось в глаза, что молодое поколение этой страны не без царя в голове.
Все водители такси помимо иврита владели по крайней мере одним иностранным языком, некоторые – двумя. Первый из подошедших ко мне говорил по-английски. Потребовалось всего три минуты, чтобы найти того, который знал бы французский или испанский. И вот мы в стареньком такси, за рулем которого сидел молодой парень, одинаково хорошо говоривший по-испански и по-французски. Я начал разговор:
– Ты откуда?
– Родился в Касабланке, закончил там учебу и получил диплом. Я сефард.
– А кто такие сефарды?
– Это евреи, изгнанные испанской королевой Изабеллой Кастильской. В школе я учился на французском, а испанскому научился от отца и матери.
– Давно уже живешь здесь?
– Десять лет. Приехал вместе с отцом, матерью, бабушкой и двумя сестрами. Здесь нормально, у всех есть работа. Мы у себя дома, на своей земле. Все выучили иврит. Зачем? Обязательно должен быть какой-то общий язык, поскольку в Израиль съехались евреи со всего мира. Каждый приехал со своим языком. Как же нам быть без единого языка для всех?
– Работаешь на себя? Твоя машина?
– Нет, я не настолько богат, чтобы иметь свое такси.
– Дорого стоит?
– Очень дорого, около пятидесяти тысяч франков.
– Значит, здесь, как и везде, есть богатые и бедные.
– Есть богатые, это верно, но бедных нет, потому что здесь не надо выклянчивать ни работу, ни деньги.
– А престарелые?
– Ими тут занимаются серьезно. Они получают хорошую пенсию и маленький домик с садиком.
– У тебя есть дом?
– Пока нет. В администрации засели польские евреи, так что сефардов слегка прижимают. Своего рода расовая сегрегация.
– Неужто! Значит, вы последние, у кого еще есть расовые проблемы!
Он смеется.
– Что верно, то верно. Но всегда смешно. Это изживется в следующем поколении. Они все будут сабрами.
– А нынешние сабры, они не расисты? Сабры – это те, кто родился в Израиле, не так ли?
– Да. Но они тоже расисты. Они мнят себя высшей расой и полагают, что должны иметь больше прав, чем остальные. И только из-за того, что родились в Израиле.
– Значит, у себя в поселке ты не в числе избранных.
– Да, но мы забываем обо всем, когда действуем как единая нация, то есть когда мы работаем все вместе ради процветания экономики.
– А евреи из других стран помогают вам деньгами?
– Эти средства не разбазариваются, а используются только на то, чтобы люди жили нормально. На них создаются предприятия, орошаются пустыни, сажаются деревья и строится все, что может быть полезно обществу.
– Ты любишь свою страну?
– Я отдам за нее жизнь.
– А что в тебе сидит крепче всего? Религиозный фанатизм?
– Нет. Я еврей, но в нашей семье мы едва ли следуем законам Торы. Видите ли, надо понять, что ни в одной стране к нам не относятся как к равным. Мой отец воевал вместе с французами и вместе с марокканцами. Но всегда находился какой-нибудь идиот, будь то француз или араб, кто обзывал его грязным иудеем.
– Согласен, но по одному человеку нельзя судить о нации!
– Верно, но когда рискуешь жизнью и носишь форму армии этой нации, тогда и относиться к тебе должны, как к другим.
– Тоже верно.
Хайфа. Через четверть часа мы приедем в Тель-Ханам.
– Ты знаешь этот адрес?
– Нет, но нам подскажут.
В десять вечера мы прибыли в Тель-Ханам, большой пригород Хайфы. На улицах было полно народу, мальчишки и девчонки всех возрастов ходили группами. Они смеялись, пели, галдели, обнимались. Подростки тринадцати-четырнадцати лет фланировали в обнимку со сверстницами. Без всякого стеснения, у всех на виду, они миловались, познавая основы игры в любовь. На мой непривычный взгляд, это было что-то совсем новое.
Я спросил адрес.
– Это там. Но надо выйти здесь, такси не сможет подъехать к двери дома, потому что нужно подниматься по лестнице.
Я расплатился с таксистом. Один мальчишка по-хозяйски взял мой чемодан, а три девочки и три мальчика любезно нас сопровождали.
– Вы приехали издалека?
– Из Венесуэлы. Слышали?
– Конечно, это в Южной Америке.
– Где научился французскому?
– А я француз, и он тоже, танжерец, а этот – марокканец.
– А девочки?
– Все три – польки.
– Красивые. Ваши невесты?
– Нет, подружки. Хорошие подружки.
– А как вы разговариваете между собой?
– На иврите.
– И как вы объяснялись, когда еще не все знали иврит?
– А знаете, чтобы играть, гулять вместе да обниматься, не надо знать иврит, – ответил, смеясь, мальчишка, который нес чемодан. – Между прочим, мы теперь не французы, не поляки. Мы все – израильтяне.
Когда мы подошли к дому, они все захотели подняться со мной на третий этаж и ушли только тогда, когда открылась дверь и мать Риты бросилась мне в объятия.
Необыкновенный Израиль, необыкновенная страна, которую мне предстояло открыть! Встреча с матерью Риты была волнующей, она мне многое рассказала, я тоже должен был рассказать ей немало, но, разумеется, отнюдь не все время я проводил с тещей. Отправлялся куда глаза глядят, быстро обзаводился друзьями, особенно среди молодежи, которая интересовала меня больше, чем пожилые люди.
Постепенно я открывал для себя молодежь Израиля. Она оказалась не мудрее других молодых людей: парни так же любили жизнь, мотоциклы, бешеные гонки, забавы, девчонок, танцы. Но я замечал у большинства из них умело привитую им воспитателями убежденность в том, что неплохо владеть иностранными языками и освоить хорошую профессию, чтобы потом зарабатывать себе на жизнь, а главным образом чтобы быть полезным своей стране. Я видел много ребят, способных на лишения ради того, чтобы играть в обществе роль, которой можно гордиться. К высокому положению они стремились не из-за денег и роскоши.
И вот еще какое открытие я сделал: евреев Израиля не интересуют деньги. Как получилось, что эта предприимчивая нация, которая в других странах и дня не мыслит прожить без того, чтобы не приумножить свой капитал, так радикально изменилась, переехав в свою страну?
Но все же, чтобы проверить, насколько крепки и стойки эти чувства у молодежи, я спросил одного парня, много ли он получает, работая механиком, и выяснил, что зарплата весьма скромная – менее двухсот долларов.
– Ты знаешь, с твоей профессией в Венесуэле ты зарабатывал бы в пять раз больше.
Он рассмеялся и ответил, что во Франции ему предлагали в четыре раза больше, но его это не интересует. Здесь он свободен, чувствует себя хорошо, и, самое главное, он в своей стране.
Он не соблюдает никакие религиозные обряды, разве что строго необходимые. Ему не нравятся старые бородатые евреи в черных ермолках, особенно раввины-поляки, настроенные чересчур сектантски и желающие заковать всех в цепи религии. Он любит свой народ, но народ молодой, спортивный, свободный, открытый сексу и без всяких комплексов. Когда живут дружно и все вместе, парни и девушки, это ему больше всего по душе. Он считает себя причастным к любому успеху своего народа, будь то в промышленности или сельском хозяйстве, и радуется этому.
Надо отметить, что из-за языкового барьера мне удалось поговорить только с молодыми людьми, приехавшими в Израиль из Франции, Северной Африки и Испании. Один из них объяснил мне, что по политическим убеждениям он, скорее всего, социалист, как и большинство его товарищей. Другой, выходец из Марокко, сообщил, что у него нет ненависти к арабам. Он прекрасно знает, что вражду между арабами и евреями посеяли пропаганда и надуманные интересы. Он сожалеет об этом и с большой теплотой вспоминает то время, когда ему в Касабланке приходилось играть и общаться на улице с арабскими ребятами и между ними, ни с той, ни с другой стороны, не возникало никаких проблем. Он много думал и пришел к выводу, что подобная ситуация создана какими-то другими людьми, не арабами и не евреями.
– Зачем арабы хотят развязать с нами войну? – добавляет он, так как слухи о войне в конце мая тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года всерьез начинают будоражить население. – Чтобы отобрать пустыни, которые мы превратили в плодородные земли? А разве у них мало необработанной земли на их собственной территории? Они говорят о свободе арабского мира и своей независимости, но, развязывая войну в надежде победить, они отдаются в руки русских. Неужели русский меньше отличается от араба, чем еврей? По сути, араб и еврей – двоюродные братья.
Однако я смог убедиться в том, что он страшный сионист, как и его друзья.
Я приехал повидаться с матерью Риты и, конечно же, познакомиться с кибуцами, с их коллективной формой ведения хозяйства и управления. Этот вопрос интересовал меня с самого начала, но особенно с того момента, когда я затеял собственную авантюру с креветками в Маракайбо. Если бы, как я неоднократно говорил себе, дела сложились удачно, мне бы удалось создать для моих рыбаков и других людей нечто похожее, что неизбежно привело бы к более высокому уровню жизни.