– Ну?
– Это значит: получили три потрясающих отрывка из книги. Если остальное выдержано в том же духе, книга исключительная.
– И ты собираешься послать им все шестьсот двадцать страниц?
– Ты что, смеешься? Я сам все отвезу.
– Поездка обойдется недешево.
– Идет игра, малышка! Идет игра, разве нужно говорить об этом? Мы ставим на кон нашу халупу, те гроши, которые лежат в банке, весь наш актив. Игра, ты слышишь? Банко. Иду ва-банк. И слушай меня хорошенько. На этот раз я чувствую, я уверен, что французы скажут: «Девятка в выигрыше, загребай денежки, Папийон. Наконец-то ты сорвал банк в твоей беспутной жизни!»
Глава двадцатаяГоспода издатели
С небольшим чемоданчиком, в котором уместилось три с половиной килограмма машинописного текста, я сел на рейс Каракас – Париж. Билет «туда и обратно» мы взяли в кредит.
Мне так не терпелось встретиться с издателем, что я даже пренебрег опасностью столкновения с полицией в Орли. Я надеялся, что меня не вычислят, не арестуют и не заставят подписывать документ, запрещающий мое пребывание в Париже! Тогда пришлось бы клянчить разрешение, что для меня унизительно. Спустя тридцать восемь лет я, должно быть, исчез из списка лиц, находящихся под наблюдением полиции.
Улица Нель, дом 8, издательство Жан-Жака Повера. Мне, прибывшему из Каракаса, с его широкими современными проспектами, улочка показалась узкой, грязной и запущенной, а дом – облупившимся, словно больным проказой. Двор выглядел столь же омерзительно, как и улица. Мостовая из крупного булыжника – таким камнем мостили улицы Парижа сто лет назад, ворота, в которые давным-давно, должно быть, въезжали фиакры или коляски. Чтобы выехать из таких, надо было хорошенько все рассчитать. Второй этаж был высокий, туда вела лестница без ковра с высокими ступенями, по которым было трудно взбираться. На лестнице было холодно (на дворе стоял октябрь), ступени были обшарпаны – в общем, все это сильно напоминало вход в карцер центральной тюрьмы в Кане. Ну и ну! У издательства Повера оказался не очень-то обнадеживающий вид.
Как бы то ни было, а это был один из самых старых кварталов Парижа, и немало молодцев, напичканных познаниями в области искусства, отдали бы жизнь за то, чтобы здесь не тронули ни единого камня, а вот для молодца, прибывшего из Южной Америки с «бомбой» под мышкой, все это были мелочи, не заслуживающие внимания, на них не сделаешь большой бизнес.
Однако на втором этаже меня встретила красивая дверь, покрытая лаком, огромная, как у всех провинциальных нотариусов. А сверху блестящими медными буквами значилось: «Жан-Жак Повер, издатель».
Дверь открывалась нажатием кнопки. В этой конторе не боялись воров! Правда, в этом логове ничего и не было, кроме бумаги. И все же, когда открываешь дверь сам, чувствуешь себя как-то увереннее.
Однако я заранее предупредил о своем приходе по телефону.
– Алло! Мсье Кастельно? Говорит Шарьер.
– Вот как! Вы звоните: из Каракаса?
– Нет, я в Париже.
– Вот это да!
Он никак не мог опомниться и попросил меня зайти к нему в конце дня.
В приемной ожидали двое с рукописями на коленях. Когда секретарша предложила мне сесть, пожилая дама наклонилась ко мне и сказала:
– Надеюсь, вы не очень спешите, поскольку я жду уже порядочно.
– Нет, я не спешу.
Через минуту я услышал голос:
– Просто невероятно видеть вас здесь, мсье Шарьер.
Говорил человек лет сорока, моложавый на вид, улыбчивый, с приятной внешностью, тощий как жердь. Казалось, он утонул в своем видавшем виды костюме.
Он представился:
– Жан-Пьер Кастельно. – И, смеясь, добавил: – Честное слово, просто не верится. Всего мог бы ожидать, только не встречи с вами здесь.
Он вежливо и очень любезно увлек меня в свой кабинет. Внутри было тепло, все обставлено строго, но книжный шкаф и всевозможные рисунки и афишки на стенах придавали помещению живость.
– Никак не приду в себя от того, что вижу вас здесь. Простите, после моего письма я ждал другие тетради, но только не вас.
– Вы удивлены, что разорившийся человек приезжает из Каракаса, получив обычное письмо, которое вас ни к чему не обязывает, верно?
– Да, это так, – ответил он, смеясь, – признаюсь, что именно так.
– Видите ли, я на мели, это правда, но все же за телефон и жилье пока плачу.
– Важно, что вы приехали. Жан-Жак будет доволен. У вас есть рукопись? Она закончена?
– Да, рукопись есть. Она полностью закончена.
– Она у вас с собой?
– Нет, я принесу ее завтра. Сегодня у нас просто знакомство.
Мы болтали уже какое-то время, когда в кабинет вдруг зашел молодой человек с ясными глазами и приятной улыбкой.
– Представляю вам Жана Кастелли, – сказал Кастельно.
– Очень рад. Анри Шарьер. У вас такая же фамилия, как у одного из каторжников в моей книге. Вас это не смущает?
– Вовсе нет, – ответил он, смеясь. – Я читал ваши отрывки, и они мне очень понравились. Поздравляю вас.
С этими словами он ушел. Мы поговорили еще немного, и я поднялся.
– До завтра.
– Как, вы не хотите со мной пообедать?
– Спасибо, завтра.
– Значит, до завтра, с тетрадями.
– Со всеми тетрадями.
Я вернулся в пригород, к моему племяннику Жаку. Он знал Париж как свои пять пальцев и имел довольно точное представление о литературных кругах, поскольку сам работал в «Пари матч». Он у нас художник. Вместе со своей очаровательной женой Жаклин, декоратором, и двумя дочерьми он ждал в уютной вилле, окруженной садом.
– Ну и как, дядюшка? – поинтересовался Жак, едва я успел открыть дверь.
– А вот так… – И я рассказал. – Этот Кастельно – приятный малый.
– А Повер?
– Я его не видел.
– Ты не видел его?
– Да нет же!
– А это хороший или плохой признак, как считаешь?
– Думаю, что Кастельно занимается рукописями и принимает первоначальные решения. Хозяин же должен работать в стиле американского делового человека.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Как и во всяком деле, любое предложение сначала рассматривается сотрудниками. Они объясняют, почему рекомендуют тот или иной продукт, будь то литературное произведение или новая модель водопроводного крана. И только в последний момент вступает босс. А поскольку он никогда с тобой не встречался, не обедал, не пил виски, не симпатизировал тебе, а тем более не проронил ни одного похвального слова, то его появление действует, как гильотина: либо голову снесет, либо спасет. Тут он начинает разглагольствовать: «Вы понимаете, это не совсем то, что требуется, сейчас это не очень-то пойдет, мои сотрудники легко увлекаются, и это понятно, ведь не они же платят и рискуют, а я не могу себе этого позволить. Сейчас мы могли бы посмотреть, попробовать, разумеется, если вы согласитесь работать с нами на более скромных условиях». Так вот Повер должен быть таким.
– Ну ты уж, дядюшка, слишком пессимистичен!
– Напротив, я тонкий психолог, сынок. И вот что я тебе скажу: когда такой тип, как я, возвращается из ада, из тех жутких условий, проделывает двенадцать тысяч километров на самолете, чтобы привезти тебе страницы с описаниями своей голгофы, то ты, если в тебе есть хоть что-то человеческое, даже если ты очень занят, придешь к нему, хотя бы просто поздороваться. А он не пришел, так что не нужно делать ему рентгеноскопию, ее результат известен заранее: как и у некоторых американских бизнесменов, его сердце бьется только в такт звонкой монете. Будь уверен.
От этих объяснений Жак и Жаклин чуть не умерли со смеху.
Утром я встал рано, чтобы ровно в десять быть в Париже.
С собой я прихватил шестьсот двадцать страниц отпечатанной рукописи. Такси высадило меня на углу улиц Нель и Дофин, и там, у входа в бистро, я заметил Жан-Пьера Кастельно.
Он был в пальто, и не напрасно: на улице было прохладно, а при его худобе на подкожный жирок надеяться не стоило – не защитит. Он подошел ко мне и предложил выпить кофе.
Случайно или нет он оказался на тротуаре и дождался меня? Кто знает!
– Как дела, мсье Кастельно?
– Спасибо, хорошо. Рукопись в чемоданчике?
– Да.
Принесли два кофе.
– Вы позволите взглянуть?
– Да, конечно. (Торопится приятель. Значит, она его интересует.)
Я водрузил холщовый чемоданчик на стол, открыл застежку-молнию.
В ту же секунду веселый, любезный, милый Кастельно забыл про свой кофе, остывающий рядом, и быстро пробежал глазами профессионала то одни, то другие страницы. Я вглядывался в его сосредоточенное лицо, в слегка прищуренные и напряженные глаза. Он забыл про меня. Хороший признак.
– Вот что, мой дорогой Шарьер, сегодня четверг, я буду читать эту толстую рукопись в субботу и воскресенье. Приходите ко мне в понедельник, и я вам скажу, что́ мы сможем предпринять. Не стоит подниматься ко мне в кабинет; по сути, все сказано. Согласны?
– Очень хорошо.
– Значит, до свидания, до понедельника.
Все это он произнес с совершенной непринужденностью, милой улыбкой и открытым взглядом, пока закрывал застежку-молнию. Став обладателем парусинового чемоданчика, он совершенно естественно дал мне понять, что ему не терпится оказаться наедине с рукописью.
– До свидания, мсье Кастельно, до понедельника.
Милый человек отправился по улице Нель, а я поднялся по улице Дофин к станции метро «Одеон».
Моросил мелкий дождик, но мне не было холодно: меня спасало пальто, да и подкожного жирка вполне хватало.
Поездке на метро я предпочел такси, и лишь в пригородном поезде мысленно вернулся к тому, что только что произошло. До этого все мое внимание было поглощено жизнью парижских улиц, которую я наблюдал из такси.
«Может, надо было взять с него расписку? Зачем, Папи? Твоя книжка хоть и не сокровище, но ее, в конце концов, можно скопировать либо полностью, либо частично. Кажется, мой племянник говорил мне, что, прежде чем передать рукопись кому бы то ни было, надо принять меры предосторожности и зарегистрировать ее в Обществе литераторов. Но я же не писатель. И потом, никто не может занять место Папийона, высланного на вечную каторгу двенадцатью вонючками из суда присяжных, это вам не настоящий писатель.