Постой, а почему он не захотел, чтобы ты поднялся к нему в кабинет? Может быть, на то была причина? Да будет, Папи, осторожность не помешает, согласен, но не до такой же степени! Ты же видел его приятную физиономию честного парня, дружелюбного и веселого. Я-то видел, да, но у того луноликого янки, что нажег меня с креветками, хрен бы ему в глотку за его добрые глаза, тоже ведь была физиономия честного человека! Нет, этот, видимо, просто не хотел заставлять тебя подниматься по лестнице. Будем надеяться на лучшее.
Во всяком случае, через четыре дня с небольшим тебе все станет ясно. Очень даже здорово, что этот главный управляющий в конторе Повера будет читать твою книгу в выходные. Скольким рукописям выпадает такой шанс, особенно если их приносят неизвестные авторы? Да к тому же если это бывший каторжник?
Четыре дня – это целая вечность. А не навестить ли тем временем племянницу в Сен-При?»
На следующее утро я взял билет на «Каравеллу», обслуживающую внутренние авиалинии, и отправился в Лион. Самолет был набит до отказа, кресло неудобное. Я курил, а рядом со мной какая-то милая женщина читала «Франс суар». Поскольку я отказался от газеты, предложенной мне стюардессой, я краешком глаза следил за заголовками в газете соседки, которая любезно развернула ее передо мной.
Боже мой! Нет, это невозможно! Огромными буквами за подписью Эдгара Шнайдера было набрано:
«КАКАЯ ПОЛЬЗА ОБЩЕСТВУ ОТ ПОВЕРА?»
Кроме заголовка, я ничего не мог разобрать без очков. Они лежали в кармане пальто на сетчатой полке над головой. Я сидел рядом с иллюминатором, и, чтобы их достать, потребовалось бы побеспокоить двоих и занять весь проход между креслами. А это неудобно для всех и очень долго.
«А может, этот Повер и вовсе не мой. Вряд ли такими крупными буквами станут писать о каком-то Повере-издателе, скорее, о Повере-министре».
В конце концов мое терпение иссякло.
– Мадам, простите, не могли бы вы сказать мне, кто такой этот Повер?
– Вы хотите газету?
– Нет, спасибо, я без очков. Будьте добры, прочитайте мне, что там написано мелким шрифтом.
И моя любезная соседка начала читать бесстрастным тоном:
– «Жан-Жака Повера (больше нет сомнений) могли бы спасти от банкротства его собственные кредиторы.
То, что этот издатель, самый главный нонконформист в Париже, называет судебным казусом, на самом деле оборачивается долговой ямой в… новых франков».
– Спасибо, мадам, большое спасибо. Я возьму у вас газету, когда вы закончите читать, мне хочется сохранить эту статью. Она меня заинтересовала.
– Вы знакомы с Жан-Жаком Повером?
– Нет, хуже того, я рискую познакомиться с ним в понедельник.
Ее лицо приняло удивленное выражение, а «Каравелла» продолжала мягко прошивать пушистые октябрьские облака.
«Черт с ними, с моими соседями, если я их побеспокою. Тем хуже для них». От волнения захотелось помочиться.
– Извините, мадам. Простите, мсье.
Вместо того чтобы оправиться стоя, я уселся на стульчак. Теперь можно было поразмыслить наедине с собой, на свой собственный лад. Приходилось, однако, держаться за дверную ручку, чтобы не потерять равновесие. Так, должно быть, поступают и другие, когда оправляются.
«Да, приятель, вот уж действительно, катастрофа так катастрофа. Ты уже почти нашел издателя, он был у тебя чуть ли не в кармане, а на самом деле оказался в чьей-то заднице.
И в довершение всего – у него еще и твоя рукопись.
Понял теперь, почему этот парень с обворожительной улыбкой поджидал тебя перед бистро и не хотел, чтобы ты поднимался к нему в кабинет?!
Черт возьми! Тебе следовало бы носом чуять, что тут жареным пахнет! Может быть, там, наверху, судебный исполнитель уже готовился наложить арест на движимое имущество, машины, оборудование. Ну и дела!
А недурная газетка, эта „Франс суар“, благодаря ей ты узнал свежие новости. Неважно какие, простите, зато свежие! От таких новостей и вправду может хватить удар!
Что же делать? Взять у доброй женщины газету и немедленно возвращаться в Париж!»
В 10:00 самолет совершил посадку в Лионе.
В 10:20 я забрал свой чемодан из багажного отделения.
В 10:30 прошел регистрацию на рейс Лион – Париж.
В 15:00 ворвался в приемную издательства Повера.
В 15:01 проник, без доклада и не спрашивая разрешения, в кабинет Кастельно и застал его вместе с Жаном Кастелли за чтением и обсуждением моей рукописи.
В 15:06 спокойно уложил ее в холщовый чемоданчик, убедившись, что в ней ровно шестьсот двадцать страниц.
В 15:10 у входа в кафе Кастельно объяснил мне, что Жан-Жак Повер не может меня издать вовсе не потому, что фирма, носящая его имя, испытывает серьезные затруднения, он мог бы это сделать в одном из филиалов, которые находятся в хорошем финансовом положении, а совсем по другой причине.
В 15:15 я без обиняков заявил Кастельно, что не желаю ничего больше знать об этом слишком ловком дельце́.
В 15:20 мы решили поужинать вместе в ресторане «Купол» в восемь вечера.
И там передо мной предстал самый благородный, самый сердечный и самый искренний человек, какого я когда-либо знал.
За виски я узнал, что Кастельно очень плотно и с самого начала занимался делом Альбертины Сарразен;
за устрицами – что он на мели и уходит от Повера, потому что тот не в состоянии ему платить, и что только в отдаленной перспективе ему светят небольшие деньжата;
за рыбой – что Повер его друг и что он оставляет ему в бесплатное пользование маленькую комнатку во дворе, малость запущенную, но он переделает ее в офис с наступлением лучших времен, когда можно будет не опасаться за будущее;
за бифштексом – что у него вдобавок ко всему имеется пятеро очаровательных детишек – четыре девочки и один мальчик – и милая жена;
за сыром – что он все равно счастливчик, потому что в семье все доброжелательны и очень любят друг друга;
за десертом – что у него есть небольшие долги, но это не страшно, потому что за обучение детей в школе заплачено и на зиму они одеты;
за кофе – что если я не хочу больше слышать о Повере, то почему бы мне не доверить рукопись ему;
за коньяком – что он уверен, что через шесть месяцев сумеет опубликовать мою книгу, и на очень хороших условиях.
– Какие гарантии ты мне можешь дать?
– Материально – никаких. Вопрос упирается в абсолютное доверие. Ты не пожалеешь.
«Ишь, куда клонит! Либо он проходимец из проходимцев, либо…»
– Могу я зайти к тебе домой завтра? Если да, то во сколько?
– Приходи обедать к часу. Устраивает?
– О’кей.
Мы зашли еще в несколько баров. Пил он без дураков, но при этом держался великолепно. Все время оставался любезен и весел, а виски лил за воротник, как заправский знаток этого дела.
– До завтра, Жан-Пьер.
– До завтра, Анри.
Не знаю, что произошло, но, обмениваясь прощальным рукопожатием, мы громко рассмеялись.
В час ночи я добрался до своих. Дети уже спали.
– Это ты, дядюшка? Я думал, что ты в Лионе. Что случилось? Все в порядке?
– Да, что ни делается, все к лучшему. Мой издатель, вернее, тот, кто должен был бы им стать, обанкротился.
И мы дружно расхохотались.
– Поистине, дядюшка, у тебя вечно все не так, как у всех. Каждый раз происходит что-нибудь неожиданное!
– Верно. Всем спокойной ночи.
И вскоре я крепко уснул в своей комнате, совсем не беспокоясь о будущем моей книги.
Не могу объяснить почему, но у меня было доброе предчувствие.
Завтра все должно было проясниться. Ночь прошла мирно.
В час дня в субботу я поднялся на третий этаж опрятного здания в Шестом округе Парижа. Взбираться по ступеням было легко (а это для меня много значило с тех пор, как я сломал обе ступни в Барранкилье) благодаря в том числе добротной ковровой дорожке, на которой не скользила обувь. А на улице все еще шел дождь.
У Жан-Пьера оказалось настоящее индейское племя.
Две красивые дочери, Оливия и Флоранс, восемнадцати и шестнадцати лет, затем довольно длительный перерыв на Марианнином производстве (его жену звали Марианной). Я отметил ее мягкую улыбку и то, как блестели ее глаза, когда она смотрела на малышей, начавших появляться на свет через шесть лет после Флоранс. «Когда их уже больше не ждали», – заметил я, смеясь.
Семья жила в просторной квартире, ухоженной и довольно богатой. Кое-что из предметов старинной мебели указывало на то, что у кого-то из супругов, а быть может у обоих, в роду были бабушки из привилегированного сословия. За разговором я внимательно рассматривал детали.
Во время обеда я отметил две очень важные вещи.
В семье Жан-Пьера умели вести себя за столом, дети ели так же красиво, как и взрослые, лучше Папийона, кандидата на литературный успех.
Стол был круглый, и все хорошо друг друга видели. Старшие дочери с вежливой предупредительностью помогали подавать на стол: одна пошла за чем-то, вторая принесла еще что-то. Видно, что трое малышей обожали отца и разговаривали только с его разрешения, что случалось редко, поскольку Жан-Пьер любил поболтать не меньше, чем я, а этим все сказано – другим почти никогда не представлялся случай вставить слово.
Жан-Пьер действительно разговорился: об открытии Альбертины Сарразен, о ее успехе, о проблемах рекламирования и выпуска в свет нового автора, о взаимоотношениях с прессой, радио и критиками. Он назвал имена всех критиков, дал их характеристику и представил родословную. Легкость, с которой эта информация отскакивала от зубов моего будущего издателя, произвела на меня большое впечатление.
Было видно, что черепок у него варит, что он хорошо знает свое ремесло, рассуждает логично, говорит непринужденно. Так у него в гостиной мы и пришли к соглашению.
– Я доверяю тебе издать мою книгу и представлять мои интересы. Ты знаешь, что я написал ее, чтобы подзаработать, а не из других соображений. И ты знаешь почему.