— Энрике (так по-испански звучит мое имя):
— Вы долго пробыли в тюрьме?
— Тринадцать лет.
— Бедняга. Сильно страдали?
— Да, было дело.
— Папа, как ты думаешь, чем бы Энрике мог здесь заняться?
— Не знаю. Вы смыслите в торговле?
— Нет.
— Ну, тогда вам надо пойти на золотую шахту. Там всегда есть работа.
— А вы сами, Хосе, чем занимаетесь?
— Я? Ничем. Я не работаю. Они слишком мало платят.
Да… Они были бедняками, но, однако, могли позволить себе хорошо одеться. Я не мог выспрашивать у Хосе, откуда он берет деньги. Может быть, — он их крал? «Подожди, и сам увидишь», — сказал я себе.
— Энрике, вы будете спать здесь, — сказала Мария. — В этой комнате обычно спал брат отца. Он ушел от нас, можете занять его место. Мы присмотрим за больным, когда вы пойдете работать. Не благодарите, комната все равно пустует.
Я не знал, что и сказать, и отдал им свой узелок. Мария поднялась, за ней вышли сестры. Она сказала неправду: комната была жилой, они забрали из нее свои вещи. Но я сделал вид, что не заметил этого. Для начала неплохо в условиях тропиков: два отличных шерстяных гамака, большое окно с заслонками, без стекол и вид на банановые кусты.
Развалившись в гамаке, я с трудом переваривал все, что случилось за последние часы. Как просто и удачно прошел этот первый день свободы! Слишком удачно! У меня была своя комната, четыре хорошеньких девушки присматривали за Пиколино. Но почему я даю другим право водить себя за руку, как ребенок? Да, я находился на краю света. Но главная причина того, что со мной обращаются т а к, в другом — я настолько долго был заключенным, что повиновение стало для меня естественным. Но теперь-то я свободен и вправе принимать собственные решения. Но пока что повиновался — как птичка, которая не знает, когда перед ней открывается дверца клетки, что это путь к свободе. Всему этому мне надо было заново учиться.
Я отправился спать, стараясь не думать о прошлом, как советовал мне тот старик в Эль-Дорадо. Одно меня томило — это доброта людей, какая-то странная, почти нереальная…
Я завтракал яичницей из двух яиц, жареными бананами с маргарином и черным хлебом. Мария была в спальне — умывала Пиколино. В дверях появился мужчина с мачете на поясе.
— Gentes de paz («Мир людям»)! — Таков был их способ выражения миролюбия.
— Чего тебе? — спросил Хосе, который завтракал со мной.
— Начальник полиции желает видеть мужчин из Кайенны.
— Ты не называй их так. Зови по именам.
— О' кей, Хосе, как их зовут?
— Энрике и Пиколино.
— Сеньор Энрике, пойдемте со мной. Я полицейский, меня послал начальник.
— Что вам от него надо? — набросилась на него Мария, выйдя из спальни. — Я тоже пойду, погодите, сейчас оденусь.
Через несколько минут она была готова. На улице Мария взяла меня за руку. Я удивленно глянул на нее и она улыбнулась.
Вскоре мы подошли к небольшому административному зданию. Здесь толпились полицейские — все в униформе, с мачете на поясах. В комнате, уставленной винтовками, сидел чернокожий человек в фуражке с золотым околышем.
— Вы француз?
— Да.
— А другой?
— Он болен, — ответила за меня Мария.
— Я начальник полиции. Если вам нужна помощь, обращайтесь ко мне, меня зовут Альфонсо. — И он протянул мне руку.
— Спасибо, меня зовут Энрике.
— Энрике, шеф администрации хочет вас видеть. А ты, Мария, подожди, — добавил он, видя, что девушка толкнулась было за мной. Я прошел в следующую комнату.
— Доброе утро, француз. Я шеф местной администрации. Садитесь. Раз вы остановились здесь, в Эль-Кальяо, я послал за вами, ведь должен же знать вас тот, кто несет здесь ответственность за все.
Он спросил меня, чем я собираюсь заниматься, где буду работать. И добавил неожиданно:
— Если что случится, приходите ко мне, я помогу вам заработать на жизнь, которую вы заслуживаете.
— Спасибо вам большое.
— Тут одна вещь… Должен вас предупредить, что вы живете с честными, чистыми девушками, но их отец Хосе — настоящий разбойник. Будьте внимательны.
Мария ждала меня снаружи, в приемной, не шелохнувшись и не заговорив ни с кем. Она не была индианкой, несмотря на некоторую часть местной крови. Мы пошли домой другой дорогой, пройдя через поселок, и я все время держал ее руку в своей.
— Что шеф хотел от тебя? — спросила она, впервые обратившись ко мне на «ты».
— Ничего особенного. Предложил полагаться на него, если что. И еще сказал, что может помочь мне найти работу, выручить, если вдруг окажусь в дерьме.
— Энрике, тебе больше никто не нужен, у тебя есть ДРУГ.
— Спасибо, Мария.
Мы проходили мимо лавки с бижутерией и камешками, кажется, там была и другая женская мелочевка — кольца, бусы, серьги, брошки.
— Посмотри-ка.
— О, какая прелесть!
Я выбрал лучшие бусы с подходящими серьгами для нее и три нитки поменьше для сестер, отдав за эти вещицы 70 боливаров. Она тут же надела бусы и серьги. В ее черных глазах засверкали слезы радости. Она благодарила меня так горячо, как будто я купил ей настоящие бриллианты.
Мы пришли домой, и три девчонки запрыгали от восторга при виде этих безделиц. А я пошел к себе. Мне надо было подумать. Эта семья предложила мне кров и стол, но могу ли я принять это? У меня было маловато венесуэльских денег и еще меньше английских фунтов, имелись, правда, алмазы. Если собрать все вместе, можно продержаться месяца четыре и даже больше, ни о чем не беспокоясь и еще присматривая за Пиколино.
Девочки благоухали, как тропические цветы, были очень сексапильны и явно готовы отдать себя — легко, просто, бездумно. Я заметил, что Мария сегодня смотрела на меня почти влюбленно. Долго ли я смогу держать оборону? Лучше бы мне покинуть сей гостеприимный дом раньше, чем прорвутся наружу мои долго сдерживаемые чаяния и подавленные страданиями нормальные мужские желания.
К тому же мне было тридцать восемь, и, хотя выглядел я моложе, это не умаляло возраста. Марии не было и восемнадцати, а ее сестрам — еще меньше… Да, надо было уходить, а Пиколино оставить и за деньги нанять сиделку.
— Сеньор Хосе, мне бы хотелось поговорить с вами наедине. Может, выпьем по стаканчику рома в баре?
— Давай. Но не называй меня сеньором. Я стану называть тебя Энрике, а ты меня — просто Хосе. Пошли. Мария, мы ненадолго отлучимся в скверик.
— Энрике, сними рубашку. Та, что на тебе, уже грязная.
Я пошел в спальню и переоделся. Перед моим уходом Мария сказала:
— Не задерживайся, Энрике, а главное, не пей много. — И прежде чем я успел увернуться, поцеловала меня в щеку. Отец рассмеялся:
— Мария уже втюрилась в тебя! По дороге в бар я завел свою песню.
— Хосе, твоя семья приняла меня в первый день свободы, и я за это вам очень благодарен. Мы с тобой одного возраста, и я не хочу злоупотреблять твоим гостеприимством. Ты мужчина, и понимаешь, что мне трудно будет жить среди твоих дочек и не влюбиться в одну из них. Я ведь в два раза старше самой старшей из них и, кроме того, состою в законном браке во Франции. Так что пойдем, пропустим по паре рюмок, а потом ты покажешь мне какой-нибудь подходящий пансиончик. Денег у меня хватит.
— Френчи, ты настоящий мужчина, — сказал Хосе, глядя мне прямо в глаза. — Дай я крепко пожму тебе руку как брату за то, что ты мне все это сказал. В этой стране все не так, как в той стране, откуда ты пришел. Здесь никто не женится по закону. Тебе кто-то нравится, ты влюбляешься, а если появляется ребенок, вы съезжаетесь. Здесь люди сходятся так же легко, как и расходятся. У нас жарко, и женщины такие же горячие, они постоянно мечтают о любви и телесных усладах. Девочки рано становятся женщинами. Мария — исключение, у нее еще никого не было, хотя ей скоро восемнадцать. Наверное, мораль в твоей стране строже, чем у нас, но в Европе много женщин с детьми, хотя и без мужей, и это очень печально. А тебе-то что делать?.. Когда еще было сказано — любите и имейте детей. Наши женщины чаще всего и не помнят, когда в первый раз отдались мужчине, в социальной жизни они не играют никакой роли. Они хотят только любить и быть любимыми — ничего больше. Они верят в тебя ровно столько, сколько длится их к тебе влечение. Когда оно иссякает, наступает иная история. Они становятся прекрасными матерями, готовыми пожертвовать всем ради ребенка, таскают его на себе даже во время работы. И хотя я вижу, как ты рвешься отсюда, прошу тебя, оставайся! Мне бы хотелось иметь в доме такого человека, как ты.
Прежде чем я ответил, мы подошли к бару. Одновременно это была и бакалейная лавка. С десяток выпивох сидело поодаль. Мы взяли немного коктейля «Куба либре» — ром с кока-колой. Несколько человек подошли пожать мне руку и пригласить выпить — и каждый раз Хосе представлял меня как своего друга, приехавшего к нему в дом погостить. Мы прилично поддали с его приятелями, Хосе хотел заплатить за всех, и мне стоило большого труда уговорить бармена не брать его деньги, а принять мои.
Вдруг кто-то дотронулся до моего плеча. Это была Мария. «Пошли, пора есть. И хватит пить, вы же обещали». Теперь она говорила мне «вы».
Хосе отвлек какой-то мужчина, она ничего ему не сказала, взяла меня за руку и вывела на улицу.
— А отец?
— Оставь его. Ему нельзя ничего говорить, когда он пьян, я никогда не забираю его из бара. Сам как-нибудь доберется.
— А меня ты почему забрала?
— Ты другое дело. Будь умницей, пошли, Энрике.
Ее глаза так блестели, и она сказала это так просто, что я покорно поплелся за ней домой.
— Ты заслужил поцелуй, — сказала она у порога и коснулась губами моей щеки, совсем близко от губ.
Хосе вернулся уже после того, как мы поели за круглым столом. Младшая сестра пошла кормить Пиколино, давая ему понемножку. Хосе сел. Он прилично набрался и говорил без обиняков.
— Энрике боится вас, девочки. Так боится, что хочет уйти. Я сказал ему, чтобы он оставался и что мои девочки достаточно взрослые, чтобы решать за себя.