Все было бы прекрасно, если бы каждый наш поход не омрачала перспектива нападения мотилонов. Нередко их стрелы ранили и иногда даже убивали геологов. Понятное дело, найти добровольцев, желающих отправиться в такие экспедиции, было сложно, подобные предприятия стоили компаниям бешеных денег.
Одним из геологов был голландец по имени Лэпп. Как-то раз он решил заняться сбором крокодильих яиц — они очень вкусны, если их высушить на солнце. Отыскать их несложно, надо просто идти по следу, оставленному самкой, когда она ползет на брюхе от реки к сухому месту, где и устраивает кладку. Воспользовавшись отсутствием мамаши, Лэпп выкопал яйца и спокойно понес их в лагерь, но не успел добраться до вырубки, как появился крокодил. Со скоростью гоночного автомобиля прорывалось чудовище сквозь заросли, направляясь прямо к нам. Оно шло по следу явно с намерением наказать грабителя. Лэпп бросился наутек, сперва он бежал прямо, потом заметался вокруг большого дерева. Я просто покатился со смеху при виде этого огромного детины в шортах, мечущегося вокруг ствола и взывающего о помощи. Выбежали с ружьями Крайчет и еще несколько человек, две разрывные пули остановили аллигатора раз и навсегда. Лэпп же плюхнулся задом на землю и сидел неподвижно, тяжело дыша, бледный, как сама смерть. Всех удивило мое поведение. Я сказал, что в любом случае ничем Лэппу помочь не мог, ведь у меня даже не было ружья.
Вечером, поедая сварганенный из консервов ужин, Крайчет вдруг спросил меня:
— Ты ведь уже не так молод, а? Года тридцать четыре тебе?
— Больше. А почему ты спрашиваешь?
— Просто ведешь себя как двадцатилетний мальчишка. Вот я и удивляюсь.
— Знаешь, а мне не намного больше. Всего двадцать шесть.
— Что-то не верится.
— Правда. Сейчас объясню. Просто тринадцать лет я прожил в наглухо запертом ящике. Можно сказать, эти тринадцать лет и не жил вовсе. Надо прожить их теперь. Улавливаешь арифметику? От тридцати девяти отнять тринадцать — как раз и будет двадцать шесть.
— Не понял.
— Ладно, неважно.
Я нисколько не кривил душой — действительно чувствовал себя двадцатилетним мальчишкой, и мне еще предстояло прожить украденные у меня тринадцать лет. Я должен был вернуть эти годы, прожечь их, промотать беззаботно, как делают юноши, чье сердце переполнено безумной жаждой жизни.
Однажды перед рассветом нас всех разбудил отчаянный крик. Оказывается, в повара, того, который готовил для носильщиков и как раз только что встал и засветил фонарь, чтобы сварить кофе, попали две стрелы — одна вонзилась ему в бок, другая в ягодицу. Его нужно было немедленно отправить в Маракаибо. К лодке раненого несли на носилках четверо.
Настроение было омрачено. Мы чувствовали, что индейцы где-то рядом, в лесу, но не видели и не слышали их. Чем дальше мы углублялись, тем больше усиливалось чувство тревоги, похоже, мы вторглись в самое сердце их охотничьей территории. Дичи вокруг было полно, почти у всех нас были ружья, и время от времени мы подстреливали то птицу, то некое подобие зайца. Лица у всех были мрачные, никто не пел и не смеялся.
Постепенно люди впали в совершенно истерическое состояние. Многие хотели прервать экспедицию и вернуться в Маракаибо. Крайчет настаивал на ее продолжении, считая, что нам следует подниматься дальше вверх по течению реки. Карлос бы парнем не робкого десятка, но и он, похоже, нервничал. Однажды он отозвал меня в сторонку.
— Как считаешь, Энрике, может, стоит вернуться?
— Но почему, Карлос?
— Из-за индейцев.
— Да, верно, здесь есть индейцы, но ведь они вполне могут напасть на нас и на обратном пути.
— Не знаю, не уверен. Может, мы слишком близко подошли к их деревне? Вон, посмотри на этот камень, похоже, на нем они размалывали зерно.
— Похоже, что так, Карлос. Ладно, пойдем потолкуем с Крайчетом.
Переубедить американца оказалось непросто. Он твердил, что мы находимся в уникальном с геологической точки зрения районе. Выслушав наши возражения, совершенно вышел из себя и закричал, чего никогда не позволял себе раньше:
— Как хотите! Если боитесь, возвращайтесь! А я остаюсь!
И вот все ушли, кроме Крайчета, Карлоса, Лэппа и меня. Пять дней мы продвигались вперед без всяких происшествий, однако, пожалуй, еще никогда в жизни я так не нервничал, всей кожей чувствуя, что на протяжении двадцати четырех часов в сутки за нами наблюдают одному Богу ведомо сколько пар внимательных невидимых глаз. Только раз они обнаружили свое присутствие. Это случилось, когда Крайчет пошел к берегу реки справить нужду и заметил вдруг, как зашевелился тростник, а потом две руки раздвинули его плотную стену. Это моментально отбило у него всякую охоту делать то, зачем он туда пришел, однако, проявив обычное для него удивительное хладнокровие, он, как ни в чем не бывало, повернулся к тростнику спиной и отправился в лагерь, словно ничего не случилось.
— Похоже, и правда пришла пора возвращаться в Маракаибо, — сказал он Лэппу. — Образцов породы мы набрали достаточно. И думаю, совершенно необязательно оставлять индейцам столь замечательные четыре образчика белой расы.
До поселка Ла-Бурра, состоявшего домов из пятнадцати, мы добрались спокойно. А когда сидели в ожидании грузовика, который должен был забрать нас, и, не спеша, выпивали, вдруг меня отозвал в сторону какой-то пьяный индеец-полукровка.
— Ты вроде бы француз, а? Да… стыд и позор таким французам, вот что я тебе скажу!
— Как это понять?
— Сейчас поймешь. Ведь вы забрались в страну мотилонов, верно? И что там делали? Палили из ружей налево и направо во все, что летает, бегает или плавает. Это не научная экспедиция, вот что я тебе скажу, это самая что ни на есть разбойничья охота!
— Куда это ты гнешь?
— Если и дальше так пойдет, то вы лишите индейцев всех источников пропитания. У них ведь и так всего мало. Раз в день-два они убивают какую-нибудь дичь и едят это мясо, лишнего себе не позволяют. И убивают, заметь, не из ружей, а стрелами, бесшумно, не распугивая других животных. А вы всех распугали своей пальбой.
Парень был неглуп, за его словами угадывалась настоящая боль, и я заинтересовался тем, что он говорил.
— Что будешь пить? Я угощаю.
— Двойной ром, француз. Вот потому-то мотилоны и стреляют в вас. Из-за таких, как вы, им скоро нечего будет есть.
— Так, выходит, мы грабим их кладовую?
— Выходит, что так, француз. А потом, когда вы плыли на каноэ, и ручей становился слишком узким и надо было выходить и толкать лодку, разве ты не замечал, что при этом вы разрушаете маленькие запруды из веток и бамбуковых палок?
— Да, видел. Часто.
— Так вот, эти запруды, которые вы так бездумно разрушали, есть не что иное, как ловушки для рыбы, построенные мотилонами. И здесь вы им навредили.
— Ты прав на все сто. Так поступают только варвары! — согласился с ним я.
На обратном пути я часто размышлял о том, что рассказал мне этот весь насквозь пропитанный ромом полукровка, и решил кое-что предпринять. Добравшись до Маракаибо, я немедленно отправил письмо управляющему Бланше с просьбой безотлагательно принять меня.
На следующий день он пригласил меня зайти. В офисе присутствовал также главный геолог компании. Я сказал им, что, если они не хотят, чтобы в экспедициях убивали или ранили людей, дело надо организовать по-другому, и что я с охотой готов взяться за это. Пусть Крайчет по-прежнему числится начальником партии, но за дисциплиной и порядком буду следить я. Они охотно согласились, тем более что Крайчет в своем отчете написал, что еще одна экспедиция в горы, в еще более опасный и труднодоступный район, сулит невиданные по выгоде геологические открытия. Я ничего не сказал им о причинах, вызвавших столь неожиданное с моей стороны предложение, а также о том, как я собираюсь обеспечить безопасность; впрочем, они ни о чем таком не расспрашивали. Янки — люди практичные, для них главное — результат.
От начальника национальной гвардии я добился распоряжения, чтобы на контрольно-пропускном пункте при входе на территорию мотилонов у всех участников экспедиции отбирали бы ружья и прочее огнестрельное оружие. Для этого надо было только придумать некий благовидный предлог. В Маракаибо же об этом знать не должны — нанять людей, заранее предупрежденных о том, что они пойдут по земле мотилонов безоружными, будет уже совершенно невозможно.
Все прошло прекрасно. В Ла-Бурра у последнего поста у всех участников экспедиции, за исключением двоих, отобрали оружие, причем этих двоих я предупредил, что стрелять они могут лишь в случае крайней опасности. У меня самого остался только револьвер. С того дня все экспедиции подобного рода проходили без всяких осложнений.
Я прекрасно ладил с людьми, и они меня слушались. Вообще это мое новое занятие страшно захватило меня. Теперь, вместо того чтобы разрушать запруды, мы осторожно обходили их. К тому же, зная, что у мотилонов не хватает продовольствия, мы, покидая место очередной стоянки, всякий раз оставляли там банки с консервами или же с сахаром и солью, а иногда и другие продукты, а также мачете, нож или маленький топорик. На обратном пути мы этих предметов, разумеется, не обнаруживали. Все исчезало, даже использованные жестянки. В общем, политика моя увенчалась успехом, а поскольку никто в Маракаибо толком не знал, как именно я этого добился, стали ходить слухи, будто бы я «брухо», колдун, или же каким-то таинственным образом связан с мотилонами.
Как-то раз во время одной из таких экспедиций мне пришлось нанять в проводники охотников на крокодилов, отца и двух сыновей Фуенмейеров. Они прекрасно знали эти края, к тому же сами вызвались присоединиться к экспедиции, потому что опасались стать легкой добычей мотилонов. Днем они вели нас к цели, ночами охотились на аллигаторов.
Они происходили из племени маракучо из Маракаибо. Язык их отличала приятная музыкальность, да и товарищами они были надежными: обладали лучшими из присущих индейцам качествами — умом, находчивостью, преданностью. Я подружился с этими славными маракучо дружба эта сохранилась и по сей день.