шел. В самом театре они уже как бы вольными были. И вот как-то после очередного заседания комиссии Вадим Алексеевич подходит ко мне и говорит: «Петр Петрович, вы меня извините, но я к вам с большой просьбой. Я знаю, что вы летите в Хабаровск на совещание дальневосточных писателей. Не передадите ли вы письмо одной моей знакомой? Видите, конверт не запечатан – там никакой крамолы, антисоветчины нет, можете прочитать». Я, естественно, читать не стал и передал конверт адресату. А эта женщина оказалась бывшей соседкой Вадима Алексеевича по Ленинграду! После этого незначительного, казалось бы, случая я и познакомился с Козиным, и это наше знакомство потом вылилось в цикл его песен на мои стихи. Причем Вадим Алексеевич, как всегда, устроил сюрприз. Он к тому времени уже освободился, получил комнату и вот как-то пригласил меня к себе в гости. Я ни сном ни духом не ведал, что он работал над моими стихами, и вдруг на меня обрушиваются: «Я люблю эту землю», «Старый дом», «Бульвары Магадана»… Кстати, ведь «Бульвары Магадана» я написал, как говорится, «по поводу». Помните первые гастроли Ива Монтана и его знаменитые «Парижские бульвары»? Так мне почему-то обидно стало за Магадан, я взял и написал «Бульвары Магадана»! Как бы в пику Иву Монтану. У меня там есть такие слова: «А я люблю бульвары Магадана, и, может быть, сильней, чем он свои!» Вот такой у нас был тогда патриотизм, и скажите мне на милость, что в этом плохого?!
Сыграл Козин свои вещи на мои слова и спрашивает: «А не подготовить ли нам с вами концерт или хотя бы отделение из этих песен?» Я, разумеется, согласился и буквально через месяц уже держал в руках афишу. На ней концерт так и называется: «Я люблю эту землю». Вадим Алексеевич с этим концертом всю Россию объездил и в Москве выступал.
Я удивленно перебил моего собеседника:
– А между прочим, Вадим Алексеевич «не помнит» своих послевоенных гастролей в Москву!
– Не хочет помнить, наверное, они для него очень плохо кончились. Я расскажу об этом чуть позднее. А сейчас я хочу сказать вот о чем. Ведь мы, тогдашняя магаданская интеллигенция, прекрасно знали, кто здесь сидит и за что. И мы, а не только меценатка Гридасова, посильно пытались облегчить их участь. Вот вы про артистов пишете, а ведь здесь отбывали наказание и писатели, и поэты. Мы помогали выжить и Алдану-Семенову, и Португалову, и тому же Жигулину, который за что-то на меня сильно обижен. Живем в одном доме в Москве – и не здороваемся, жуть! А разве я виноват, что по другую сторону колючей проволоки оказался?! А скольким молодым талантам мы дали путевку в жизнь в магаданской писательской организации! Так что я «ничуть не жалею, не сетую!» Опять сам себя процитировал.
Так вот, о гастролях Козина. Это уже был 1956 год. Кончилась его ссылка, и ему разрешили поездки по стране. Причем дали ему высшую концертную ставку, такую же, какую он до войны, в самый пик своей славы, имел. Разрешили самому подобрать состав концертной бригады. Он с триумфом вернулся на эстраду, объехал много городов, и наконец ему официально разрешили выступить в Москве. Концерт состоялся в бывшем, сейчас уже, к сожалению, снесенном здании театра «Современник» на площади Маяковского. На концерт собралась вся московская элита. Появление кумира было встречено с восторгом. Среди выносивших певца на руках из зала были Козловский, Райкин, Русланова. Вадим Алексеевич на следующее утро звонил мне в гостиницу – я в отпуске был – и сказал буквально следующее: «Успех потрясающий, сам не ожидал! Предлагают ряд концертов, но почему-то в Доме культуры железнодорожников. А я хочу в Колонном зале! Не хочу в клубе! Я им так и сказал». Я пытался его отговорить: дескать, Колонный зал потом тоже будет, а пока надо соглашаться и на Дом культуры железнодорожников, но он заупрямился, уперся – и ни в какую. Уверен, что Козин и с чиновниками от культуры, от которых его дальнейшая судьба зависела, разговаривал в таком же тоне. Колонного зала ему, разумеется, не дали, и обиженный певец отправился обратно в Магадан.
Я же, как вам говорил, находился в отпуске, а он, сами знаете, у нас длинный, поэтому в Магадан попал где-то через полгода. Зашел в обком отметиться и в кабинете первого секретаря Павла Яковлевича Афанасьева услышал «сенсацию»: триумф Козина неожиданно завершился арестом артиста в номере хабаровской гостиницы. Статья, предъявленная артисту, носит порядковый номер 121-й – гомосексуализм. Павел Яковлевич спросил, как сейчас помню, у находившегося в кабинете прокурора области Федора Лукича Кравцова: «Федор, а вы не ошиблись?» – «Павел Яковлевич, – ответил прокурор, – уж если мы взяли, то мы уж докажем, что не ошиблись!» Я никогда не забуду эту фразу.
Доказали, разумеется. Но как-то так получилось, что на этот раз Козин практически не сидел. Работал учетчиком на стройке, потом мы его библиотекарем устроили. А библиотека в то время в театре находилась, так что он вроде при театре состоял. Хотя выступать ему, конечно, не разрешали, да он, насколько помню, и не жаждал этого особенно. Я тогда директором издательства работал и часто при встречах советовал ему писать воспоминания. Иван Дмитриевич Гарающенко, завсектором печати обкома партии, даже хотел над ним шефство взять, но Вадим Алексеевич категорически отказался. Я ему говорил: «У вас в руках материал, которому цены нет, ни один фантаст ничего подобного не придумает и не сочинит!» Помню, Козин показывал мне телеграммы и письма от Качалова, Козловского, Лемешева, Церетели, Шульженко, сотни документов – куда они сейчас делись?.. Но певец был убит этим вторым сроком, его ничто не интересовало, состояние было близко к клинически депрессивному. Он года три-четыре не выступал вообще, ни одной песни за это время не сочинил. Друзья считали, что то, что с ним произошло, скорее несчастье. Многие понимали, что Вадим Козин – русский самородок в самом высоком и благородном смысле этих слов. Его знаменитые песни сегодня все слушают – и мы, старики, и вы, люди среднего поколения, и подростки, и внучки мои маленькие. Потому что это – настоящее искусство! Я думаю, оценка его творчества впереди и она будет очень высока, потому что он – Артист с большой буквы, и это главное!
♦ Вадим Козин:
Да, в их компании я, как говорится, «был принят». Но! Мне эта компания была интересна как артисту. Мне нужно было знать, как они живут, чем они живут. Мне это надо было для моего творчества. Любой художник просто обязан всеми сторонами жизни интересоваться, даже, как сейчас говорят, теневыми. А тогда, в Хабаровске, это чистая провокация! Если бы ты знал, сколько зависти, сколько злобы в мире существует, а тем более в актерской среде. Я знаю, кто меня заложил. Если он сейчас жив и прочтет твою повесть, то я хочу ему сказать: я простил! Простил, но пока не забыл, может, еще забуду. Я его, естественно, не назову. А если он уже умер, пусть земля ему будет пухом. Вот клянусь тебе: никогда, ничего в этом плане не было, клянусь! А этот шлейф за мной тянется. Давай его развеем! Просто кому-то я сильно навредил, может, дорогу перешел. Да и знаю кому, но не скажу. Да, я никогда не был женат, ну и что же? Дочь же у меня была?! Была. Умерла в ленинградскую блокаду. Как и мама, и сестра, да что вспоминать?! Вот вы говорите, у вас есть письмо от моей дочери. Это – ложь, провокация, если хотите, шантаж. Моя дочь умерла в Ленинграде в блокаду. Да ты вообще знаешь, что творится вот здесь? – Козин ударил себя кулаком в грудь. – Вы все знаете, что здесь творится?![44]
Моя встреча с Петром Петровичем Нефедовым произошла летом 1990 года в Москве. Расставаясь, поэт передал мне подборку своих новых стихов с тем, чтобы я отдал их Вадиму Алексеевичу, что я и сделал сразу же по приезде в Магадан. А полгода спустя к очередному, восемьдесят восьмому дню рождения маэстро я подготовил своеобразный подарок – радиопередачу «В часы раздумий», которая была построена в форме диалога старых друзей-соавторов певца Вадима Козина и поэта Петра Нефедова. Передача прозвучала, и я даже себе представить не мог, какой праздник я устроил Вадиму Алексеевичу. Маэстро вдруг совершенно неожиданно перешел на «ты», что крайне редко происходило даже с ближайшими друзьями:
– Ты знаешь, Лешенька, мне телефон буквально оборвали! Помнят, оказывается, Козина, а?! И звонят, и звонят! Даже – работать мешают! Ведь я работаю, песню пишу. На те стихи Петра Петровича, что ты привез. Вот, послушай!
Элегантнейший разворот на табуреточке к пианино, и – на моих глазах происходит чудо: рождение, быть может, последней песни Вадима Козина. Я успеваю включить магнитофон.
– Новая песня на стихи моего друга поэта Петра Нефедова. Стихотворение называется «Памяти погибших в Афганистане», а песню я назвал «Молодая вдовушка»:
Белая головушка,
Синие глаза,
Молодая вдовушка,
Горькая слеза.
Пылью запорошенный,
Там, в гористой мгле,
Он упал, подкошенный
На чужой земле.
Кровь его славянская
Честно пролилась,
И над ним афганская
Звездочка зажглась.
Неродной соловушка
Песнь ему споет…
Бедная головушка,
Горюшко мое…
– Я не уверен, что это подлинный текст, но я так пел и пою. Думаю, Петр Петрович не обидится, если что немного не так, как у него. А те стихи, которые ты мне от него передал, уже в работе. Спасибо тебе, а то я совсем засыхать стал. Если вечером никто не придет – прямо хоть волком вой от тоски! Старость, что ли? Что-то и гостей столичных стало меньше заезжать. Ведь здесь, в этой келье, кого только не было! А в последнее время никто не заходит, наверное, думают – умер Козин. А я – жив!
♦ Тамара Смолина[45]:
На мой взгляд, этот человек был самой интересной личностью нашего города. С ним можно было говорить и о литературе, и о поэзии, и об истории. Он много читал, и память у него была отличная. Незабываемы вечера, проведенные в обществе его почитателей в холодной и неуютной «хрущевке». Каждая встреча была неповторима. Козин жаждал общения, любил, чтобы по вечерам в его маленькой квартирке собирались люди, а если они хотели слушать его песни, он чувствовал себя счастливым: «Спеть еще?» Его не интересовало, кто есть кто, – принимал всех. Слушатели его импровизированных концертов заменяли ему и публику, и семью. С ними он делился своими радостями и горестями. В середине 80-х годов в США вышла пластинка с песнями Козина. Ее Вадим Алексеевич получил от своего давнего почитателя из Ростова-на-Дону М. И. Мангушева, а тому ее прислала из германского города Дортмунда Алиса Новацкая. Дортмунд и Ростов-на-Дону были городами-побратимами. Вадим Алексеевич испытал прилив радости, получив диск, но прослушать его не мог. Я побежала в «Мелодию», купила ему проигрыватель. Не успели включить – В. К. по неопытности сломал корундовую иглу. Благо в магазине оказались запасные.