ашные воспоминания у него сохранились именно об Александре Романовне:
– Что ты! Генеральша, жуткое дело. В форме ходила, на боку – пистолет. Шлепнуть могла за милую душу! За что? Да просто так! А красивая была.
– Жора, а что, сам Никишов шлепнуть не мог?
– Что ты! Никишов не мог… Гаранин, тот мог! Но он же мужик! А Гридасова – баба! Красивая, а шлепнуть могла запросто. Гад буду, не вру, век свободы не видать!
Писательница Евгения Гинзбург рассказывает о Гридасовой другое. Когда Евгения Семеновна освободилась, то стала хлопотать о вызове в Магадан своего сына, будущего известного писателя Василия Аксенова, тогда подростка, воспитывавшегося у родственников. Естественно, ей было отказано. И тогда от отчаяния Евгения Семеновна решилась на невероятный поступок – силой прорвалась в кабинет всесильной Гридасовой.
♦ Евгения Гинзбург:
Позднее мне стало ясно, чем я рисковала. Ведь королева могла не только миловать, но и казнить. Все зависело от момента, от настроения, от того, что сказало сегодня утром королеве ее заветное зеркальце. Она ль на свете всех милее, всех румяней и белее? Что я выкрикивала сквозь рыдания, какие слова рвались из меня навстречу королевину удивленному взгляду? Точно не помню. Я несомненно была в тот момент, что называется, в состоянии аффекта, но где-то подспудно шла во мне работа сознания. Я именно сознательно отобрала сейчас те слова, которые могли оказать воздействие на любительницу чувствительных кинофильмов, бывшую надзирательницу Шурочку Гридасову. Ее бездумное красивое личико принимало все более растроганное выражение, и наконец нежный голосок прервал меня. Он прозвучал, нет, прожурчал прямо над моей головой:
– Успокойтесь, милая! Ваш мальчик будет с вами.
И пятнадцатилетний Василий Аксенов прибыл в Магадан к матери, и окончил, кстати, вместе с будущим поэтом Сергеем Наровчатовым, первую магаданскую школу. В этой школе есть доска, на которой золотыми буквами высечены имена и фамилии знаменитых выпускников. Была там и фамилия Аксенова. Была до тех пор, пока писатель не был вынужден эмигрировать. Спасла Гридасова от смерти и будущих народных артистов СССР Л. Варпаховского, Г. Жженова, Ю. Кольцова-Розенштрауха, народного художника СССР В. Шухаева и многих, многих других.
Козин попал в Магадан накануне очередной октябрьской годовщины, и Гридасова решила преподнести сюрприз местей ной элите, включив выступление певца в праздничный концерт. Это свое первое выступление в Магадане маэстро помнит.
Первый концерт в Магадане
♦ Вадим Козин:
Встретили меня в Магадане хорошо, машину прислали. В лагере дали возможность помыться с дороги, переодеться, – благо «вольные» вещи оставили, в том числе и концертный костюм, – привести себя в порядок. А потом снова на машину – и в театр! Помню, удивился я очень, что в Магадане есть театр. Он, правда, назывался Домом культуры, но, по сути, был настоящим театром, он и строился как театр. А там уже концерт идет, мне говорят: будете выступать во втором отделении. Выступать так выступать, дело, как говорится, привычное. У меня к тому времени уж и репертуар специально для лагерного начальства сложился. На всех пересылках приходилось петь, вкусы его изучил. Меня только аккомпанемент интересовал, но тут нескольких слов хватило. В оркестре были настоящие профессионалы, могли подыграть и вообще, как мы говорим, сыграть с листа. Ну, вышел я на сцену, такой удивленный ропот по залу прошел, и – тишина. Выдержал я паузу, дли-и-инную, кстати, и запел:
Ночь светла,
Над рекой тихо светит луна,
И блестит серебром голубая волна.
Аплодисменты были бурные, как, впрочем, и везде.
Маэстро скромничает. Надо видеть этот смущенный, потупленный взор! По свидетельству магаданских старожилов, а мне удалось в разное время разговаривать с пятью очевидцами, певца ожидал настоящий триумф, во многом определивший его дальнейшую судьбу. Ведь в зале сидел весь «цвет» Дальстроя.
Все видели, слышали живого Козина, и не так-то просто теперь стало превратить знаменитого певца в лагерную пыль. А попытки были.
Вот пример. Добротное пальто Козина с красивым шалевым воротником так понравилось Гридасовой, что она точно такое же заказала для мужа. И каково же было удивление всесильного Никишова, когда он увидел в толпе заключенных человека в «своем» пальто! Генерал опешил. Козина спасло чудо.
Еще одна такая же история. Праздничные концерты в театре ставил Л. Варпаховский, ученик В. Мейерхольда. Ставил с размахом. На этот раз мероприятие было закрытым, только для верхушки. Поднялся занавес. На сцене рояль и ансамбль буквально утопали в цветах, а посредине моря цветов стоял, облокотясь на рояль, Вадим Козин. Ни дать ни взять антураж для сувенирной открытки! Публика, а ее невзыскательный вкус вполне учел постановщик, поначалу просто остолбенела. Потом – шквал аплодисментов и роковой возглас: «Козину ура!» И тут из ложи прогремел разъяренный голос Никишова: «Кто крикнул “Ура!”? Вы кому кричите “Ура!”, мать вашу?! “Ура!” можно кричать только правительству! Убрать дурака из зала! Судить будем! А ты вон со сцены!» Ну что мог испытывать певец в этот момент? Вадим Алексеевич об этом, естественно, «не помнит».
Они ко мне хорошо относились – и Гридасова, и Никишов, хотя и мало мы с ними общались. Всего несколько раз я перед ними выступал, в узкой, так сказать, компании. Он мрачный такой всегда был, лицо красное, выпить любил, ну и матерился ужасно. Я в лагере всякого наслушался, но от генерала на каждом слове мат слышать – это, знаете. А Александра Романовна, наоборот, была веселая, на «вы» ко мне обращалась, по имени и отчеству.
И на этот раз спасла Гридасова Козина от мужнего гнева, упрятав его на месяц в сангородок. Никишов, как и положено генералу, был строг, но отходчив, разрешил милостиво певцу петь. Да и режим лагерный послевоенный не сравнить, конечно, с 1937–1938 годами. Заключенные артисты, в общем-то, только ночевать были обязаны в зоне.
«Крепостной театр» Гридасовой
Пел Козин в крепостном театре – в прямом смысле этих слов. Гридасова захотела иметь «свой» театр. Строили его заключенные, играли в нем заключенные, но подарил театр Александре Романовне «сам». Тут уж она развернулась! Был брошен клич: артистов, художников, музыкантов от «общих работ» освободить, направить в Магадан! Вот приказ 47 по магаданскому Дому культуры от 17 марта 1945 года: «Имеется в наличии штата ряд вакансий, которые замещаются из числа з/к по состоянию на 1 марта 1945 года в связи с отсутствием вольнонаемного состава. 1. Считать замещенными следующие должности по существующему тарифу: а) административно-художественный персонал. Режиссер-постановщик: з/к Варпаховский Л. В., з/к Никаноров К. А. Артисты: заключенные Демич, Смирнов, Рытьков, Жженов, Ногаев, Воронцова, Мухина, Турышева, Яковлев, Тутва-туллин, Грызлов, Волков, Бибиков, Артамонов, Зискинд, Грязнова, Будак, Пешков. Художник-декоратор: Шухаев, Вегенер…» Впечатляющий документ, не правда ли? Л. Варпаховский, строго говоря, был художественным руководителем агиткультбригады, в которую входил контингент заключенных. Бригада в промывочный сезон (не менее трех месяцев) обслуживала рудники и прииски, все остальное время артисты-зеки работали в театре. Ставились как драматические, так и музыкальные спектакли, но особой популярностью у зрителей пользовались концерты, в которых, как правило, все второе отделение занимал Козин. Любовь публики спасала его. Даже творчество не приносило удовлетворения. Маэстро в этот период почти не писал собственных песен, репертуар его был скуден. Несколько шлягеров да неубиенные советские песни. Козин переживал депрессию, значительный спад творческой активности. Это его состояние, конечно, легко объяснить в наши дни, а каково ему приходилось тогда? Было отчего впасть в отчаяние, было на кого и обидеться, если не возненавидеть. Магаданские ветераны отмечают резкий, неуживчивый характер певца, его капризность, неприятие мнений, не совпадающих с его оценками, подчас далеко не справедливыми.
И еще одна, самая главная драма Козина, глубоко личная. Он почувствовал, что меняется голос. Колымский климат не пощадил артиста. Слава Всевышнему, голос остался. Изменился, но не пропал на семидесятиградусном морозе, не ушел навеки в вечную мерзлоту. Постепенно произошла и адаптация к новым условиям жизни. Могучий творческий потенциал требовал выхода, воплощения. И у певца как бы открывается второе дыхание. К тому же «за хорошую работу и примерное поведение» в сентябре 1950 года заключенный Козин был досрочно освобожден.
Вадим Туманов
♦ Вадим Туманов[19]:
Открывает концерт Вадим Козин. Небольшого роста, в черном костюме, он слегка поклонился залу и цепким взглядом прошелся по рядам. Первые три-четыре ряда, по обыкновению, занимали лагерные начальники, их семьи, а за ними заключенные. Вдоль стен стояли надзиратели, переводя взгляд со сцены на всех нас и с нас на сцену. Уже смолкли приветственные хлопки, а Козин продолжал на виду у всех стоять молча. Представляю, как он, вернувшись в свой лагерь с концерта, выпьет кружку чая и съест пайку хлеба, счастливый, если попадется горбушка.
И тут происходит невероятное. Козин делает шаг вперед, почти к краю сцены, и говорит четко, с паузами между словами:
– Я приехал петь для заключенных. Поэтому прошу лагерное начальство оставить нас одних.
Зал цепенеет, не зная, как к этому отнестись. После короткого замешательства по знаку начальника лагеря офицеры и их семьи, а вслед за ними надзиратели покидают столовую.
– Спасибо, – говорит им вдогонку Козин.
Заключенные пересаживаются, занимают освободившиеся места.
Козин поет русские и цыганские песни, старинные романсы. Слушают молча поглядывают по сторонам, словно не веря, что их оставили с певцом наедине. Многие мелодии знакомы, я думаю, не мне одному. «Мой костер в тумане светит…»