[212]. Что еще удивительнее, уже через 6–12 недель оно возвращается к нормальному размеру, и никто не знает благодаря чему[213]. «Тот факт, что из влагалища можно извлечь нечто размером с дыню, а затем сделать так, чтобы оно снова приблизилось к изначальным размерам, кажется чудом, – говорит доктор Джон Деланси, гинеколог, специализирующийся на МРТ таза и работавший с Хелен О’Коннелл над исследованиями визуализации клитора. – Это один из самых удивительных органов в человеческом теле, который никогда не был изучен»[214], [215].
Дансворт предполагает, что именно поэтому наши вагины со временем растянулись: не ради полового акта, а для родов. Потому и пенисы эволюционировали, чтобы помещаться в них. «Все довольно просто, – написала она в 2015 году в блоге «Почему человеческое влагалище такое большое?». – Пенисы всего лишь пытаются соответствовать»[216]. Это объяснение может показаться не таким сексуальным, но, по словам Дансворт, ему есть гораздо больше научных обоснований. «Разве вы не объясните размер и форму ключа размером и формой замка? – пишет она. – Если есть исключительно человеческая история огромного пениса у мужчин, то она берет начало не в оргазме женщины, не в порнографических фантазиях или ее похотливом взгляде, а в ее определенно не сексуальном родовом канале»[217], [218].
На большинство вопросов «Почему?» в эволюции, как известно, нет ответов, и Дансворт признает, что ее умозаключения – всего лишь очередная теория. «Все дело в том, кто рассказывает историю», – объясняет она. Она считает, что слишком долго в исследованиях эволюции человека царили теории, которые укрепляли идею об исключительности людей. В случае с большой вагиной теория тоже удобно поддерживает давнее, но слабо подтвержденное предположение о том, что большие пенисы более привлекательны и доставляют больше удовольствия женщинам. Полагаясь на эти очевидные ответы, мы не замечаем потенциально более достоверных или изобретательных возможностей.
Есть и еще более радикальное предположение: что, если мы не будем ограничиваться репродуктивной функцией? В конце концов, гениталии, вопреки заявлению Дарвина, не только подходят друг другу. Они сигнализируют, символизируют и возбуждают и потенциального партнера, и других членов группы. У людей, дельфинов и других животных секс служит более разнообразным и сложным целям, чем простая передача спермы от одной особи к другой. Он может использоваться для укрепления дружбы и союзов, становиться жестом доминирования и подчинения, быть частью социальных переговоров и установления мира. Так утверждает эколог и эволюционный биолог Джоан Рафгарден, автор книги 2004 года «Радуга эволюции».
Эти и другие цели секса могут быть одной из причин того, что гениталии животных насколько причудливы и удивительны. Рассмотрим длинные опустившиеся клиторы, которые свисают у самок из отряда паукообразных обезьян и используются для распространения запаха; клитор гиены, который по размеру равен пенису самца и используется для мочеиспускания, совокупления и родов, и, конечно, ошеломительные гениталии, которые Дарвин выделил у «некоторых обезьян», включая гениталии цвета радуги у верветок, дрилов и мандрилов, а также красные выпуклости у самок макак в период течки, которые могут показывать социальный статус и помогать различным группам избегать конфликтов. Эти примеры «генитальной геометрии» (термин Рафгарден) служат множеству целей, помимо размножения[219]. «Все наши органы многофункциональны, – отмечает она. – Почему бы и гениталиям не быть такими же?»[220]
В мире животных широко распространено гомосексуальное поведение. У видов с главенством женского пола, таких как бонобо, однополые союзы встречаются по меньшей мере так же часто, как и разнополые. Примечательно, что у самок бонобо половые губы могут достигать размеров небольшой тыквы, а клитор в возбужденном состоянии увеличивается более чем до 6 см. Некоторые приматологи даже предположили, что положение этого примечательного клитора (а он находится спереди, как у людей, и снаружи, в отличие от свиней и овец, у которых клиторы внутри влагалища), возможно, развилось для того, чтобы облегчить трение гениталий при однополом сексе[221].
«Это действительно кажется более удобным для тех форм секса, которыми они занимаются», – утверждает приматолог Эми Пэриш, специалист по бонобо, первой описавшая общество этих обезьян как матриархальное[222]. Приматолог Франс де Вааль также считает, что «фронтальная ориентация вульвы и клитора бонобо убедительно свидетельствует, что женские гениталии приспособлены для такой позиции»[223].
Рафгарден назвала эту редкую клиторальную конфигурацию «знаком Сапфо». И, учитывая, что бонобо, как и шимпанзе, могут считаться нашими ближайшими эволюционными родственниками (у нас 98,5 % одинаковых генов), она интересуется, почему так мало ученых задались вопросом, можно ли это применить к людям. Принятая сегодня система полового отбора с примитивными предположениями об агрессивных самцах и разборчивых самках не дает ответов на эти вопросы. Дарвин считал очевидным, что основная единица природы – пара «самка – самец» и что она всегда формируется, чтобы дать потомство. Не соответствующие этому примеры он игнорировал или списывал на исключения, а затем присвоил самцам и самкам узкие гендерные роли. Поэтому выдвинутая им теория – застенчивые самки, выбирающие среди конкурирующих самцов, – объясняла лишь ограниченный срез сексуального поведения. Большинство эволюционных биологов, которые пошли по его стопам, также рассматривали гетеросексуальность как единственный возможный вариант, а все остальные конфигурации воспринимались в лучшем случае как отклонение от нормы, в худшем – как необъяснимые исключения, или забавные курьезы, или уловка, на которую шли животные для передачи своих генов.
Последствия такого навешивания ярлыков выходят за рамки биологии. Отрицание гомосексуальности у животных и отношение к ней как к чудачеству или исключению способствуют закреплению негативного отношения к разнообразию в сексуальном поведении человека. Как и теорией Фрейда, тезисами Дарвина сегодня часто злоупотребляют для распространения мифов о том, каким должен и не должен быть человек по своей природе. Рафгарден, трансгендерная женщина, которая совершила переход за несколько лет до написания своей книги, отчетливее, чем большинство людей, видела вред этих стереотипов. «Теория полового отбора отрицает мое место в природе, втискивает в рамки, в которых я не могу жить (я пыталась)», – пишет она в книге «Радуга эволюции»[224], [225].
Как и Дансворт, Рафгарден отмечает, что биология строится на байках. И до сих пор ученые, занимающиеся половым отбором, рассказывали одну и ту же старую легенду. Сосредоточивали внимание на нескольких драматических случаях сексуального конфликта – принципе «борьбы полов», – скрывая потрясающее разнообразие факторов, которые влияют на формирование гениталий. Кроме того, это уводит на второй план многие виды, у которых особи разных полов взаимодействуют и договариваются, включая моногамных морских птиц, таких как альбатросы и пингвины. «Биология не должна ограничивать наш потенциал. Природа предлагает множество вариантов жизни», – пишет она[226]. Вместо целомудренных викторианских пар, по двое марширующих в Ноев ковчег, «живой мир состоит из радуги внутри радуги внутри радуги, и так до бесконечности».
По мнению Бреннан, чтобы рассказывать новые эволюционные истории, биологам необходимо избавиться от дарвиновской брезгливости, доставшейся им по наследству. Например, однажды она исследовала, как изменяются влагалища колючих катранов во время беременности (становятся более асимметричными, поскольку один из детенышей обычно находится ниже в матке). Она с ужасом обнаружила, что в учебниках по анатомии влагалище катранов часто игнорируют, а все внимание уделяется скорлуповым железам и яичникам. Снова и снова ей попадались подробные описания матки и окружающих органов, но не влагалища. «Думаю, люди были ханжами, – говорит она. – Они не хотели видеть в подзаголовке слово “вагина”»[227], [228].
Это ханжество имело реальные последствия для науки. Когда Бреннан обратилась к литературе в поисках базового сравнения того, как меняются влагалища женщин во время беременности, она почти ничего не нашла. «Я была беременна дважды, – говорит она. – И уверена, что мое влагалище сильно изменилось. Я могла бы просто сказать, что все было по-другому. Но насколько по-другому? Я не знаю. А мне бы хотелось знать».
Отчасти Бреннан может заниматься этим благодаря тому, кто она и как ее воспитали. Она выросла в Боготе с четырьмя сестрами и училась в католической средней школе для девочек. Благодаря этому она поняла, что женщины способны делать все, что могут мужчины. Она рассказывает: хотя ее школа была очень религиозной, в ее кругах колумбийской культуры «не существовало много табу или “плохих вещей”; колумбийцы спокойно разговаривают о сексе». Cлова «пенис» и «влагалище» не замалчивались. Секс был обычным делом, частью жизни. «Для меня это базовая вещь, о которой все должны знать. Я настолько интересуюсь этой темой, что не могу об этом молчать»