Вали попытался еще больше обострить ситуацию. Он пообещал отвести Люси в кино после ужина, а это означало, что они вернутся домой после одиннадцати. Пятилетняя Люси страдала от сильных припадков и проблем с поведением, поэтому Мириам была вынуждена проводить большую часть своего времени в больницах и около них, встречаться с психиатрами и учителями в школе. Теперь Люси закатила истерику, кричала и брыкалась. Ее надежды возродились и снова рухнули, и теперь она выла и орала.
– Убирайся из дома, папа, мы не хотим, чтобы ты был здесь, – кричала она.
Но Вали продолжал:
– Ты должна решить. Ты хочешь остаться с папой или с мамой? – сказал он ей. Затем повернулся к девятилетнему сыну Габриэлю и задал ему тот же вопрос.
– С обоими, – ответил Габриэль, все больше расстраиваясь. – Я должен решить вот так сразу? Мне надо подумать.
Мириам почувствовала, как на нее накатывает тяжесть. Ее сестра Эстер недавно посоветовала ей развестись, чтобы один из детей остался с ней, а другой с Вали. Мириам сопротивлялась. «Я считала, что это причинит слишком тяжелую травму… Клеймо развода особенно тяжело будет перенести Габриэлю»[351], – писала она родителям мужа. Теперь она поняла, что дети и так страдают. Как и она. «Не хватит слов, – писала она, – чтобы описать, каково жить с таким мужчиной». Она продолжала слать им подробные описания его жестокости и морально готовилась к следующему шагу. «Я планирую получить помощь и юридическую консультацию о том, как защитить себя от дальнейших оскорблений и угроз физической расправы», – написала она.
В том же году она развелась и взяла под опеку Люси. Они вдвоем переехали в небольшую квартиру с мини-кухней в Филадельфии и еле сводили концы с концами. Мириам радовалась свободе. Она часто писала стихи и часто отправляла небольшие опусы в газеты. Примерно в этот период она написала стих под названием «Порог»:
Радость вновь обретенной СВОБОДЫ
От надоевшего быта!
Я наслаждаюсь ее красотой…
Она так ценна, так редка.
Грязная посуда ждет на кухне,
Но мне хорошо и привольно!
Я все стою на пороге…
Не могу найти ключ[352].
Однако развод принес новые проблемы. В браке она была вынуждена следовать за мужем, куда бы он ни устраивался, но он давал ей деньги, позволявшие заниматься тем, за что не платят. Теперь у нее не было постоянной работы, и она должна была в одиночку растить дочь-инвалида. Будучи замужем за Вали, она не могла найти место в лаборатории, поскольку ей приходилось заниматься детьми. Теперь это было исключено. Вали не изменился: вместо того чтобы помогать ей, он забирал ее пособие на уход за ребенком, требуя еженедельных отчетов о самочувствии Люси.
В конце концов именно Люси вернула Мириам в Бостон и к Року. При ее припадках и проблемном поведении учеба в школе всегда давалась трудно. В 1952 году Мириам узнала о подходящей школе Камберленд, «школе для детей с особыми потребностями», как она выразилась. Заведение находилось в Бостоне, и оплачивать его было жутко дорого: счета составляли до 375 долларов за семестр (сегодня это около 3800 долларов). Но Мириам была в отчаянии. К тому времени она стала опекуном обоих детей (8 и 11 лет), поэтому они собрали вещи и переехали в Бостон, чтобы записать обоих в школу. Это было тяжелое время. Мириам оставалась в «плохом, подавленном состоянии» и часто болела. Денег постоянно не хватало.
Жизнь Мириам пошла не по плану. Она оказалась 48-летней матерью-одиночкой двоих детей и не получала регулярной зарплаты с тех пор, как уехала от Рока в 1944 году[353]. Но, несмотря ни на что, она никогда не отказывалась от своей мечты получить докторскую степень. Вскоре после приезда она записалась на курсы по окрашиванию клеток. Занятия проводились дважды в неделю, и она планировала учиться днем, пока дети в школе. Чтобы подать заявку на курс, ей нужен был профессор, который порекомендует ее. Но вот незадача: все ее прежние преподаватели умерли. Поэтому она позвонила единственному, кто остался у нее в запасе, – Року. Тот был потрясен, услышав ее голос в телефонной трубке и к тому же узнав, что она живет в Бостоне!
Сама того не желая, Мириам рассказала ему все: как распалась ее семья, как она изо всех сил пытается свести концы с концами, как сильно ей хочется вернуться к исследованиям. Рок не колебался ни секунды. Он предложил ей работу, если она даст ему неделю, чтобы найти необходимое финансирование.
– Миссис Менкин, почему бы вам не вернуться ко мне? – сказал он. – Я хочу, чтобы вы вернулись[354].
За эти годы многое изменилось. Теперь насущная задача репродуктологов заключалась не в том, чтобы произвести больше детей, а в том, чтобы предотвратить их рождение. У Рока была своя репродуктивная клиника, и его новая миссия состояла в разработке удобного метода контрацепции. Его начинание привело к лицензированию выпуска противозачаточных таблеток в 1960 году[355].
Рок приближался к своей цели, а Мириам работала за кулисами в качестве его «литературного негра». Она была соавтором статей, в которых описывалось, можно ли стабилизировать женские менструальные циклы с помощью света и способен ли греющий бандаж сделать мужчин временно бесплодными. Кроме того, она изучала возможность замораживания спермы и рассматривала это как «проект, имеющий растущее потенциальное значение ввиду постоянной угрозы ядерной войны».
Мириам так и не вернулась к ЭКО. Но она хранила вырезки из газет о соответствующих достижениях, в том числе о рождении Луизы Браун, и посещала разные курсы, чтобы идти в ногу с развитием науки в этой области. Дэвид Альбертини, эксперт по ооцитам, который учился в аспирантуре в Гарварде в 1970-х, вспоминает, что она каждую неделю приходила на его семинары по репродукции человека и сидела в конце аудитории. «Она была скромным, кротким человеком[356], – вспоминает он. – Зимой приходила в нескольких шерстяных шарфах, толстые платки покрывали голову. Она выглядела как крестьянка в поле… Но те немногие, кто присутствовал в зале, говорили: “Это же лаборант Рока”. Это была женщина, которая работала с Хертигом над сбором эмбрионов».
В наше время ЭКО превзошло самые смелые мечты Мириам и Рока. Это уже решение не только для «бесплодных женщин с непроходимыми трубами». Теперь, в сочетании с замораживанием яйцеклеток, суррогатным материнством и возможностью вводить один сперматозоид непосредственно в яйцеклетку, оно способно помочь иметь ребенка парам со множеством других нарушений фертильности, женщинам, проходящим лечение от рака, или тем, кто хочет родить позже. По состоянию на 2018 год с помощью ЭКО рождено более восьми миллионов детей[357].
Технология, основу которой заложила Мириам, расширила представление о родительстве. В 1981 году, когда на свет появилась Элизабет Карр, первый американский «ребенок из пробирки», в разгаре была эпоха консервативной реакции. Президентом был Рональд Рейган; на сферу американского ЭКО наложили ограничения, связанные со спорами об этике абортов и федеральным мораторием на финансирование исследований эмбрионов, последовавшим после дела Роу против Уэйда. В этой среде основными критериями для потенциальных родителей ЭКО, как писал один репортер, были «молодость (до 35 лет)[358], хорошее здоровье, плохие трубы и муж» плюс сумма, эквивалентная 13 000 долларов по нынешнему курсу.
Сегодня ЭКО позволяет все большему числу людей рожать естественным путем: матерям-одиночкам, квир-родителям, асексуальным людям и многим другим. На практике, конечно, на репродуктивные технологии влияет то же неравенство, что и на все остальное американское здравоохранение. Хотя ЭКО было «поистине революционной технологией»[359], по словам Рене Алмелинг (социолога из Йельского университета и автора книги «Половые клетки»[360]), «оно остается дорогостоящей медицинской процедурой в обществе, раздираемом неравенством». Белые женатые гетеросексуальные родители по-прежнему составляют подавляющее большинство тех, кто обращается к репродуктивным технологиям, которые часто не покрываются медицинской страховкой.
В сфере репродуктивных технологий по-прежнему присутствуют вопросы евгеники, превращения человеческих тел в товар и игр в Бога[361]. Но можно сказать, что рождение ЭКО вкупе с противозачаточными таблетками (мечта, которую Рок помог воплотить в жизнь в 1950-х, снова с помощью Мириам) навсегда изменили смысл человеческого воспроизводства.
Возможно, никто не знает этого лучше, чем 40-летняя Элизабет Карр. Сегодня она терпеливый сторонник процедуры и сама уже мать. Элизабет хорошо понимала, что ее рождение значило для пар, которые очень хотели иметь детей. Для таких, как ее мать Джудит, 28-летняя школьная учительница из Массачусетса, и ее отец Роджер, инженер. Джудит потеряла обе фаллопиевы трубы после трех внематочных беременностей, и врач сказал ей, что она никогда не родит. Но ее врачи, Говард и Джорджанна Джонс, успешно оплодотворили одну из ее яйцеклеток спермой мужа и пересадили в матку. Элизабет говорит, что она стала знаменитой еще тогда, когда ей было три клетки и ее сфотографировали в утробе матери; в год она украсила обложку Time: круглая и румяная, сжимающая чашку Петри перед микроскопом.
Элизабет с детства была погружена в историю репродуктивных технологий и с шестилетнего возраста могла отбарабанить краткую справку о том, как работает ЭКО. («Сперматозоид и яйцеклетка оплодотворяются в чашке Петри, а потом их подсаживают в мать – и через девять месяцев рождается ребенок».) Еще подростком она была на короткой ноге со всеми ведущими специалистами по фертильности того времени: Ландрумом Шеттлзом, Робертом Эдвардсом и Патриком Стептоу из Великобритании и, конечно, ее врачами Джонсами. Но однажды, во время одной из многочисленных конференций по репродуктивным технологиям, куда она ездила подростком, она увидела незнакомое имя – Мириам Менкин. Оно стояло внизу плаката о первых исследованиях оплодотворения.