Гриффит собралась с духом. Впереди ее ждал год постоянной усталости, побочных эффектов терапии в виде проблем с ЖКТ и долгих ночей в больнице под капельницей. Но, как ни странно, это был и прекрасный год. Как только она сообщила своему декану о болезни, он дал ей дополнительные двенадцать месяцев творческого отпуска. Друзья и родственники заглядывали в гости, принося открытки, домашнюю еду и выражая поддержку. Когда остриженные светлые волосы Гриффит выпали и пропал румянец со щек, ее уверяли, что она по-прежнему великолепно выглядит. Муж, а по совместительству коллега и содиректор ее лаборатории биоинженерии в Массачусетском технологическом институте, постоянно ее поддерживал.
По сравнению со всем предыдущим опытом Гриффит с заболеваниями репродуктивных органов это было как день и ночь. С момента полового созревания она молча страдала эндометриозом, при котором клетки, подобные клеткам эндометрия (слизистой оболочки матки), разрастаются за ее пределы, а затем, реагируя на гормоны организма, образованная ими ткань утолщается, начинает отторгаться и кровоточить. Рак груди, в отличие от этой загадочной болезни, все признавали и сочувствовали заболевшему. Гриффит любит говорить, что по сравнению с эндометриозом это была легкая прогулка. «Не в прекрасную погоду… а как погулять по парку в грозу, – добавляет она. – Зато люди понимали, что это значит».
Контраст был не только в отношении. Дело в том, как врачи лечили эти две болезни. При раке груди они немедленно сделали биопсию опухоли, проанализировали образец и классифицировали, чтобы подобрать правильное лечение. С помощью анализов проверили наличие простых биомаркеров – рецепторов эстрогена, прогестерона, белка HER2, – которые подсказывали, как опухоль будет прогрессировать и на какую терапию отреагирует. В случае с эндометриозом известных биомаркеров не было, как и надежной системы классификации. И не существовало других вариантов лечения, кроме хирургического вмешательства или подавления гормонов. У обоих вариантов лечения есть серьезные недостатки. «Никаких методов измерения нет», – говорит Гриффит.
Ей надоело слушать, как врачи описывают эндометриоз, опираясь на мифы, а не на научные данные. Она знала, что эту болезнь можно объяснить с точки зрения биологии. Нужно было просто рассматривать матку как она есть: считать ее не мифическим средоточием женственности, а таким же органом, как любой другой, тесно связанным со всем остальным организмом, обменивающимся иммунными и стволовыми клетками и жизненно важными жидкостями. Иными словами, это часть сложной биологической системы. Гриффит была биоинженером, и ее учили мыслить именно так – с точки зрения живых систем, состоящих из взаимосвязанных элементов.
Эндометриоз, как и рак молочной железы, – это не одна конкретная болезнь, а несколько, этакая многоголовая гидра. Чтобы справиться с ним, нужно изучить целую сеть иммунных клеток и то, как вмешательство в одном месте может повлиять на все остальное. Гриффит начала обсуждать со своим мужем, доктором Дугом Лауффенбургером, который более десяти лет изучал рак молочной железы, как применить аналогичный подход к классификации пациентов с эндометриозом.
В течение следующего года Гриффит проводила лабораторные совещания на больничной койке между сеансами химиотерапии, руководя лабораторией в процессе поиска сетей молекулярных маркеров у пациенток с эндометриозом. «Мы в корне изменили свои рабочие совещания[464], – говорит доктор Николь Дойл, в то время научный сотрудник лаборатории Гриффит. – Мы просто приходили к ней на химиотерапию и сидели там. Болезнь должна была подстроиться под ее жизнь, а не наоборот».
Команда Гриффит начала с анализа перитонеальной жидкости, находящейся внутри брюшной полости, где обычно появляются очаги эндометриоза[465]. Ученые определили сети воспалительных маркеров и, опираясь на них, выделили группу пациенток, которые испытывали более сильные боли и более серьезные проблемы с фертильностью. В 2014 году они опубликовали первое исследование, где предложили способ классификации эндометриоза на подтипы, – первый шаг в создании классификации, аналог которой уже существовал для рака молочной железы[466]. «По правде говоря, мы это сделали вместе: концепция биологии систем, которой придерживается Дуг, была отфильтрована благодаря моей практической связи с клиникой», – говорит Гриффит.
На протяжении всего курса химиотерапии Гриффит, казалось, не теряла позитивный настрой. Сбрив волосы, она устроила лабораторную вечеринку. Лауффенбургеру пришлось тяжелее. Для него было пыткой наблюдать, как жена страдает от нового врага после столь долгой борьбы со старым. Он «считал, что это ужасно».
Гриффит смотрела на все иначе. Она превратила проклятие в дар. «Это было ужасно, но в то же время и полезно – с научной точки зрения»[467], – говорит она.
Гриффит начала карьеру не в репродуктивной медицине, а в тканевой инженерии, рассматривающей такие органы, как печень и кости. Она была архитектором, ее материалы стали строительными кирпичиками жизни. Женщин в ее сфере работало мало, и она старалась не привлекать внимания к своей половой принадлежности. «Я бралась за любую работу, какую делали мужчины, – говорила она. – Мне никогда не приходило в голову заняться чем-то “подходящим” для женщины»[468].
Она росла бесстрашной девочкой-скаутом, лазала по деревьям в джорджийском Вальдосте. С юных лет родители внушали ей, что нет предела возможностям. Она бегала босиком по улице, лазала по деревьям и заработала черный пояс по карате. Когда ей было 16 лет, она заменила радиатор в семейной машине. «В семье не устанавливали никаких запретов на занятия ни для мальчиков, ни для девочек[469], – вспоминала ее младшая сестра Сьюзен Бертло. – У нас было много уверенности в себе, любви и свободы. Много свободы рисковать».
Но когда Гриффит достигла половой зрелости, тело стало мешать ей. У нее начались мучительные менструации, ее выворачивало наизнанку от рвоты, изводили колющие боли и обильные непрекращающиеся выделения. Когда ей было 13 лет, гинеколог прописал ей противозачаточные таблетки, что само по себе было вызывающе. «На Юге так не делали», – говорит она. Мать в растерянности давала ей джин.
Не в силах управлять тем, что происходит внутри ее тела, Гриффит сосредоточилась на том, что могла контролировать, – на изучении математики и строительства. Она поступила в Технологический институт Джорджии на отделение химического машиностроения. Но ее физиологические проблемы только усугублялись. Во время месячных она проваливала экзамены и шла в медпункт кампуса, чтобы ей сделали укол сильнодействующего обезболивающего. Однажды на уроке химии класс вдруг начал вращаться. Гриффит попыталась пойти домой, но где-то на грязной тропинке потеряла сознание. Один студент, в которого она была влюблена, нашел ее и повез домой. Она была так слаба, что не смогла открыть дверцу, и ее вырвало на заднее сиденье его машины.
К моменту поступления в Калифорнийский университет в Беркли для получения докторской степени в области химического машиностроения Гриффит разработала тщательно продуманную схему действий при менструации: надевала все черное, вставляла сразу три тампона максимального размера и глотала более тридцати таблеток обезболивающего в день. Однако большинство врачей интересовали не столько ее симптомы, сколько то, как ей удается принимать столько лекарств и не заработать боли в животе. Когда она обратилась к одному врачу-мужчине, он взглянул на ее стрижку пикси, сухощавое спортивное телосложение и поставил ей диагноз «отвергает свое женское начало»[470].
«Я чувствовала себя так, будто меня газлайтят», – говорит она.
Настоящий диагноз ей поставили случайно. Это был ноябрь 1988 года, она недавно переехала в Кембридж, чтобы закончить постдок в лаборатории тканевой инженерии Массачусетского технологического института и начать жить с первым мужем. После полугода разговоров с врачом о болях ей сделали УЗИ и обнаружили небольшую кисту на левом яичнике. Врач утверждал, будто вырезать ее – вопрос одного дня. Но очнулась Линда в женской больнице Бригэма в Бостоне только на следующий день. Она посмотрела вниз и увидела на животе ряд скоб, скрепляющих пятнадцатисантиметровый разрез.
Пока она пыталась прийти в себя, в палату вошел гинеколог, чтобы объяснить ситуацию. Муж уже сидел рядом с ней.
По словам врача, проблема была не в яичнике Гриффит, а в матке. У нее было хроническое заболевание – эндометриоз. Это распространенный недуг, поражающий до 10 % людей, у которых есть матка. Поскольку никто не относился к болям девушки достаточно серьезно и не осматривал ее, болезнь оказалась уже слишком запущена: яичники, мочевой пузырь и кишечник были склеены липкой пятнистой тканью, напоминавшей слизистую оболочку матки. Что смогли – вырезали, остальное прижгли. Большего врачи не могли сделать.
В голове Гриффит крутилась только одна мысль: она серьезно больна. «Когда мне сказали, что со мной что-то не так, это стало огромным облегчением», – говорит она.
Ее врач предложил два варианта. Первый – перейти на даназол, мощный стероид, который остановит выработку эстрогена в организме и приведет к временной менопаузе. Второй – забеременеть.
Она вспоминает, как ее тогдашний муж ответил за нее: «Мы выбираем ребенка».
Гриффит, хотя всегда хотела детей, предпочла даназол. Два года спустя она ушла от мужа и начала карьеру в тканевой инженерии, совершенно новой области, где можно было лепить органы из живых клеток. Она разработала искусственную печень, выясняя, как создавать полимерные каркасы в лабораторных условиях и заполнять их живыми кровеносными сосудами. В 1997 году она создала культовое существо под названием «ухо-мышь»