От своей мечты иметь детей она не отказывалась. В 1994 году с ее подачи в лабораторию взяли Лауффенбургера, системного биолога из Висконсинского университета, для работы вместе с ней на должности главы нового отдела биоинженерии Массачусетского технологического института. Поработав вместе в лаборатории, он влюбились друг в друга и тихо поженились[500]. В 1997 году они прошли несколько раундов ЭКО в надежде зачать ребенка, но ни один из эмбрионов не прижился, – вероятно, потому, что ее болезнь была уже слишком запущена. Сегодня над дверным проемом ее кухни висят три резных каменных херувима – подарок ее матери в память об эмбрионах, которые так и не стали детьми.
В сентябре 2001 года, на следующий день после своего сорокалетия, Гриффит проснулась от приступа колющей боли в животе. Врач дал ей обезболивающее, но оно не помогло, пришлось смешать его с двумя бокалами вина. На следующее утро случилось 11 сентября. Пока вся страна в ужасе наблюдала за падением башен-близнецов, Гриффит помчалась в больницу, плохо соображая от болеутоляющих, и ее хирург, доктор Кит Айзексон, провел гистерэктомию. Выбор был сделан за нее: ей следовало избавиться от матки – причины боли – и вместе с тем надежды иметь детей. «Иного решения не было. Либо гистерэктомия, либо смерть», – говорит она.
Наконец-то, подумала она, можно перевернуть страницу, забыть о своем эндометриозе и жить дальше. Но матка с ней не попрощалась. В 2005 году болезнь вернулась, и потребовались еще две операции[501], [502]. После этого она изо всех сил старалась избегать мыслей о материнстве. Она придумывала отговорки, чтобы не пойти на ужин, куда жена коллеги приносила своего новорожденного малыша. Она знала: чтобы оставаться на вершине карьеры и в здравом уме, ей нужно избавиться от мрачных мыслей. «За ужином открывается геенна огненная, – говорит она, – и ты должен постараться туда не попасть»[503].
Поворотный момент наступил в 2007 году, когда член попечительского совета корпорации Массачусетского технологического института Сьюзен Уайтхед попросила Гриффит выступить на обеде, посвященном женщинам в науке и инженерии, и рассказать о том, какую пользу может принести женщинам ее работа по тканевой инженерии. Сначала Гриффит рассердилась. «Я была как-то не очень в женской теме, – говорит она. – Я просто старалась держаться подальше от этого, потому что меня все это не касалось». Но Уайтхед была ее подругой, поэтому она согласилась.
Ближе к концу мероприятия модератор спросил Гриффит, как она видит себя и свою работу через десять лет. Она поймала себя на мысли о племяннице Кейтлин, у которой только что диагностировали эндометриоз после того, как много лет говорили, что ее симптомы вызваны стрессом.
Она неожиданно выпалила: «У меня хроническое заболевание, эндометриоз[504]. Моей шестнадцатилетней племяннице только что поставили такой же диагноз. Она на тридцать лет моложе меня, и ее лечат не лучше, чем меня, когда мне было шестнадцать». Сама она только что перенесла восьмую операцию. Но именно племянница, по ее словам, «вызвала внутри извержение вулкана».
Что касается печени и костей… «Их могли делать многие другие. Но была одна вещь, которую могла сделать только я», – говорит Гриффит. Недавно она получила престижный грант «гениальности» Макартура в полмиллиона долларов на любой исследовательский проект. Теперь она знала, что сделает на эти деньги. В 2009 году она открыла в Массачусетском технологическом институте Центр исследований гинепатологии – единственную инженерную лабораторию в стране, специализирующуюся на эндометриозе и связанном с ним еще менее известном аденомиозе, при котором подобные ткани растут в мышечных стенках матки.
Во время презентации центра ведущая Top Chef и соучредитель Американского фонда эндометриоза Падма Лакшми посетовала на отсутствие исследований такого разрушительного заболевания. «Я действительно потрясена тем, что это первый исследовательский центр такого рода в Америке, – сказала она. – С одной стороны, ужасно, что она первая, кто этим занялся. С другой – лучше поздно, чем никогда. Спасибо Господу за доктора Линду Гриффит»[505].
Большинство лабораторий, исследующих женские болезни, выбирают явные символы женственности: розу, тюльпан, силуэт песочных часов. У Гриффит все не так. Центр исследований гинепатологии, спрятанный в здании лаборатории биологической инженерии, отмечен только буквами CGR красного и черного цветов, где буква G образована изогнутой стрелкой, обозначающей руку инженера. «Нам не нужно было розовых тонов в цветочек, – говорит Гриффит с легким акцентом жителя Джорджии. – Мы решили, что это должно быть что-то наводящее на мысли о науке».
Как и сама Гриффит, ее лаборатория говорит на бесполом (некоторые сказали бы – мужском) языке науки и техники. Это одно из ее желаний – изменить подход к эндометриозу, превратив его из очередной женской болезни в биомаркер, вопрос генетики и молекулярных сетей. «Я не хочу делать из эндометриоза сугубо женскую проблему, – сказала она в интервью MIT Technology Review в 2014 году. – Я хочу, чтобы это был проект Массачусетского технологического института».
В своей лаборатории она начала выращивать органоиды матки – крошечные капельки с железами, похожими на закрученные кратеры, – из клеток маток пациенток с эндометриозом. Помещенные в гель, имитирующий среду этого органа, и снабжаемые необходимыми питательными веществами, клетки спонтанно образуют структуры, которые напоминают слизистую оболочку человеческой матки, растут и отпадают в ответ на воздействие гормонов. Эти «аватары пациентов» – идеальные инструменты для тестирования новых методов лечения: биологически они ближе к клеткам матки человека, чем мыши, поскольку у мышей в естественных условиях не бывает менструаций. И они позволяют ученым обойти некоторые этические проблемы, возникающие при испытаниях на людях.
Исследование показывает, какой матка на самом деле удивительный орган, и не только во время выполнения характерной для нее функции – беременности. У людей, в отличие почти от всех других млекопитающих, весь эндометрий заново вырастает раз в месяц, независимо от того, приживается оплодотворенная яйцеклетка или нет. Если нет, матка эту оболочку сбрасывает.
Представьте матку в виде маленького апельсина с оболочкой-сердцевиной – плюшевой живой подстилкой для эмбриона. Каждый месяц или около того из-за падения уровня прогестерона эта оболочка отслаивается и образуется заново. Иммунные клетки устремляются к месту происшествия, чтобы залечить рану. Базальные клетки, выстилающие матку, трансформируются в новую оболочку с тонкими спиралевидными кровеносными сосудами. Процесс идет быстро, без шрамов, без следов травмы, снова и снова, до пятисот раз в жизни женщины. «Удивительно, как организм это координирует»[506], – говорит доктор Хилари Кричли, репродуктивный биолог из Эдинбургского университета.
Чтобы зафиксировать эти системные взаимодействия, ученые засеивают свои образцы кровеносными сосудами, нервными и иммунными клетками. Они надеются в итоге соединить их с моделями печени, костей и кишечника. Разумеется, Гриффит видит матку совсем иначе, чем греки: не как центр женской слабости, а как двигатель обновления и регенерации. Динамичный, прочный и гибкий орган открывает путь к величайшим тайнам биологии: регенерации тканей, заживлению ран без рубцов и иммунной реакции – воспаления. «Эндометрий по своей природе регенерируется, – говорит она. – Изучая его, вы исследуете регенеративный процесс, а иногда и выясняете, почему он развивается неправильно».
Как оказалось, модели Гриффит in vitro остро необходимы. В исследованиях эндометриоза и менструации в целом науке не хватает хороших моделей животных.
Искусство выращивать, а затем отбрасывать всю слизистую оболочку матки – редкое свойство среди животных: оно есть лишь у горстки приматов, четырех видов летучих мышей и пары видов землероек. Еще меньше животных страдают от нарушений менструального цикла, таких как эндометриоз. Известно, что менструируют всего 84 вида – 1,6 % всех плацентарных млекопитающих[507]. Если вы посмотрите на филогенетическое дерево, то увидите, что они встречаются повсюду. Это позволяет предположить, что маточные кровотечения развились как минимум трижды независимо друг от друга. Это подводит нас к фундаментальной загадке: менструация со всеми ее требованиями и регулярностью и есть причина того, что человеческая матка так динамична. Но это дорого обходится, поскольку у животного ежемесячно «линяет» и восстанавливается целый орган. Так почему вообще какое бы то ни было животное должно кровоточить?[508], [509]
Одно из самых распространенных объяснений – идея о том, что женскому организму необходимо избавиться от чего-то грязного или вредного. В 1920-х врач Бела Шик предположил, что в менструальной крови женщин содержатся особые яды, которые он назвал «менотоксинами». Его сомнительные эксперименты показали, что во время менструации через кожу женщины выделяются токсины, из-за которых увядают и умирают цветы[510]. Хотя ни одно из его открытий нельзя было воспроизвести, за эту мысль ухватились и другие, утверждая, что из-за менструирующих женщин действительно вянут растения и портятся пиво, вино и соленья. Даже сегодня многие теории о менструации исходят из представления о влагалище как о чем-то грязном и нуждающемся в очищении: в 1993 году врач и математик Марджи Профет произвела фурор, предположив, что функция менструации заключается в «защит