Но что значит «воспроизводить женское тело»? Насколько бы Бауэрс ни приблизилась к созданию того, что она считает «нормальным» и «естественным», она никогда не сможет достичь этой цели – не из-за отсутствия технических навыков, а потому, что это невозможно. Женское тело, как мы уже видели, есть идея и идеал. И у Бауэрс есть новый идеал, гораздо более привлекательный, чем у анатомов прошлого. Она разделяет те же взгляды, что и Мари Бонапарт, Амината Сумаре и Роксанн Юбер: цельность, гармония и завершенность. Она хочет заменить в оркестре сексуальности несколько инструментов и написать новую симфонию – несколько иную, но такую же многоголосую и сложную.
Когда Роксанн Юбер очнулась от наркоза, первым ее ощущением было сильное желание пописать. «На самом деле я ни на секунду не задумалась, где я, – сказала она. – Это было похоже на пробуждение от очень печального сна». Затем вошла медсестра и сказала, что операция выполнена, все прошло хорошо, и на нее нахлынули воспоминания. «И вот тогда я улыбнулась», – добавила она.
Роксанн лежала в реанимационной палате на четвертом этаже, куда только что заказала (благодаря столь необходимому в больнице сервису доставки) фрукты и творог для себя, а также лосося с лимонным соусом и каперсами и шоколадное мороженое для Элль. Друзья только начали присылать поздравления. «Соцсети взорвались, – сказала она. – Народ просто сходил с ума, все писали что-то вроде: “Боже мой, наконец-то!”» Когда ей принесли еду, она высыпала в свой творог пакетик соли. Она медленно жевала, смакуя кусочки медовой дыни и ананаса.
Они с Элль болтали о земном: оплате счетов, бывших бойфрендах и подружках, о том, как Роксанн включала в машине на всю громкость «Born This Way» Леди Гаги, чтобы тренировать голос после перехода.
И вдруг Роксанн улыбнулась и заговорщицки прошептала:
– Ребята, знаете что? У меня есть вагина. Наконец-то.
Элль закатила глаза.
– Отлично, теперь я буду получать сообщения вроде: «Тук-тук-тук», «Кто там?», «У меня есть вагина».
– Но еще важнее, что этой штуки больше нет, навсегда, – сказала Роксанн. – Боже, я ее ненавидела.
Роксанн знала, что это еще не конец ее пути. Новые гениталии, какими бы красивыми и хорошо сконструированными они ни были, не решали всех ее проблем. И все же они, несмотря на огромный вес, который общество придает им (или, возможно, из-за него), действительно важны. «Все так сосредоточено на том, что у тебя между ног, – сказала она мне, когда я впервые встретила ее. – Если бы я родилась с перепонками на ногах, всем было бы наплевать. Но поскольку я родилась в теле противоположного пола, теперь это, черт побери, волнует каждого».
По крайней мере, сейчас она в эйфории. «Наконец-то я подхожу своей оболочке. А моя оболочка наконец-то подходит мне, – сказала она. – Я безумно счастлива».
Послесловие
2 сентября 2020 года я получила электронное письмо от женщины по имени Бо Лоран. Имя показалось смутно знакомым. Бо посмотрела обучающий видеоролик, который я сняла для журнала Scientific American, под названием «Неприкрытый клитор». В нем я указываю на анатомические особенности светящегося прозрачного клитора, парящего над моей головой, и рассказываю о том, почему науке потребовалось столько времени, чтобы до конца понять этот замечательный орган. Я начинаю с упоминания нескольких причин, почему так важно знать анатомию этого органа: она дает основу хирургам, которые проводят операции по подтверждению гендера, а также тем, кто оперирует женщин, подвергшихся обрезанию гениталий.
Бо написала, чтобы побудить меня исследовать еще одно последствие нашего анатомического невежества в отношении этой части тела: форму обрезания гениталий, которая до сих пор практикуется в США, у детей, рожденных с «необычной половой анатомией». Это было похоже на форму ампутации клитора, применявшуюся для «лечения» женщин от мастурбации во времена Мари Бонапарт, и на процедуры, через которые прошли такие женщины, как Амината и Айсса. Бо хорошо знала эту операцию, потому что пережила ее сама[605]. «О том, кто я такая, вам немного расскажет “Википедия”»[606], – добавила она.
Поискав информацию о ней, я быстро поняла, почему мне знакомо ее имя. Бо, которая ранее публиковалась под именем Шерил Чейз, – самая известная интерсекс-активистка в мире. Я читала ее работу пару лет назад в курсе под названием «Наука о поле, расе и гендере» в Массачусетском технологическом институте. Она родилась в 1956 году с атипичными гениталиями – с большим, чем обычно, клитором. Врачи решили, что она мальчик. Но полтора года спустя они вскрыли ее брюшную полость и сделали открытие: в ее половых железах была ткань и яичников, и яичек. В медицинской карте они записали: «настоящий гермафродит».
Затем эти же врачи приняли решение, которое определило дальнейшую жизнь Бо навсегда. Во-первых, они удалили максимально возможное количество ткани клитора и зашили кожу вокруг него. Затем посоветовали ее родителям изменить ей имя, переехать в новый город и вырастить ее девочкой. И никогда больше не говорить с ней об этом времени. Так Бо стала Бонни Салливан.
Долгие годы после процедуры с Бо никто ни о чем не разговаривал[607]. Когда в юности она узнала, что с ней сделали, ее мир рухнул. Операция была неудачной: она практически никогда не испытывала оргазма и не получала удовольствия от стимуляции гениталий. Но еще хуже было знать, что люди, которым она доверяла больше всего, – врачи, родители, родственники – солгали ей. Следующие годы она провела в эмоциональном смятении. В 21 год она наконец получила доступ к своей медицинской карте и узнала всю историю. Но у нее еще не было полной картины.
В конце концов Бо поняла, что, хотя изменить свою анатомию она не в силах, можно поменять нарратив. «Худшее, что они сделали со мной, – заставили стыдиться, – сказала она мне в октябре 2020 года в видеочате. – А это можно было изменить»[608].
Она начала читать исследования Альфреда Кинси, посвященные сексуальности, писать письма хирургам, проводившим операции интерсексуалам, и посещать «секс-школу» (ныне не существующий Институт перспективных исследований сексуальности человека) в Сан-Франциско. Вскоре она поняла, что есть сотни, а может, и тысячи таких же, как она, и каждый запутался в собственной паутине стыда и лжи. У них не было возможности связаться друг с другом, поэтому она основала ISNA, Общество интерсексуалов Северной Америки, – первое сообщество интерсексуалов. Ее целью было не только оказать поддержку людям, но и изменить медицинскую практику, чтобы никому не пришлось пройти через то же, что и она.
Потребовалось почти тридцать лет деятельности медицинских активистов, и в своем первом электронном письме Бо рассказала мне об одном из первых крупных триумфов современного интерсекс-движения: Лурье, детская больница в Чикаго, первой в стране официально запретила большинство операций интерсексуалам. Десятки лет выполнение «экстренной» операции на гениталиях младенца было в порядке вещей, даже и обязательно. Сегодня правозащитные группы наконец признают жестокость радикальных операций, навсегда оставляющих шрамы у младенцев, которые не могут дать согласие на вмешательство не по медицинским показаниям. Даже младенцы имеют право на удовольствие, целостность своего тела и здоровье.
История Бо прояснила для меня кое-что: анатомические знания – не удел ученых. Они должны исходить от нервных центров общества через медицину, политику и культуру. Одно дело – сказать, что отсутствие знаний повлекло поверхностность учебников и плохое медицинское образование. И совсем другое – сидеть напротив того, на чьи тело и жизнь радикально повлияли культурные стереотипы о том, кто такая женщина, какой она должна быть и какие медицинские вмешательства уместны, чтобы привести ее в соответствие с этой формой. Бо помогла понять то, что было мне недоступно: взгляды общества на пол и гендер наносят вред телам всех его членов. Тело формируют культура и медицина.
В одном из наших разговоров в видеочате Бо достала изготовленную ею самой пятисантиметровую линейку, которую она назвала Phall-O-Meter. Все, что в пределах одного сантиметра, было помечено словом «операция», а сверху был приклеен грустный смайлик. Слева – женский символ, справа – мужской. Цель состояла в том, чтобы показать, как хирурги решают, будет ребенок-интерсексуал мальчиком или девочкой. «Орган в растянутом виде должен быть больше 2,5 см, чтобы называться пенисом, и меньше 0,9 см, чтобы называться клитором, – сказала Бо. – Все, что между, просто отрезают – и получается девочка».
По этому принципу врачи распределяют, какое тело будет мужским, а какое женским: не на основе объективных научных данных, а на основе весьма туманных представлений о том, что делает мужчину мужчиной, а женщину женщиной. Часто вопрос сводится к гениталиям. Мы живем не в мире «постгенитальной политики», пользуясь выражением специалиста по гендеру Джудит Батлер. Тип операции, которая была проведена Бо, отражает старинное мнение, что тело «по умолчанию» – женское, оно менее развито, им легче манипулировать. Почти все операции интерсексуалам представляют собой превращение младенцев в девочек, удаление или зашивание ткани клитора, чтобы не было признаков фаллоса. Если пациентка сможет иметь вагинальный половой акт и – в идеале – рожать, операция считается «успешной».
Джоселин Элдерс, детский эндокринолог и главный хирург при президенте Билле Клинтоне, однажды сказала: «Я могу сделать хорошую женщину, но очень трудно сделать мужчину»[609]. (Позже она извинилась.)
Сегодня все еще бушуют споры о том, кто является «биологически мужчиной» и «биологически женщиной» и каких прав заслуживают люди, не попадающие ни в одну из этих категорий, когда речь идет о браке, усыновлении, спорте, туалете и военной службе. Сюда примешиваются гормоны, хромосомы и высокотехнологичные «тесты на половую принадлежность». Часто одна сторона апеллирует к «науке» как к истине в последней инстанции. Но, как и у расовой принадлежности, у пола – культурная основа, которая не всегда согласуется с тем, что науке известно о телах и органах, генетике и хромосомах.