Как-то Мари назвала клитор временным органом вроде предпочки у эмбриона. Он должен был «эротизировать» молодую девушку, но в конце концов уступить, позволив влагалищу взять верх. «Подобно извилистому ручью, – писала она, – женское либидо должно течь в другом русле для того, чтобы сменить свою эрогенную зону и перейти от инфантильного клитора… к взрослому органу – влагалищу».
Фрейд предпочитал другую метафору. В своей книге 1905 года «Три очерка по теории сексуальности» он сравнил клитор с сосновой стружкой. Его функция – передача возбуждения «расположенным рядом женским органам», так же как «сосновые опилки можно разжечь, чтобы поджечь более твердый чурбак». Но, несмотря на необходимость этого перехода, он не отрицал, что тот наносит глубокий психологический удар женщинам. «Очень часто, когда маленькая девочка подавляет свою мужественность, немалая часть ее общей сексуальной жизни постоянно травмируется, – писал он. – Хотя она и признает свою кастрацию, а вместе с ней и превосходство мужчины и собственную неполноценность, она все равно восстает против этих неприятных фактов». Это, безусловно, относилось к Мари, которая не желала отказываться ни от одной из своих половин[60].
Есть много разных объяснений взаимосвязи между психоаналитическими теориями Фрейда о женщинах и его отношениями с ними в реальности. Но лучше всего, пожалуй, это удалось сформулировать американскому психиатру Роберту Лифтону: «У каждого великого мыслителя есть хотя бы одно слабое место. У Фрейда это были женщины»[61]. Отец психоанализа сам охотно признавал, что женщины остаются для него загадкой. В эссе 1926 года (которое Мари позже перевела на французский) он, как известно, назвал женскую сексуальность «“темным континентом” для психологии»[62], [63]. Фрейд утверждал, что способен описать процессы ее развития, но пребывал в замешательстве от их «биологических корней». В «Трех эссе» он признавался, что «любовная жизнь [мужчин] только и стала доступной исследованию», между тем как жизнь женщин «погружена в непроницаемую тьму»[64], [65]. В конце своего жизненного пути он советовал читателям, желающим больше узнать о женщинах, «исследовать свой опыт, или обратиться к поэтам, или подождать, пока наука не предоставит более глубокую и связную информацию».
Сам же Фрейд, однако, руководствовался другими принципами. По словам его биографа, однажды он признался Мари: «Великим вопросом… на который я все еще не могу ответить, несмотря на мое тридцатилетнее исследование женской души, остается вопрос: “Чего хочет женщина?”»[66]
Этот вопрос будет волновать его до конца жизни.
Фрейд рассматривал женскую сексуальность теоретически, а Мари проживала ее на практике.
Своего первого любовника она встретила во время летнего похода в швейцарские Альпы с отцом, принцем Роланом Бонапартом. Ухажером Мари стал его женатый служащий, которого она описала в своем дневнике как «корсиканского секретаря со смоляными волосами, голубыми глазами, острой бородкой; мне было 16, ему – 38; я была уродлива, а он – красив». Между ними завязалась невинная интрижка: всего лишь один поцелуй и заигрывания ногами под обеденным столом. Однажды ночью ухажер попросил у Мари прядь ее волос («Антуану Леандри от Мари, которая страстно его любит», – написала она в приложенном письме). Но Леандри хотелось большего. Секретарь и его жена пытались выманить у Мари ее состояние и, угрожая отнести ее юношеские любовные письма в газеты, потребовали 100 000 золотых франков.
В этот момент Мари осознала, что ее страсть к мужчинам была одновременно и слабостью, и силой. «Не драгоценности в шкатулке матушки – мое истинное богатство, – написала она в своем дневнике в возрасте 20 лет, – а мои сердце и разум. И независимо от того, любят меня или нет, я умею любить!»
Мари так и не удалось полностью принять тот факт, что она родилась женщиной. «Природа и жизнь дали мне мозг, силу и способности мужчины, – писала она Фрейду. – Я считаю, что имею право на то и другое, и уверяю вас: мне не кажется, что в этом что-то не так»[67].
Однако только после замужества она всерьез взялась за свои сексуальные исследования. В тридцать с небольшим, потеряв связь с мужем и не найдя себя в материнстве, она завела несколько бурных романов с политиками, врачами и психоаналитиками. Но, хотя у нее было много любовников, удовлетворения она получала мало[68]. Глубоко внутри она скрывала страх вагинальной пенетрации, бесконечно переживала из-за своей неспособности к оргазму и волновалась: стоит ее любовникам познать «тайны моей плоти», как они тут же потеряют к ней интерес.
В 1924 году, огорченная ситуацией с сексом, Мари обнаружила, что совсем не одинока. «Число страдающих из-за этого женщин гораздо больше, чем кажется мужчинам», – писала она. Чтобы разгадать эту загадку, она решила провести полевые исследования.
Мари всегда тянуло к изучению медицины, но отец запрещал ей заниматься этой наукой, считая ее неподходящим занятием для женщины такого статуса. Ей оставался лишь один шанс. Она обратилась к знакомым врачам в Париже и Вене с просьбой опросить их пациенток во время гинекологических осмотров. Поступи подобный запрос от человека не с такими богатствами и связями, как у Мари, он был бы со смехом отвергнут. Но ей удалось поприсутствовать на сотнях осмотров и провести личные беседы с женщинами в возрасте от 20 до 62 лет. В общей сложности она опросила 243 женщины о самых интимных сторонах их жизни (привычках мастурбации, о том, достигали ли они во время полового акта «нормальной реакции», то есть вагинального оргазма) и даже замерила их половые органы[69].
«Тогда я задумалась, могло ли что-то в анатомии половых органов этих женщин привести к слабым эротическим реакциям», – пишет она.
Мари заметила закономерность в собранных данных. Оказалось, размер клитора не влияет на то, достигает ли женщина оргазма во время полового акта. Результат зависит только от расстояния между основанием клитора и влагалищем. Если оно было меньше, женщине с большей вероятностью удавалось получить оргазм. Если же больше, оргазм был маловероятен, «как будто пропасть слишком велика, чтобы преодолеть ее»[70]. В углу журнала она нарисовала простую схему вульвы[71] с тремя клиторами, представляющими различные возможные положения. Мари разделила типы фригидных женщин на тех, кому, по ее мнению, мог помочь психоанализ, и тех, чьи проблемы исключительно анатомические, поскольку клиторы дальше всего от влагалищных отверстий. В 1924 году она опубликовала свои заключения в журнале Bruxelles-Médical, использовав мужской псевдоним А. Э. Нарджани.
Потом она провела замеры на себе и обнаружила, что ее клитор слишком далеко, чтобы испытывать оргазм во время полового акта[72]. В этом, по ее мнению, и заключалась причина фригидности: она была téleclitoridienne, «женщиной с далеко расположенным клитором»[73]. Для себя и других обладательниц «неподатливого клитора» она нашла нетрадиционное решение: «И тогда мне пришло в голову: раз у некоторых женщин это расстояние слишком велико, а положение клитора неудобное, примирить его и влагалище можно хирургическим путем». А именно: переместить клитор ближе к отверстию, чтобы его было легче стимулировать во время секса. Так она хотела, обманув систему, изменить то, что сама принимала за ограничения собственного тела[74], [75].
Анатомия – это судьба? Мари отказывалась в это верить. В своей статье 1924 года она горячо одобряла операцию по перемещению клитора ближе к вагине, в разработке которой она помогла Хальбану. Она назвала ее операцией Хальбана – Нарджани. По ее словам, сексуальные проблемы женщин кроются не только в их голове. По крайней мере, иногда они носили анатомический характер.
И она, в отличие от Фрейда, считала, что анатомию можно изменить.
Через несколько дней после операции Мари проснулась от пения дроздов в саду[76]. Стоял прекрасный день, солнечный и ясный. Утром 24 апреля врач снял ей швы. Она шла на поправку. «Уверена, что Хальбан проделал отличную работу! – взволнованно писала она Фрейду. – Что касается дальнейших результатов, то придется подождать!»[77]
Мари рассчитывала, что сможет покинуть санаторий «Лев» к середине недели, примерно в то же время, когда Фрейд выпишется из санатория, где он восстанавливался после ряда операций на челюсти, пораженной раком. Однако к 28 апреля она так и не уехала. В ее операционную рану попала легкая инфекция[78]. Она гордо сообщала, что сама контролировала противовирусное лечение, и была настроена оптимистично: «Я считаю, что, судя по ряду признаков, уже могу заявить: операция прошла успешно».
Фрейд тем временем все еще не навещал Мари. В письме он поздравил ее с «героическим поступком» и дал понять, что у него нет времени на нее, пока она идет на поправку. Помимо прочего, добавил он, кажется, что она больше не нуждается в нем. Его отвержение сильно задело Мари. Он был единственным человеком в ее жизни, заменившим ей отца, кому удалось разглядеть в ней интеллектуальный и творческий потенциал, – и он бросил ее: такого она не могла перенести. Через несколько недель Фрейд все же уступил. Но когда он навестил ее, он все равно был недоволен ее решением. И она сама начала в нем сомневаться. Неужели она совершила ужасную ошибку?