лицисту Сергею Васильевичу Городникову.
Три дня я пробыл у него дома, где мы смогли повидаться и поговорить о многом. Сопровождала меня в Москву, разумеется, моя Татьяна Владимировна, которая не просто мне жена, а боевая подруга, моя верная помощница, мой ответственный секретарь и настоящий товарищ. Да, я плохо спал, и первые недели мне рассказывала супруга, как я во сне «все время воевал». Мне первые две недели в особенности снилось, будто я бегу с автоматом по лесополосе, вот я стреляю и кричу товарищу своему, что возле меня находится: «Стреляй! Стреляй!» — и тут же на последнем слове я просыпаюсь и осознаю, что нахожусь дома, в собственной постели. Так примерно бывало раза три, но не более. По крайней мере, я так помню. И вот я снова сплю, сплю и вижу сон, как я по этой же лесополосе убегаю от украинского танка… Я вижу, как смог от танка уйти и смог занять позицию… Просыпаюсь среди ночи, настроение хорошее и приподнятое, такое, будто побывал снова вместе со своими товарищами на важном деле. Кстати, если я просыпался от таких снов, то всегда было настроение приподнятое, азартное, что ли. Вот так это все и было со мной тогда…
Иногда, когда я совсем не мог уснуть, я вставал и бродил по квартире, пил чай, сидел в ванной комнате и курил сигареты — думал, передумывал все, вспоминая каждый миг и проживая этот миг вновь и вновь. Вот я в окопе, вот я бегу с автоматом, вот нас кроет украинская арта, а вот я с Регби и с Суховым в разведке, а вот я бреду по лесополосе и ищу своих. И так до минуты, и порой до секунды я снова проживал те военные моменты. Обдумывал снова и снова, как бы я поступил, если бы опять оказался в такой ситуации, и приходил часто к выводу, что и не было у меня другого варианта, кроме вот того самого… того самого — правильного. Я передумал в те ночи и дни многое, думал о жизни на войне и жизни в мирное время, удивляясь контрастам этого мира. Вот мир, в котором копейки не стоит человеческая жизнь. И вот мир, где из какой-нибудь чуши могут сделать проблему глобальную. Вспоминал своих боевых товарищей и думал о том, где они и что с ними сейчас.
Вспоминал друга Сухова и нашего пулеметчика Агаму. И думал, что, наверное, они тоже сейчас обо мне думают, вспоминая те дни и находясь, верно, уже дома у себя. Военные сны скоро прекратились, сон вернулся, то есть режим дня восстановился у меня. В этом во всем нет ничего необычного или особенного. Просто на войне ведь не спишь часто или спишь урывками, и нет там режима сна и бодрствования. Более того, наверное, мозг в той обстановке и не спит вовсе по-настоящему, как это он делает в мирной жизни. Ты там всегда начеку. Именно поэтому при сбитом графике, когда весь организм привык к бодрствованию, человек не может найти себе место для отдыха, не может войти в привычное состояние. Однако это временное явление. Другое дело, что очень часто я замечал такую вещь: мы все, кто там побывал, становимся все же намного добрее к своим близким, да и к окружающим мы стараемся относиться намного снисходительней, чем это было до наших военных командировок. Настоящий ведь враг — это смертельный враг, а здесь, если даже человек тебе неприятность сделал, то это еще не враг, это не враг и не друг, это просто так, как у Высоцкого поется.
Одним словом, организм мой отходил от жизни на улице и от недосыпа, и от впечатлений, врезавшихся в память. Сознание же мое говорило мне: успешно отстоялся и еще надо все повторить, я удовлетворение испытывал от проделанной работы. И не зря в этой командировке побывал, так как осознавал четко и ясно, что пользу я принес нашей «боевой команде». Польза — это урон противнику, а этот урон я нанес ВСУ, как мог, так и нанес. Что от меня зависело, сделал. Однако все время казалось, что мало еще сделал…
И вот, когда уже переехали мы с супругой к себе домой после ремонта, я начал писать о войне первые строчки… Но не писалось, так как для написания книги время необходимо, а я же понимал, что времени у меня нет и скоро опять поеду в командировку. Поеду, только вот заживет у меня все. За время лечения я много читал, смотрел как всегда свои любимые научные и научно-популярные документальные фильмы, читал и смотрел новости о политике, особенно интересовала позиция украинской стороны по поводу группы «Вагнер», и в этом ключе я просматривал видео с интервью с пленными вэсэушниками, а также интервью тех вэсэушников, которые выступали на каналах противника. Ведь важно понять то, как сам противник оценивает ситуацию. В этих новостях я отделял зерна от плевел, чему научился за десяток лет пребывания в политическом процессе. Кроме того, в этот период я много разговаривал со своей дочерью, которая заканчивала уже педагогический колледж и планировала поступать в вуз, а также успел сходить несколько раз в театр. Побывал на спектаклях в Академическом русском театре драмы имени Георгия Константинова, а также в Марийском театре оперы и балета имени Эрика Сапаева, и еще сходил на концерт в Дворец культуры имени 30-летия Победы. Когда смотрел концерт во Дворце культуры из правительственной ложи, мне пришла мысль о том, как же жизнь многолика, изменчива. «Вот только-только я относительно недавно сидел в окопе, и около меня лежал деревянный, почерневший мой товарищ по оружию, а под моим спальником прижился дождевой червь, на которого я перестал обращать внимание и воспринимал его как банальную природную достопримечательность, и сегодня я уже смотрю на все это театральное пиршество вот здесь», — думал я тогда, удивляясь контрастам этого мира. Такие же мысли меня посещали и на улице, бывало. Проезжал на автомобиле по улицам Йошкар-Олы, мимо меня проносились здания, витрины, строения на Брюгге, и не верилось, что реальность может так быстро меняться.
Уже тогда пришла мне мысль, что вся жизнь наша зависит от смены декораций и все мы актеры в том или ином спектакле. Сегодня мы играем одну роль, и слова наши, значит, должны соответствовать этой роли, и одежда, и поведение наше должно соответствовать этому вот спектаклю, и даже наши знакомые, наше окружение должно соответствовать… Сменились декорации, предположим, и меняются наши слова. И характер меняется. С характером не знаю, но человек при смене декораций начинает стремиться соответствовать им. А если не соответствует? Тогда его выгоняет «режиссер» из определенной роли, помещая человека в соответствующую его характеру или его поведению роль. Лицемерие какое-то? Нет — борьба за выживание.
Однако все же пусть этот мир лучше подстраивается под нас и сам пусть под наше видение меняет себя в нашей пьесе или спектакле. Просто, если устали от старой роли, выучите новую роль и соответствуйте ей. И играть эту новую выученную роль необходимо именно в том произведении, для которого эта роль и написана. То есть не перепутайте здесь спектакли, и не надо одеваться д’Артанья́ном и читать его слова, если спектакль идет по Тургеневу «Отцы и дети». Несоответствие роли своей в жизни может и убить даже, и этот факт на войне проявляется еще как… И чтобы мир прогнулся под нас, надо банально роли и пьесы не перепутать. Я так думаю. Ну, вы поняли, те, кто умный. Это возможно еще как, только уметь надо. Но, похоже, слишком я увлекся своими рассуждениями, а нам ведь надо в повествовании моем идти далее…
Итак, прошло уже около трех месяцев. Силы я восстановил. Нога зажила, и теперь я мог быстро ходить и даже бегать. И не знаю, выдавало ли во мне что, но супруга моя, Татьяна Владимировна, как-то меня спросила, когда мы ужинали, ведя разговор на какую-то интересную тему:
— Ты ведь снова собираешься ехать на войну?
— Собираюсь.
— Я знаю, что собираешься. Не успокоился ведь…
— Тянет меня туда. Я съезжу еще раз. Чувствую, что как будто что-то еще не закончил, — говорю я ей.
Однако подожди, читатель… Отвлекусь. А что же в это время, в марте 2023 года, пока я находился дома и излечивал свою рану на ноге, происходило на Донбассе? А все то же самое. Кровавая мясорубка продолжала свою работу, и наши подразделения вагнеровцев все так же вели ожесточенные бои под Бахмутом и уже в самом Бахмуте.
Кровь, честь, отвага и предательство, героизм и трусость, самопожертвование и ярость переплелись во всем том, что там происходило тогда. И каждый день, и каждый час того противостояния порождал героев там, и каждый день там умирали люди. Чтобы примерно было понятно, о чем я говорю, прочитайте то, что рассказал мне Макс о тех днях начала марта 2023 года…
— Я с января 2023-го на Донбассе, в «Вагнере». Помню, вот в конце февраля или в самом начале марта это было. Бахмут… это там за кладбищем, там, где коттеджи. Так вот, я был в эвакуационной команде, и в подчинении у меня было два человека на тот момент. Точка наша была, то есть где эвакуация остановилась… это после железки, в подвале, пристрой дома такой, как бы подвал, но не совсем подвал, — там и жили. Дом сгорел, и интересно то, что бетонные основания у дома от пожара так нагрелись, что согревали наше подвальное помещение еще долго. И вот, поступил вызов, что был «прилет по расчету РПГ, и старший расчета РПГ ранен». Прибежали на вызов. Смотрим, а командир расчета в полусидячем положении находится и без сознания. Ему до меня два раза сердце запускали, и я ему там же запускал четыре раза сердце, искусственное дыхание делали. Пульс не прощупывался. Капельницу поставил, на бок его положил, так как пена изо рта пошла. Вызвали машину и ждали ее долго, так как по дороге резину у машины пробивало два раза. Они запаску меняли, останавливались, все долго было. Несли этого старшего расчета на носилках шесть или восемь часов… Там развалины, хлам, завалы, не пройти просто так и отдыхать хоть немного надо, прилеты и птички летают. Пока несли его, я не помню сколько, со счета сбился, сколько раз я ему сердце запускал. Донесли до машины. Поместили его на заднее сиденье и давай ему искусственное дыхание делать. Думаю, что он эпилепсией болел и скрыл это. У него ладно хоть был на пальце надет пульсоксиметр, и он показывал, что человек жив. Привезли на «Звезду», так называлась точка эвакуации. Эта точка в бывшей школе находилась. А там мужики на «Звезде» и говорят мне: «Умер, двухсотого ты привез. Он уже все, мертв». Они его все в мертвые записали. Уже к двухсотым отправляют в морг. Я им говорю, что он жив. А мне к тому же старший мой сказал, что если я его не донесу, то мне конец, и я, естественно, давай доказывать коллегам, что этот гранатометчик, которого мы донесли и довезли, живой и живее всех живых. «Вон, — говорю им, — посмотрите на пульсоксиметр, посмотрите на процентное содержание воздуха в легких — живой он». Проверили. Живой. Точно живой. Раненых-то там поток целый, — поясняет ситуацию мне Макс. — Оказалось, что я его в искусственную кому ввел, медикаментозно. Перемотали его. А потом уже, только через сутки, он пришел в себя в госпитале. Там в госпитале сказали, что осколок два-три сантиметра до сердца ему не дошел, попав сзади в легкое. Ему поставили дренажную систему, закрытый клапан сзади и открытый клапан спереди, чтобы жидкость из легких не смогла выходить.