Однако это будет потом, а сегодня гараж на базе, и надо осваивать С-60, и надо приводить машину в порядок.
Погода в эти дни здесь стояла теплая. Кстати, мы были недалеко от границы с Ростовской областью. Если в Краснодарском крае в эти дни было хмуро, ветрено и моросил часто дождь, то здесь, если говорить о погодных условиях, чувствовался уют — ласковое солнце смотрело на нас, напоминая нам, что весна скоро войдет в свои права.
Выйдя из большого корпуса через большие ворота, где мы располагались, мы видели за невысоким забором ленту дороги. Эта лента с правой ее стороны поднималась как бы вверх, уходила в возвышенность… Там (!) Большая Россия, там Ростов и Краснодар, там Волгоград и Казань, там Йошкар-Ола и Киров, там Нижний Новгород и Москва, там Санкт-Петербург и Выборг, там Новосибирск и Владивосток, там Большая Родина. И с той стороны, с той возвышенности по этой ленте, уходящей вдаль, идут машины. Кажется, что они, появляясь там далеко, из-за горизонта, как черепахи долго и медленно сползают к нам, а потом проезжают уже быстрее мимо нас, они идут в сторону Луганска.
Луганск… Само слово Луганск уже вызывает мобилизацию во внутреннем мире того, кто побывал на войне, но слово Луганск еще слабо дергает за нервные окончания, а вот слово Донецк уже прямо обозначает — «война». Есть еще и другие слова, с которыми связана война, — Артемовск-Бахмут, и словосочетание «под Бахмутом», Николаевка и «под Николаевкой», Курдюмовка, Зайцево, Горловка и «рядом с Горловкой», Стаханов, Дебальцево и многие другие названия, у кого какая история связана с тем или иным местом на этой земле. И вот… Лента дороги, начинаясь с возвышенности, за которой Россия, уходит мимо нас влево — к Луганску. И оттуда, с той стороны, где расположен Луганск, по этой ленте идут машины в сторону России тоже.
Между нашей базой и лентой дороги метров сто пятьдесят или чуть более; все это расстояние до дороги покрыто травой, низким кустарником или очень редкими деревьями, которые более располагаются где-то там слева от нас, от этого нашего здания, а здесь же нам ничего не мешает наблюдать за дорогой и даже за тем, что за ней. А за ней, за этой лентой, растянулось вдоль дороги село… Обычное село, каких много в России. С нашей базы, вот отсюда, стоя у ворот ангара нашего, я вижу множество крыш — серых, зеленых и темно-малиновых, и белые строения из силикатного кирпича. Бывая там, в селе, я ловил себя на мысли, что оно более походит на российское, чем на те села, которые я наблюдал в Донецкой области. Здания села были сделаны из белого кирпича, а улочки его не такие ровные, как, например, в той же Курдюмовке, что находится в Донецкой области, и сам кирпич был белым, а не желтым, и здесь не так мало было и деревянных изб.
Рядом Россия, и это чувствовалось. А если взять взглядом намного левее этого села, то мы увидим высокую водонапорную башню и какое-то многоэтажное строение рядом с ней. Если же выйти из нашего здания через дверь, расположенную рядом с цехом и обеденным столом, то мы попадем в то прошлое, которое ушло, наверное, безвозвратно, а может быть, оно еще снова здесь возродится, это прошлое. Я надеюсь на это… ведь война когда-нибудь закончится, и разруха закончится, и тогда снова понадобятся хлеборобы.
О чем это я? Просто в этом месте под открытым небом с торца главного здания базы находились остатки спокойной жизни, которая здесь когда-то кипела. Сразу напротив двери в наш корпус или ангар, метров за тридцать, находилось проржавевшее строение какого-то коричневого цвета — это был когда-то, видимо, контейнер для отгрузки кормов или зерна… К нему поднималась бетонная узкая лента дороги, и под этим контейнером была площадка, по бокам которой находились бетонные стены. На них и держался сам проржавевший контейнер, из которого, в свою очередь, выходили неизвестные мне приспособления, выглядевшие или в виде труб, или в виде исковерканных железных конструкций непонятных уже форм… Справа от двери стояла будка, обитая листами из железа. А там за ней, и чуть левее от нее, виднелось долгое поле… Когда-то здесь кипела мирная жизнь хлеборобов, и здесь в том прошлом какой-нибудь Василий, приехавший на грузовом ЗИЛе сюда, окрикивал Анну Ивановну, требуя быстрей принять груз. Так и слышны были те самые давно забытые, но в каких-то мирах застрявшие голоса тех людей: «Ива-а-ановна! Где Петро-о-вич? Пусть примет у меня зерно! Некогда мне! Еха-а-ать надо!» Но это «все» уже исчезло, приказало долго жить, и теперь этот мир живет околовоенной жизнью, и нет здесь даже намека на то самое мирное хлеборобство — люди сегодня заняты другим. Нас интересует сегодня война, и мы уже изменились, став более жесткими и расчетливыми.
Итак, в конце концов, «Урал» привели в порядок. Маяк сказал, что к вечеру выедем на стрельбы.
— Сегодня выезжаем на полигон, попробуем орудия, — выдал нам Маяк.
Расчеты начали готовиться к стрельбам. Готовили снаряды для стрельб. Сначала их соляркой промывали и прочищали, так как привезли их нам в солидоле. Вот так вскрываешь ящик деревянный, зеленый, и там пять снарядов лежит к С-60. Протираешь их тряпочкой, пропитанной соляркой, прочищаешь этот снаряд от солидола, отвинчиваешь колпачок на конце снаряда, убираешь с него ободки и там внутри промываешь все солярой, а потом закручиваешь обратно колпачок. Затем в кассеты вставляли весь боекомплект, грузили в машины по четыре кассеты на машину. И к вечеру выехали, но не сразу…
Первые две машины, наши соседи, «Урал» с КамАЗом, выехали нормально, а наша машина, как только выбралась из гаража, встала перед ангаром. Встала и все тут. Водитель давай суетиться, бегать, причину искать. Стояли с полчаса… А пока стояли, мысли у меня были такие: «Черт бы вас побрал с этим старым барахлом. Одного дворца с Рублевки хватило бы, чтобы новые машины купить, а мы с Краснодона советский “Урал” на войну тащим… Мало того, что вся активная часть страны сети маскировочные плетет, а энтузиасты беспилотники сами собирают, так мы еще здесь сами, получается, выходим из положения как можем. Граждане сами организуют войну и сами воюют, получается…» — думал я так, вспоминая рублевские хоромы, и не только об этом еще думал.
Наконец-то завелся наш «Урал», и мы поехали. Токарь вообще-то должен был сидеть в кабине, как командир, по крайней мере ему это позволялось с моральной точки зрения, но он сидел в кузове с нами. Ехали не более получаса, как машина свернула с главной дороги на проселочную и остановилась возле маленького кирпичного строения. Были уже сумерки. Я встал на ноги и начал осматриваться вокруг. Дальше еле просматривалась извилистая дорога, ведущая куда-то за достаточно высокие кустарники, а справа от меня открывался вид на утопавшие как бы во мгле темные строения, из которых поднималась ввысь высокая водонапорная башня. Сразу вспомнилось село, которое располагалось напротив нашего ангара на базе, ведь примерно такая же башня была и там, и здесь около башни возвышалось тоже темное здание. Значит, уехали совсем недалеко, кружим где-то около нашего села. Так я тогда подумал. Закурили. К нам подъехал «Патриот» Маяка, и минут через пять, не более того, мы снова тронулись. Ехали за «Патриотом».
Полигон. Это поле и дальше высокий террикон. Вот наш «Урал» стоит, там справа метрах в десяти еще «Урал» наших коллег, и там за ним еще КамАЗ. Нас от террикона отделяет расстояние метров так в триста, грубо говоря. Били по террикону прямой наводкой по очереди. Сначала КамАЗ бил, затем мы, садясь по очереди в кресло стрелка. Отстрелялись. Выпрыгнули из кузова «Урала», и, пока готовились к стрельбе наши соседи, мы закидывали гильзы в кузов. Маяк же, который стоял со своими чуть подальше от нас, участвовал в обсуждении всего этого действа…
— Это как тачанка. Выехали из-за угла, отстрелялись и ушли. Хорошая штука, — говорил Маяк.
Я же понять не мог того, где сам Маяк до этого работал и как он тот самый угол представляет… Я думал, задаваясь вопросами: «Из-за какого угла грузовик должен выехать и отстреляться? И как он может на настоящей передовой, где все летит к чертям вокруг, еще и подъехать к этому углу и потом вывернуть к противнику, чтобы в него выстрелить? Очереди из автомата или пулемета хватит, чтобы грузовик вывести из строя. С расстояния если бить, за несколько километров по противнику, тогда я понимаю, но эта штука на передовой бесполезна».
Так я думал, так я считал, вспоминая прошлую командировку и ту самую, прибывшую в декабре 2022 года к нам тогда в Курдюмовку БМП, которая продержалась там аж несколько часов, но не более… В голове моей образ этой сожженной БМП, которая потом около арки у железки так и стояла, врезался основательно. И потому я никак не понимал, как грузовик может с кем-то сражаться… «Только с расстояния километра за три бить из этой пушки, ни о какой красной зоне боев не может идти и речи здесь, — неслось у меня в голове. — И даже если и из желтой зоны работать с нее, то опасность велика, а результативность непонятна…» — рассуждал я, думая более тогда о том, сколько я пользы смогу принести на войне. Если не приносить пользу на войне, то и воевать незачем идти. Зачем мне награды, к примеру, если эти награды не несут в себе никаких воспоминаний боевых или не хранят боевых историй… Я считал и считаю сейчас, что если пошел на войну, то нанеси урон противнику, за этим и идем сражаться. Пугать же противника стрельбой дело нехитрое, но к стрельбе и даже к разрывам снарядов и мин боец по-своему, конечно, но привыкает, и обстрелянный боец стоит многих необстрелянных, о чем и говорит сама практика войны. Важен результат, а результатом на войне может быть смерть врага или его ранение как минимум.
Отстрелялись и вернулись на базу. Ствол у орудия чистить начали только на следующий день, найдя банник. Банник — это такая щетка, прикрепленная к длинному древку. Вот так мы с Токарем вставали по очереди на стену, отделявшую наши боксы, и прочищали ствол орудия. Затем вынимали из казенника пружину и другие механизмы. Я, упершись ногами в казенник, сидел в кресле, а в это время трое моих товарищей по оружию — Токарь, Фокс и Кавун — откручивали трудно поддающиеся винты и гайки, чтобы осво