бодить пружину. Ногами я упирался в казенник потому, что пружина могла резко вылететь и даже меня вынести за борт кузова. С трудом, но открутили и вытащили, прочистили все механизмы и обработали все соляркой. Затем снова все поставили на место, хотя, чтобы обратно вставить пружину и другие детали, нам пришлось потрудиться еще больше, чем тогда, когда мы все это вынимали. Токарь по этому поводу выразил мнение:
— Это хорошо, что ее чистить надо только после двухсот выстрелов, я узнавал. Теперь надолго хватит, наверное, — резюмирует Токарь.
Буквально через два дня мы засобирались все. Предполагался выезд на завтра, и потому готовили все то, что нужно с собой взять. Заготовленные инструменты к машине и к орудию проверяли и складывали, а куда направляемся завтра — нам не сказали. На следующий день собрались, и ближе к обеду наши машины с орудиями в колонне, которую возглавлял «Патриот» с Маяком, выдвинулись в сторону Луганска. Дорога до Луганска была обычной, а вот в самом Луганске наш «Урал» встал как вкопанный. Это произошло там, кто помнит, на дороге, где еще слева находился маленький магазинчик одноэтажный, а рядом с этим магазинчиком заброшенный то ли дом, то ли склад какой-то, куда мы и успели, пока Кавун бегал вокруг «Урала» и объяснял ситуацию: «Встал! Встал и все, и не идет… Не знаю…»
Да! «Урал» встал и никому не объяснил, по какой причине он встал. И потому просто взяли теперь нашу машину на буксир, зацепив тросом, и поперли ее таким уже образом «на войну». Ну, разумеется, что не на войну, а на какую-то снова перевалочную базу, но эта командировка у меня, в отличие от первой, начиналась слишком озадаченно. Что-то в этой командировке меня сразу напрягало…
Часам к пяти вечера прибыли мы в незнакомый поселок, и прибыли только мы туда на нашей С-60, которую сопровождал, а вернее вел «Патриот» Маяка. Куда уехали наши коллеги на «Урале» и КамАЗе, нас не особо и интересовало. Оказалось, что это бывший шахтерский поселок. Мы ехали по улочкам этого населенного пункта, и я понимал, что это точно и есть шахтерский поселок… «Именно так они, эти поселки шахтерские, и выглядят», — думал я, глядя через борт кузова на мелькающие дома и домишки, кустарники и лужицы. Да, я так и представлял рабочие шахтерские поселки.
Все то, что я видел когда-то из старых советских фильмов про дореволюционную Россию и передач из девяностых о шахтерах и их забастовках, сегодня предстало перед моими глазами. Наверное, такие же до сего дня и в России существуют шахтерские поселения, но на Донбассе время остановилось, и здесь я мог понять и сам собственными глазами увидеть то, как раньше жили советские шахтеры. Низкие одноэтажные дома, грязные низенькие дома и длинные дома барачного типа. Серенькие улочки и лужи, и где-то еще остатки от того советского асфальта. Серость кругом, и где-то вязкая грязь на не покрытой асфальтом дороге, а также полуповаленные заборы, а новых заборов я не заметил здесь. Кирпичные дома из белого силикатного кирпича и только природа благоволила нам, напоминая, что сейчас весна и скоро уже май. Да, если кругом социальная, экономическая и политическая разруха, наслаждаться приходится только природой. От разрухи и нищеты спасает только хорошая погода и красивая природа… Да, и хорошо уже было лишь потому, что солнце светило ласково, по-весеннему, и стояла теплая погода, хотя бы это.
Нет же, я все понимаю — война (!), беженцы (!), но когда я вижу людей, которые со времен падения СССР не могли вылезти из всего вот этого… и продолжают здесь жить десятилетиями, и еще во всем этом рожать детей, то я скорблю. Я написал бы больше, причем что-нибудь хорошее про то место, но что я могу написать… Врать не буду. Я только одного не понимал и не понимаю сейчас: почему эти люди не бегут куда-нибудь из тех мест? Вот что называется безнадегой, когда люди потеряли даже в таких условиях надежду на что-то или веру во что-то… Хотя, может быть, они всегда такими были? Это я пойму завтра, когда увижу террикон, шахту, история которой началась в семнадцатом веке.
Так вот, проехав по проселочной не асфальтированной, земляной дороге, идущей меж частых высоких кустарников и деревьев, приблизились к двухстворчатым решетчатым небольшим воротам. А вернее, завернули налево с дороги к этим воротам, находящимся метрах в четырех от края дороги. За воротами с правой стороны виднелся длинный барак из белого силикатного кирпича, торец которого выступал к дороге. С этого торца начинался забор, ведущий к воротам. А сразу напротив ворот через дорогу, сзади нас, если мы стоим кабиной к воротам, находилось двухэтажное здание из бетонных блоков, из которых и строили раньше в СССР заводы или предприятия. Внутрь этого двухэтажного здания тоже вели большие деревянные двустворчатые ворота. Ворота были приоткрыты, и слышно было, что там трудятся люди, занимаются какими-то сварными работами. Дорога уходила дальше, за торец длинного барака куда-то влево. А за бараком просматривалась вершина горы, это был террикон. Кстати, когда-то я описывал в своей первой книге «Вагнер — в пламени войны» Дебальцево, застрявшее в достаточно интересном советском прошлом, состоящем из старых предметов старины и советских витрин магазинов, что было уже очень интересно и несколько даже впечатляло и удивляло своей необычностью, то теперь советское прошлое предстало передо мной в особенно ужасающем виде, и от этого прошлого тянуло нищетой и трудовым потом. Нет ничего, наверное, удрученнее нищеты и трудового пота… Откуда такое впечатление у меня тогда родилось по поводу этого места, я пойму спустя день… Сейчас я это чувствовал просто, но не обдумывал, что и почему так. «Главное, доехали, а завтра будет видно!» — думал я.
Ворота нам открыл дежуривший здесь боец. Заезжаем. Останавливаемся возле крыльца. Выпрыгиваем из кузова «Урала», Маяк с водителем также выходят из машины своей. Тут же рядом с крыльцом находится беседка, в которой сидят четыре бойца, курят. Поздоровались со всеми и затем, перекурив в беседке, отправились дальше. Машина наша спускается вниз все дальше и дальше, и вот она останавливается возле ангара. Спрыгиваем с кузова. Да, длинный ангар, в котором видим двустворчатые высокие деревянные ворота, обитые листовым железом. Темно-красная краска на воротах застарелая, потрескавшаяся, и местами в воротах виднеется прогнивший или покрытый ржавчиной металл. Открываем ворота, наш «Урал» заезжает внутрь. Поставили его у стены слева, чтобы не мешал здесь заезду другим машинам и работе людей. Внутри в этом гараже стоял еще трактор маленький, телега, бочка большая, в которой по запаху мы определили солярку. Из одного гаража в другой перейти изнутри нельзя было, в каждый гараж свои ворота вели. Затем мы закрыли ворота, и сопровождающий нас навесил на них обычный замок.
— Смотрите, здесь бывает так, что птички украинские летают, — объясняет ситуацию нам сопровождающий. — Сейчас новая появилась у них птица, называется «Черное крыло», они на большой высоте летают.
— У вас здесь прилеты бывают? — спрашиваем его мы насчет ударов украинской арты.
— Не часто, но бывают. Здесь недавно по ремонтному цеху, где ремонтируем технику, ударили. Наши люди здесь в основном сразу набраны были для работы с техникой, для ее ремонта. Потому не очень понимают, как и что… К примеру, прилеты тут недавно были, и они все попрыгали в цехе в одну смотровую яму. Все вместе там и сидели, пока не закончилось все. Я потом их спросил: «Вы братскую могилу решили в цехе устроить? Хоть бы рассосались по углам, места есть, куда прыгнуть при прилетах можно». Нет же, им вместе надо, тянет друг к другу, видно… Специалисты-то у нас ремонтники отличные, первоклассные, здесь ничего не скажу плохого, — рассказывает нам сопровождающий наш. Кстати, после этого рассказа сопровождающего меня аж гордость особого порядка за «Вагнер» взяла. Это получалось, что мы растем и в ширину, и в высоту, и в разных профессиональных планах.
«Так, если такелажники, связисты, штурмы, разведчики, артиллеристы и танкисты, это еще понятно и само собой разумеющееся, то теперь и целые ремонтные базы большие у нас имеются и, судя по всему, их много, и людей туда набирают именно как специалистов-ремонтников, а на базе в Молькино еще и открыли курсы военкоров, и теперь осваивают новые технологии даже в электронике. Наверное, и штат штабистов теперь растет, если мы уже в армию превращаемся, пусть даже пока нам не сравниться по численности с МО, но все же мы армия уже. Куча объектов нам принадлежит — большие склады, ангары с машинами, перевалочные базы, официальный офис в Москве, представительства во множестве регионов страны в виде целых центров, как аналог военкоматов, и все это уже не скрывается, и все это внутри самой России. А нас, кстати, юридически и нет, а если есть, то мы как бы в каком-нибудь там Гонконге… или из Гонконга. Сделали бы нас лучше Русским легионом, — размышлял я тогда так, обдумывая перспективы «Вагнера» на будущее. — Ну как во Франции дело с этим обстоит, как Французский иностранный легион, и чтобы сохранили все руководство наше, свое управление и все наши материальные ресурсы с финансированием. И звания с формой парадной пора вводить. Но за всем этим есть то, что является большим, чем фейерверки, ведь мы сталкиваемся в своих интересах с министерскими генералами, а это порождает конфликтную ситуацию, тем более что “Вагнер” на международном уровне многими странами признан террористической организацией. Как этот вопрос правительство решать будет? Или мы побеждаем Запад и навязываем ему свою волю, или кто-то из верхов попытается договориться с Западом, ликвидировав нашу контору? Возможно. С другой же стороны, мы являемся сейчас тем, чего в России никогда не было, мы росток нового, мы новый капиталистический мир, основанный на производственных интересах, который рвется жить и процветать. Мы прообраз новой армии, и как бы ни складывалась ситуация потом, но новая армейская система будущего возьмет от нас лучшее. Это лучшее “Вагнер” уже отработал на практике и в теории, и потому остается только применить опыт “Вагнера” при построении армии будущего, создавая настоящую профессиональную армию в России», — размышлял я.