Следующей ночью разгружали боекомплект с «Урала». У Фокса рука правая от локтя до кисти была перетянута туго эластичным бинтом, так как он на рычагах С-60 ее повредил. К оборудованию еще не привыкли и начали с ним работать сразу, потому так и вышло. У меня самого в предплечье и в области правой лопатки была ноющая боль, которая временами усиливалась, что заставляло меня думать о походе в госпиталь за мазью какой-нибудь. И любая нагрузка на правую руку временами для меня выливалась именно в боль. «Надо раздобыть в госпитале мазь», — думал я в эти моменты, когда давала знать боль в предплечье. Это у меня-то такие мысли были, у человека, который больницы обходит стороной, но состояние предплечья беспокоило. Это я к чему? А к тому, что ведь мы разгружали ящик за ящиком, и их оказалось порядка тридцати штук. Мы с Токарем подходили к открытому борту «Урала», а Фокс с Кавуном подносили и двигали к краю борта кузова ящики со снарядами, чтобы мы могли ухватить их с Токарем за ручки и забрать. Так мы с Токарем и перетаскали все под крышу навеса, что был у сарая. При этом еще раз подтвердилась практически та мысль, что любая боль или любые повреждения могут «игнорироваться» организмом человека, если сам организм сознанием управляется и этим сознанием направляется на выполнение определенного важного действия, пусть даже этому действию мешают повреждения в организме человека. Сознание говорит: «надо, смогу и возможно», а организм просто подстраивается под «надо, смогу и возможно», и главное здесь начать делать — справитесь. Боль может быть и острой, но тело приспосабливается к новым условиям, когда необходимо по ситуации игнорировать и боль, тогда тело найдет способ и грузить, и выгружать, и стрелять, и все другое, даже если вам врач или биолог какой скажут, что это невозможно было бы при вот этом повреждении сустава, к примеру. В критической ситуации организм найдет выход.
Человек — это такая скотина, которая привыкает ко всему; человек сильнее любого животного и опаснее любого животного, и только поэтому победа на стороне тех, кто проявил в бою поистине животную ярость и животные инстинкты… и никакой жалости, только стремление к победе. Не жалейте ни себя, ни других.
Да, как я и сказал ранее, часто интеллект мешает в критической ситуации, и необходимо бывает довериться телу своему и слову «надо», иногда и часто надо уметь отключать поток мыслей и довериться телу, и тело тогда само вспомнит, чему его учили на спецподготовке, или же применит опыт из прошлого. Потому я и говорю: больше читайте, смотрите научные и научно-популярные фильмы, интересуйтесь всем вокруг, пробуйте заниматься разными видами спорта и единоборствами, интересуйтесь физикой, техникой и литературой, разбирайте и собирайте разное стрелковое оружие, ходите к ветеранам в секции по подготовке новобранцев к армии, слушайте истории из практики старых людей, пробуйте общаться с разными профессиональными и социальными категориями граждан. Это и есть подготовка. Все пригодится. В критический момент все может помочь вам выжить. В нужный момент критической ситуации тело само вспомнит уже давно забытое. Не сомневайтесь, ваш организм умнее вас. Но бойтесь плохих мыслей, так как любая установка, которая дана вами в своей голове, породит целую цепь алгоритмов в вашей жизни. Любые ваши мысли реализуются в том или ином контексте. Думайте о хорошем, думайте о победе и устраните негативные мысли…
Утром начали готовить снаряды, вскрывая ящики, прочищая снаряды от солидола и промывая их соляркой. Это мы делали с Фоксом вместе, пока Токарь читал инструкции по С-60, которые ему Урюк привез, а Кавун снова возился с «Уралом». Самое интересное, что инструкции по С-60 этот инженер, Токарь, проштудировал полностью, от начала и до конца. Здесь проявилась вся его сущность именно как инженера. Инструкция, кстати, была глобальной, нудной и выдающейся длины. И когда Урюк потом заикнулся насчет инструкции по применению С-60, то Токарь как бы невзначай и обыденно сказал ему, что всю эту инструкцию он прочитал полностью, чем вызвал у Урюка неподдельную улыбку. Не сомневаюсь даже, что это единственный командир С-60, который эту инструкцию дочитал до конца. Под ночь передали по рации, чтобы водитель Кавун собирал вещи и что его переводят в другое подразделение и на другой участок работы. Кавун был в недоумении:
— За что? Я этот «Урал» привел в порядок, а они взяли и передали его теперь кому-то другому… И зачем я тогда его делал?! — задавался вопросами и возмущался Кавун такому решению руководства.
Одним словом, Кавуна забрали, и потом мы узнали, что он попал в штурмы и был там ранен. Но сейчас вот он собирал вещи, кряхтел и возмущался неподдельно. Наконец приехала ночью машина и забрала Кавуна. Нас осталось трое. Двое спят ночью, а третий на посту — так и менялись, не думая о том уже, что могут ночью поднять нас на БГ[22]. К вечеру следующего дня прислали к нам нового водителя, который оказался профессионалом, проработавшим на грузовике лет двадцать. И если с Кавуном нам приходилось возиться бывало самим с «Уралом», крутясь вокруг него, снимая колеса, меняя их, закручивая и откручивая гайки, а также возиться с покрышками, то этот новый водитель удивил. Был родом он с Севера, звали его Миша, и этот Миша, глядим, колесо собирается снимать…
— Помочь? — спрашиваем.
Он только отмахнулся от нас. Смотрим, а он его и снял, и сам размонтировал, поменяв камеру, и сам туда его и поставил на «Урал».
— Я всю жизнь машинами занимаюсь. Больше нигде и не работал никогда, только как на этих «Уралах», и с ЗИЛа начинал еще в юности, — рассказывал Михаил о своей жизни. Сам он был человеком деревенским, неприхотливым и по-деревенски наивным.
— Сначала я ехал вместе со всеми в штурмы, но когда нам сказали, что водитель нужен, то я вызвался. Дело в том, что мне бабка в деревне, в которой я живу, нагадала, что я не умру за рулем, и я подумал, что если воевать буду водителем, то и смерть меня не достанет. Я специально на войну пошел, чтобы жизнь у меня активнее была, иначе мне скука одна в деревне. Жена, бабки, все плакали, когда я уходил на войну, а мне смешно было. Сейчас до Киева дойдем, и тогда только домой вернусь, — объяснял нам Миша.
Миша, кроме машины своей, еще и сходить смог на высокий холм, который был сразу напротив гряды однотипных деревенских домов, идущих по одной стороне дороги, и, вернувшись оттуда, выдал нам:
— Нашел необходимые вещи, чтобы обустроить наш быт. Проволоку и электрику кое-какую, и вот еще каску. Каску нашел на холме, там, — показывает нам Миша рукой в сторону холма и леса за ним. — Там труп лежит, двухсотый. Я думал, украинец. Он весь истлел уже, землей присыпан сильно. Наверное, после удара арты убило и присыпало его. Присмотрелся, а форма-то у него хоть и грязная вся, но видно, что не украинская.
— А что за форма? Как выглядит? — спрашиваю я Михаила.
— А вот так же, как у тебя, — отвечает он мне, имея в виду, что форма у того двухсотого министерская, армейская, зеленая камуфлированная.
— Точно? Ты не ошибся? — уточняю я у Миши.
— Точно, ошибиться я не мог. Зеленая куртка, как у тебя. Наш там лежит. И давно лежит, наверное, с той весны прошлогодней или с осени, судя по нему. Может, и документы у него в куртке, но копаться там в карманах я не смог, больно уж мне неприятно это стало, ведь он еще не разложился полностью, — пояснял мне Миша, глядя на меня веселым и наивным взглядом человека, который смог заинтересовать своим рассказом кого-то.
Однако думать об этом случае я тогда не стал, но этот разговор у меня отложился в голове. Когда дежурили в «Урале», сидя в кабине слушали рацию и делали доклад комбату через каждый час или полчаса, по требованию сверху. Время докладов менялось. Так вот, если брать все переговоры того периода — конца апреля, начала мая, середины и конца мая, то покоя нигде не было тоже. Все так же шли доклады и переговоры по поставкам оборудования, пайков, доставке горючего и другого, а по другой волне можно было услышать, кто и куда передвигается, и сколько карандашей куда вышло, и где какие прилеты были, и так далее, но все, разумеется, шло шифром, в виде условных названий и позывных. Нас прослушивал противник, а наши там, где-то, прослушивали самого противника. Наша задача по рации была сделать доклад штабу о положении дел у нас, что звучало, как «Погода теплая», — и если будет по рации команда на выезд, то сразу известить расчет о выезде на позицию.
В один из дней, в районе 14 часов, поступил по рации приказ из штаба выехать на позицию «Кабан». Боекомплект загружен был предварительно в кузов, кассета уже вставлена в магазин и орудие взведено, все были готовы и, рассевшись по своим местам, выдвинулись. Шли сначала по дороге в сторону Ханкалы, а затем, не доезжая ее, свернули налево и пошли по утоптанному земляному дорожному полотну вверх, к лесному массиву, въехали в лес, на лесную узкую дорогу, и если бы нам встретился какой-либо транспорт по пути, то мы бы не разошлись, настолько дорога была узкой. Ехали быстро, и как обычно ветки деревьев, скользя и ломаясь о борта кузова «Урала», попадали в сам кузов. Координаты изначально были уже получены Токарем, и оставалось только по приезде навести орудие по ним. И вот, лесная дорога заканчивается, и по правую сторону уже через редкие кустарники и одинокие деревья виднеется поле. Выехав полностью из леса, «Урал» несколько притормаживает и проходит метров десять вдоль самого лесного массива, так что слева от нас виден лес, а справа долгое поле.
Вот мы сворачиваем вправо и уходим от леса в поле, разворачиваемся кабиной к лесу, так что от самого леса до нас метров пятнадцать или даже немного больше остается. Встали. Башню орудия разворачиваем к полю. Командир, выпрыгнув из кузова «Урала», ставит вешку, Фокс ориентирует по ней орудие. Токарь теперь уже в кузове. Выходит по рации на корректировщика и сверяет данные цели.
— Первый, — говорит громко Токарь. — Стреляю!