— Какое вы имеете отношение к ВСУ? — задает вопросы женщине Федор, осматривая ее карманы на предмет колющих, режущих предметов, наркотических препаратов и взрывчатых средств, а также огнестрельного оружия. Федор спокоен, почти равнодушен, когда осматривает мирное или почти мирное население, проходящее через его госпиталь на эвакуацию. Однако это впечатление обманчиво, ведь на нем большая ответственность. От его действий зависит многое, и государственная тайна, и жизни людей, так как «мирняк» может оказаться совсем и не «мирняком», а агентами СБУ, пробирающимися к нам в тыл для сбора информации или диверсий, или же эти люди могут быть родственниками, женами или мужьями тех, кто служит в ВСУ, ГУР или СБУ. Наверное, не нужно объяснять, что рано или поздно, если даже мирный человек не является кадровым разведчиком СБУ, но родственники или «хорошие» знакомые из украинской разведки выйдут на этого «мирного» человека, эвакуированного, например, в Донецк. Потому в военное время все те, кто имеет родственников на территории вражеской стороны, находятся под особым подозрением и контролем отечественных спецслужб.
Извини, читатель, но отвлекусь на секунду. Вот я о «мирняке» пишу, который может оказаться совсем не «мирняком». Так вот, я и ранее писал статьи насчет больших российских чиновников, депутатов и военных, которые вышли из Украины или имеют там родственные и дружеские связи, я также хотел заострить внимание российских спецслужб на той мысли, что опасность ведь часто существует в самой России, внутри нее, о чем надо непременно помнить. А когда вам говорят, что вот мы все вышли из СССР и мы один народ, то это нужно воспринимать как утку ГУР или СБУ — это способ усыпить ваше внимание. И это касается всех.
Но вернемся к Федору. Помещение… Стена справа от входа в помещение и потолок обклеены пленкой, архитектурной тонировкой серебряного цвета. Дверь в помещение обычная, деревянная, межкомнатная, цвета кофе с молоком с обычной фигурной блестящей ручкой цвета стали и с рядом узеньких прорезей, покрытых стеклом. Осмотр идет без особых эмоций, все по-деловому, никаких лишних движений или глупостей. Люди, которые идут на эвакуацию, в большинстве своем напряжены или просто уставшие, и они желают оказаться там, где безопасно, а Федор должен осмотреть их, опросить и выявить совсем не мирных «граждан».
Сам Федор по этому поводу рассказывал:
— Всякие ситуации бывали. Были ситуации и смешные, на грани смеха и ужаса. Вот, например, помню, как досматривал женщину. Ей было что-то за тридцать лет с небольшим. В ходе досмотра было обнаружено у нее полтора или два килограмма (!) золотых украшений. Здесь были и кольца, печатки, и золотые серьги, и браслеты, и цепочки. Золото все. И все новое. Я ее спрашиваю: «Откуда?» — «Покупали с мамой вместе на черный день», — отвечает. «Эвакуируетесь с мамой?» — «Да, — говорит, — с мамой вместе эвакуируемся». — «Наверное, муж у вас в ВСУ служит?» — «Нет. Я не знаю, где сейчас он. Мы в разводе с мужем… С бывшим мужем то есть…»
Далее Федор пояснял, что женщину эту он пока отпустил на время и завел для разговора мать ее.
— Что-то здесь не так, надо их раскрутить… — вспоминал те минуты медик.
Далее разговор с матерью был такой:
— Дочь ваша говорит, что золото было приобретено ее мужем в ходе ограбления магазинов, квартир и что сам ее муж служит в ВСУ. Она мне сказала, что муж сам приносил к вам золото. Что скажете?
— Я ничего не знаю. Это мы купили все сами, — пытается оправдаться мать женщины.
— Дочь ваша созналась во всем уже. ФСБ сейчас приедет, если не расскажете… там заговорите… — пытаюсь надавить я на мать женщины. После этого она во всем созналась.
Оказалось, что муж и вправду служит в ВСУ у той женщины, а этой маме он приходится зятем. Рассказала и то, как награбленное приносил и даже откуда приносил, со слов мужа. Он магазины чистил и квартиры, людей грабил… Вместе с такими же вэсэушниками, как и он сам, это делал он все. Затем уже, когда я со слов матери предъявил все этой женщине, она также во всем созналась.
— Вот такие мирные люди… Разные истории были, — продолжал свой рассказ военный медик. — Как-то досматриваю женщину, а она не похожа на всех тех мирных жителей из подвалов. Говорит, что в подвале жила и теперь вот эвакуируется. Но не похожа она на женщину из подвала… Волосы причесаны, и, как говорят, благоухает и пахнет вся, и ресницы накрашены, и одежда не подвальная точно. В подвале люди приходят в вид еще тот… на полубомжей или бомжей похожи. Поживи-ка в подвале… А тут явно женщина из другого мира. Все в ней не так. Женщина молодая, и досмотрел ведь, но досмотрел не досконально, а быстро и отправил в коридор. А сам думаю, что-то не так здесь, и из головы она у меня не выходит. И вот прохожу я по своим делам по коридору, а люди, которых готовят к эвакуации, стоят тут же в ряд в коридоре. Прохожу мимо этой молодой женщины и как бы невзначай ей бросаю: «Давно, наверное, из СВД не стреляла?» — прохожу мимо нее, а она мне вдогонку: «Да-а, СВД — это же говно! Я не пользовалась СВД…» — и тут я как вкопанный остановился, и она замолкла, поняв, что проговорилась. Я поворачиваюсь к ней. «Чем ты тогда пользовалась? А-а ну-ка иди сю-юд-а-а!» — говорю я ей. Снова осмотр устроил ей, и точно — снайпершей оказалась. Есть приметы, по которым снайпера выявить можно. Вот так вот бывает тоже. Нельзя уставать, хоть и на ногах все время и отдохнуть некогда, но надо внимательным быть всегда, проводя такие осмотры и допросы, — пояснил Федор и продолжил рассказывать: — А вот в мае здесь, в Зайцево, вышел я из госпиталя и пошел к связисту перепрошивать рацию. От госпиталя нужно было пройти на соседнюю улицу, что от нас ниже. Шел сначала на расслабоне, погода радовала, солнце и тепло, лето скоро. Но, когда ближе к полю подошел, то почувствовал, что что-то не так вокруг. Иду и понимаю, что-то не так… Вот человек чувствует, когда ему в спину смотрит кто-нибудь. Не видит человек, кто смотрит, а взгляд смотрящего чувствует, улавливает что-то такое непонятное. И здесь так же, иду и понимаю каким-то своим чувством, что опасность рядом… и настолько это явно для меня было, что я вскинул свой автомат, снял с предохранителя его и очередь дал в сторону поля за кустарники… и тут же пригнулся — очередь с той стороны по мне дали сразу. На позицию уже не ногами пришел, а приполз… Стрельба началась. Подняли всех в ружье, все Зайцево. Оказалось, что это украинская диверсионная группа работала у нас в тылу. Если бы не моя очередь в ту сторону поля, то так быстро и не выявили бы их, и верно еще и жертвы были бы у нас. Они уйти хотели, но их половину там же положили, а остальных добили в промзоне. Бой там был. Их оказалось восемь или девять человек, одного в плен взяли. Он сказал, что пришли они со стороны Часова Яра, если смотреть в сторону Ивантеевки, из лесополки, — закончил свой рассказ медик.
Кстати, этот герой, военный медик Федор, во всей этой боевой суете и в смертельных опасностях не забывал и о своей жене, подруге. Он даже автомат свой назвал ее именем — Лена. Лена — это как надежда, надежда на победу и на возвращение домой. Вот что такое Лена. Это оружие было всегда с ним рядом, и образ любимой женщины грел его душу всю эту войну. Вот так. Таким людям звезды Героев России надо давать.
Вернулся я к своим. Немного побыв в своей комнате и натерев себе лопатку и плечо мазью, затем испив чашечку кофе, пошел менять на пост Токаря. Выйдя за ворота на дорогу, повернул направо, вдали, от меня метрах в ста пятидесяти, горела машина. Птичек в небе не наблюдалось, но я все равно, разумеется, завернул к обочине и встал рядом с кустарником у забора. Около меня остановилась машина, обычный легковой советский «Москвич» темно-синего цвета. Из машины вышел боец в модном бронежилете, который был намного меньше по размеру в сравнении с «Модулем-Монолитом», и подошел ко мне. Глядя на пылающую легковушку, боец поглядел на меня и весело спросил:
— Это что у вас там? Не знаешь?
— Вот вышел, а она там горит, — отвечаю, — думаю, тебе туда ездить пока не стоит, кто его знает, может, еще какой прилет будет.
— Лучше развернуться, — кивает боец головой мне и быстро направляется к своей машине.
Боец развернул свой «Москвич» и умчался, а я, постояв еще немного, продолжил движение по краю обочины. Надо было сменить Токаря на посту, а птичек в небе все же не наблюдалось. Дошел до первого поворота, по дороге посматривая на небо и рассматривая пылающую машину, гадая о том, были ли там люди в автомобиле… «Скоро узнаем, есть ли двухсотые», — размышлял я так и завернул с этими мыслями направо, чтобы дойти до замаскированного в проулке, среди заброшенного сада нашего С-60. Токарь, рассмотрев меня в лобовое стекло кабины «Урала», начал выбираться из кабины. Потом долго протискивался между зарослями и самой машиной и наконец вышел ко мне. — Погода теплая, доклад Якуту сделал, — сообщил мне Токарь.
— Там смотри осторожней, птица гранату на машину сбросила, она сейчас горит, как выйдешь направо, — сказал я Токарю, после чего прошел в узкий проход между плотным месивом кустарников и машиной и запрыгнул в приоткрытую дверь кабины. В этом месте очень верно мы поставили «Урал», накрыв его и масксетью, и большими ветками от деревьев, и молодыми деревцами, сломанными специально для этого дела и имевшими раскидистые ветви. С тыла и по бокам маскировали «Урал» наш естественные кустарники, сплетенные между собой ветвями и когда-то бывшие культурными растениями. Здесь был когда-то сад, принадлежащий рачительному хозяину, а теперь дикая природа со старыми развалинами в виде серых стен дома, что стоял от «Урала» по правую сторону метров за восемь от него. Однако поверх кустарников, сидя в кабине машины, можно было видеть долгое поле, уходившее далеко за горизонт и потому казавшееся бескрайним, бесконечным до невозможности, и там, из-за горизонта, утром мы все видели, как поднимается русское солнце, чтобы начать день. Там за горизонтом была Большая Россия. Когда же я на все эти развалины здесь смотрел и видел этот заброшенный сад, превратившийся теперь в кусочек дикого леса, мне думалось: «Какой же хрупкой является человеческая жизнь, насколько же хрупкой является сам человеческий быт, который так легко можно потревожить