В прошлом инструктор был школьным учителем и преподавал детям историю. Затем пошел воевать на Донбасс и так и остался на этой войне. Человеком он был разносторонне развитым, и часто наши разговоры о минометах на его лекциях переходили в разговоры и на другие темы, затрагивающие некоторые нюансы семейной жизни и взаимоотношений полов, а также бизнеса и политики, а еще мы бывало рассуждали об известных личностях в истории. Готовил практически нас инструктор-историк на полигоне, где мы на время отрабатывали действия с минометами. Я лично был включен в расчет 82-го миномета, и, если сказать, что эта штука мне нравилась, то это не сказать ничего. Я просто мечтал по позициям хохлов с этого миномета врезать, выпустив штук так сто мин. Да, если такую штуку хохлы нащупают, то, конечно, прилетит на подавление нашего огня что-нибудь тяжелое. Однако 82-й миномет легок, и переносить его очень просто… тут только все дело в подготовке боекомплекта к нему.
Работали на миномете мы втроем, и еще откуда-то наш командир расчета приволок трубу, такой же миномет, только какой-то старый. Он его на позиции нашел и возил с собой, и теперь у него было время привести его в нужное состояние. Он меня тоже увлек своей деятельностью по восстановлению миномета этого, и работать с ним было легко, с этим командиром расчета… Сам он был из Казахстана, мать у него была казашка, а отец — русский. Возвращаться в Казахстан обратно он явно не собирался, так как, по его словам, его там точно за наемничество посадят. Однако мало того, что не жалел о своем выборе работы в «Вагнере», но и гордился этим и планировал поселиться в культурной стране, в России. А еще он мечтал об Африке…
Да, люди во взводе были увлечены своим делом.
Затем мы начали ездить на полигон, который был очень далеко, времени от наших дач до него занимало до двух часов на нашем маленьком грузовичке. Однако на этом полигоне мы уже на время отрабатывали удары с боекомплектом. Там палило всё. Слева стояли пушки и били по целям, потом шли наши минометные расчеты, а затем справа вдали в ряд стояли С-60, в воздухе повисали то здесь, то там беспилотники. Здесь же отрабатывали на время высадку с машин, установку миномета и удары из него, и все это на время. Высадку из машин отрабатывали расчеты по нескольку раз за день. Учились стрелять из 82-го без применения лафета, прижимая трубу к бедру… Называлось это «прямой наводкой», когда сам минометчик на глаз определяет расстояние до цели. В этом случае два человека необходимо для работы в таком положении.
Нюансы работы по прямой наводке с 82-го я здесь рассказывать не буду. Кто захочет, тот пусть идет в армию и там обретает знания. Однако было понятно, что готовят нас к городским боям. Где-то напротив нас, там далеко очень за полем, тренировались и штурмовики-стрелки. До них было очень далеко от нас, и иногда только мы могли наблюдать, как из-за гряды деревьев, там вдали, выходит колонна штурмов, как маленькие человечки или муравьи. Одним словом, далеко они от нас тренировались, а я с ностальгией только смотрел на них… Кто-то поговаривал, что пойдем, наверное, в Белгород, так как, возможно, там готовят прорыв вэсэушники. Но у меня по этому поводу, куда мы потом пойдем, было уже другое мнение… Я был готов ко всему.
А дальше? А дальше будет дальше… Для продолжения книги, думаю, еще время не пришло. Однако продолжение будет, и оно как раз должно начаться вот с этих мест дислокации под Луганском, где мы отрабатывали в учениях свои действия… Наше российское время сегодня бежать стало очень быстро, и потому, думается, не долго ждать продолжения моих материалов или в новой книге, или в хорошем, большом интервью… А теперь предлагаю читателю перейти к завершающей главе, где я высказываюсь по поводу войны как философ и гражданин, преданный идеалам служения своему народу.
Заключение
Пора заключение по книгам о войне сделать. Здесь я выдам мысли в целом: и по книге «Вагнер» — в пламени войны» и по этой книге, «Вагнер» — кровавый ринг». О войне в целом буду говорить. Говорить буду долго и нудно, то есть пойдем по тайникам моего сознания…
Да, закончил свою вторую книгу о войне, в которой показал не только свою жизнь в ней и жизнь тех, кто находился рядом со мной, как в первой книге, но и войну, которая шла на других участках работы группы «Вагнер». Писал я здесь, не свысока глядя на войну, а с позиции непосредственных ее участников, глазами тех, кто сам там был и кровь проливал. Бывает так, что человек пишет вроде бы военную книгу, а все у него цифры чуть ли не с потолка и слухи, а надо показывать реальные истории людей, а если цифры, то прямо из документов архивных или со слов тех, кто работал с документами. Я же работал с фактами и еще не все опубликовал здесь. Пусть потом историки, подняв документы из архивов штабов, сравнят данные тех бумаг с тем, что рассказывали бойцы. Мало написано? Мало, согласен. Надо больше. Но вот и будет больше потом, если мы сейчас хотя бы начнем писать. Мы начнем, а другие продолжат. Я так думаю.
Сейчас пишу эти строки и стараюсь закончить материал. Январь 2025 года, и сдавать мне скоро книгу в издательство АСТ. Надо успеть. Ночь сейчас, а я пишу. А вот мой товарищ по оружию, которого я непосредственно знаю и с которого начал эту книгу, тоже не спит, у него ночная работа, и он послал сейчас мне сообщение в ватсапе. Я говорю о Викторе Ивановиче Редькине, позывной которого «Корнеплод». Пишет мне он, что, мол, скажи им всем о том, что «воевали мы не за деньги и не за славу свою, а за то, чтобы люди наши спали спокойно». Я помню Виктора Ивановича еще по спецподготовке в Молькино, потом по первым дням на Донбассе, потом по ротации в городе Стаханове. Когда его увидел уже после войны, очень обрадовался встрече, как обрадовался встрече с Салтаном, который нас и связал с Виктором Ивановичем. Салтан сказал тогда:
— Я же связист, и моя задача связывать вас. Вот я и связал вас!
Дело все в том, что фронтовики обычно молчат. Даже в своем кругу не принято говорить о войне. И то, что здесь выложено в книге, об этом они навряд ли бы рассказали даже каким-нибудь журналистам с федеральных, центральных каналов страны. Тем более что, если и берут журналисты интервью у ветеранов, как я заметил, то стараются спросить о самых глупейших вещах, и тогда не каждый ветеран еще знает, что отвечать… Часто журналистам не факты нужны, а восторженность, и восторженность какая-то по-детски наивная, что не вяжется совершенно с военной действительностью. Каналы даже не просят, а уже как бы вводят ветерана в ту схему, где ему заготовлены вопросы, на которые он должен ответить именно так, чтобы не вырезали их. И от всего этого несет наигранным патриотизмом, только вот патриотизмом по отношению к чему? Об этом немного попозже напишу.
А как начали рассказывать свои истории ветераны для книги? Пришел я к Максу, к Воробьеву Максиму Александровичу, который здесь в книге свою историю поведал. Макс в прошлом сотрудник ГРУ, воевал, причем не только на спецоперации на Донбассе. У него большой военный путь. Я и сказал Максу, что надо рассказать правду людям, иначе за нас враги наши расскажут, или проходимцы всякие говорить за нас будут и такого расскажут, что мы просто обалдеем. «За нас некому говорить, и пусть пока не все расскажем и расскажем не очень-то умело, но начнем говорить, а затем и другие за нами подтянутся и будут рассказывать о “Вагнере”, об истории войны, и изучать начнут ученые все это…» — так и сказал ему, на что он покивал мне мудрой головой, и… Начал я с этого вливать истории бойцов в текст книги.
Кстати, а теперь вернемся к интервью и ветеранам. Так почему ветераны теряются перед камерой? А потому, что вопросов от журналистов не понимают, не понимают вопросов от всего общества к ним. Им задает, к примеру, вопрос корреспондент: «Почему вы пошли на войну, на спецоперацию?» И этот вопрос выводит из себя ветерана, ставит его в тупик. «Так война же началась, и наше дело пойти на эту войну защищать интересы страны», — думает ветеран и удивляется такому неразумному вопросу к нему. Да, странный вопрос, как я тоже считаю. Здесь уместнее было бы спросить некоторым восторженным людям: «А почему вы не пошли на войну?» Для категории ветеранов-добровольцев вопрос войны, когда страна проливает где-то кровь, стоит только в том, когда пойти (?) и в какое подразделение (?). Других вопросов у добровольца нет.
Добровольцы — это активнейшая часть общества, которая не стоит в стороне в трудные времена для страны. И беречь их нужно, и лелеять уже потому, что этих людей в случае чего заставлять не надо: ликвидировать аварию в Чернобыле каком-либо, или же спасать людей от наводнения, или же проявить мужество в спасении утопающего, или при тушении пожара. Их не надо заставлять или убеждать в том, что следует проявить инициативу. То же самое война. Видит критическую ситуацию такой активный, небезучастный к судьбам общества и страны человек, и он идет спасать положение потому, что так воспитан, и потому, что что-то там внутри его говорит: «Поднимайся и иди, больше некому», — такое чувство внутри у него, у добровольца. Добровольцы — это потенциал страны, это ее золотой фонд, это те вожаки, что в критической ситуации выходят вперед для отражения удара. Вожак — это не говорливый мужик, который руками машет и бьет себя в грудь, вожак проявляется в критической ситуации. В то время, когда страна может быть обескуражена угрозами или действиями противника, эти люди не растеряются, они мобилизуются быстро, качественно, находя в сложной ситуации таких же, как они сами.
Не надо человеку, принадлежащему к воинской касте по природе своей, задавать таких вопросов… Все равно не поймете его. Понять воина может только такой же воин или философ. Для остальных война — это странность, отсюда и интерес: «А вам заплатили?» Обыватель рассуждает категорией «сколько заплачено» и категорией «заставили, призвали». Воин и философ же рассуждают в другой плоскости. Воин руководствуется долгом, стремлением к славе, доблести, к наградам, он желает заставить других уважать себя, пусть даже с помощью своего меча. Деньги же для воина важны, но только как добыча, как военная награда. Так было всегда, так было у военных