неожиданно. Сохраняю к нему чувство неизменной дружбы»[482]. 19 октября 1879 года в письме тому же Овербеку, преданному другу Ницше, принимавшему в нем живейшее участие в период его болезни, Вагнер еще более откровенен: «Верьте, что Ваше дружеское письмо ко дню моего рождения произвело на меня глубоко ободряющее впечатление. Я всё время чувствовал потребность написать Вам об этом. Но то, что я лишь теперь — так поздно! — привожу в исполнение мое желание, объясняется, главным образом, — скажу открыто! — мыслью о Ницше. Разве возможно забыть друга, которого судьба насильно разлучила с нами? Я чувствовал, что при сближении со мною Ницше охватывала какая-то душевная тревога. Мне казалось чудом, что при этой конвульсии в нем горело такое светлое, нежное пламя, приводившее всех в изумление. И по роковому исходу всего процесса его внутренней жизни с истинным ужасом вижу, как невыносимо угнетала его эта тревога. Должен признать, что о таком огромном явлении психологического характера нельзя судить с точки зрения морали; остается молчать, не выражая ничем потрясенной души. Но меня очень огорчает, что я лишен возможности проявить по отношению к нему какое-либо участие. Не будет ли с моей стороны нескромностью, если сердечно попрошу Вас сообщить мне некоторые сведения о нашем друге? К Вам именно я обращаюсь с этой просьбой»[483]. Можно сказать, что на фоне яростных нападок Ницше Вагнер явно выделяется в лучшую сторону, если вообще позволительно сравнивать поведение здорового человека и, мягко говоря, психически неуравновешенного.
Лучше всего причины разрыва с Вагнером сам Ницше, узнавший о смерти композитора, раскрыл в письме их обшей приятельнице, писательнице Амалии Мальвиде фон Мейзенбург (Meysenburg) от 21 февраля 1883 года: «Смерть Вагнера глубоко затронула меня… и я до сих пор не оправился еще от полученного известия. И тем не менее я думаю, что это событие окажется для меня облегчением. Тяжело, очень тяжело на протяжении шести лет быть противником тому, кого прежде любил и почитал так, как я любил Вагнера, и притом, будучи противником, обрекать себя на молчание — из почтения, которого этот человек заслуживает в целом. Вагнер — скажу Вам прямо — нанес мне смертельную обиду; его медленный отход и откат к христианству и церкви я воспринял как нанесенное мне личное оскорбление; и поскольку прежде я преклонялся перед тем, кто оказался способен на такой шаг, запятнанными показались мне вся моя юность и ее идеалы»[484].
Пожалуй, в этом письме Ницше наиболее откровенен. Причины его вражды к Вагнеру становятся понятны. Можно было бы предположить, что со временем боль «смертельной обиды» утихнет. Однако спустя всего несколько лет, несмотря на то что Вагнера уже не было в живых, у его бывшего друга происходит новое обострение старой вражды. В письме Ницше, отправленном в середине марта 1885 года своей сестре Элизабет, в замужестве Фёрстер (Förster), есть следующие строки: «Не забудь, что таких существ, как Рихард Вагнер или А. Шопенгауэр, я в той же мере презираю, сколь и соболезную им, и что основателя христианства я нахожу поверхностным в сравнении со мной. Я любил их всех, покуда не понял, что такое человек»[485]. Ницше вновь откровенен. Но какова эта откровенность!
Почти одновременно Ницше писал 26 марта 1885 года Мальвиде фон Мейзенбург: «Что касается музыки: то прошлой осенью я сознательно и с любопытством поставил опыт, чтобы узнать, как я теперь отношусь к музыке Р. Вагнера. Как же мне претит эта пасмурная, душная и, прежде всего, лицедейская и претенциозная музыка! Настолько же, насколько… еще тысяча других вещей, к примеру философия Шопенгауэра»[486].
Однажды почувствовав себя оскорбленным, Ницше поступил точно так же, как поступал со своими обидчиками и Вагнер: он не только не простил, но начал самым яростным образом мстить, полностью отвергая всё то, что еще совсем недавно превозносил. Мы уже говорили, что Вагнера трудно считать объективным по отношению к собратьям по искусству. Стоило ему вступить с кем-нибудь из них в личный конфликт — иногда даже созданный лишь его воображением, — как и само творчество обидчика объявлялось Вагнером «вне закона». То же произошло и с Ницше. Кумир не просто был свергнут с пьедестала — вся религия этого божества в один миг перешла в разряд дьявольской. Серьезно относиться к страницам «позднего» Ницше, посвященным Вагнеру, будет столь же ошибочным, как безоговорочно воспринимать вагнеровские высказывания по отношению, например, к Мендельсону или Брамсу. В доказательство последнего утверждения можно привести признание самого Ницше, сделанное в письме композитору и музыкальному критику Карлу Фуксу от 27 декабря 1888 года: «…Сперва должен появиться „Ницше контра Вагнер“, если всё удастся, то еще и на французском. Проблема нашего антагонизма затронута здесь так глубоко, что, по сути, и вопрос Вагнера также закрыт. Одна страничка „музыки“ о музыке в названном произведении — возможно, самое странное, что написано мной… то, что я говорю о Бизе, Вам не стоит принимать всерьез; на самом деле я мог бы и вовсе не брать Бизе в расчет. Но в качестве иронической антитезы Вагнеру он более чем уместен; было бы редкостной безвкусицей, если бы я в пику Вагнеру превозносил, скажем, Бетховена. Ко всему прочему Вагнер безумно завидовал Бизе»[487]. В произведении «Казус Вагнер» (Der fall Wagner), вышедшем в свет в сентябре 1888 года, Ницше действительно нарочито эмоционально противопоставляет Вагнеру Бизе; при этом создается впечатление, что автор говорит как раз всерьез. Последнее же утверждение Ницше о том, что Вагнер завидовал Бизе, никак не соответствует истине.
Пожалуй, здесь можно поставить точку в перипетиях ницшеанско-вагнеровских противоречий. И лучше всего это сделала в свое время сама Мальвида фон Мейзенбург, когда написала Ницше в октябре 1888 года: «Я придерживаюсь мнения, что со старой любовью, даже если она погасла, нельзя обходиться так, как Вы обходитесь с Вагнером. Этим наносишь обиду самому себе — ведь прежде Вы всецело любили и предметом этой любви был вовсе не фантом, а безусловная и цельная реальность. Такое выражение, как „паяц“, применительно к Вагнеру и Листу совершенно отвратительно»[488].
Но пора вернуться к событиям жизни Вагнера. Спокойные дни в Трибшене к лету 1869 года были нарушены волнениями, связанными с непременным желанием короля Баварии поставить первую часть тетралогии «Кольцо нибелунга» — «Золото Рейна» — в Мюнхене. Вагнер был категорически против того, чтобы опера была поставлена отдельно от всего цикла. Но Людвиг И, которому Вагнер в свое время продал права на свое произведение, настаивал на постановке и не собирался ждать неопределенное время. Ведь тетралогия к тому времени еще не была закончена (Вагнер лишь начал работу над «Сумерками богов»), да и постановка всего «Кольца» в условиях Мюнхенского придворного театра была невозможна.
Конфликт с королем обострился в связи с тем, что из солидарности с композитором его друг дирижер Ганс Рихтер (Richter) и исполнитель партии Вотана Франц Бетц (Betz) отказались от участия в спектакле. Репетиции были приостановлены, но лишь на время. Людвиг не отступился от своего желания и теперь был настроен решительно против «Вагнера и его сообщников». В свою очередь Вагнер послал письмо с угрозами новому дирижеру Францу Кельнеру (Wüllner): «Руки прочь от моей партитуры! Это я вам советую, господин; иначе убирайтесь к черту!»[489]
Но против желания монарха композитор оказался бессилен. Несмотря на демонстративную отстраненность Вагнера от подготовки спектакля, премьера «Золота Рейна» под управлением Вюльнера состоялась 22 сентября 1869 года и была встречена бурными овациями. Однако успех не принес автору никакого удовлетворения. На спектакль он не приехал и лишь с удвоенной силой взялся за разработку «Сумерек богов».
На этой мюнхенской премьере впервые услышал вагнеровскую музыку молодой человек русско-немецкого происхождения, Павел Васильевич Жуковский. Он родился во Франкфурте-на-Майне и был сыном знаменитого русского поэта Василия Андреевича Жуковского и Елизаветы фон Рейтерн, дочери немецкого художника Герхарда фон Рейтерна. Юноша пошел по стопам немецкого деда и стал художником; систематического художественного образования он так и не получил, зато брал уроки живописи у знаменитого Франца фон Ленбаха, автора портрета Вагнера, по словам самого композитора, наиболее похожего на оригинал. Впоследствии Павел Жуковский стал одним из самых близких друзей Вагнера в последние годы его жизни.
Новый скандал с королем разразился весной 1870 года. Теперь Людвиг II объявил о постановке «Валькирии». Вагнер неоднократно недвусмысленно выражал свое мнение: тетралогия должна ставиться только целиком, и никак иначе! На этот раз, видя свою беспомощность, он уже был согласен на компромисс: «Валькирия» может быть поставлена частным образом, лишь для одного короля, как уже бывало с другими произведениями, и не только вагнеровскими. Но Людвиг оказался неумолим и настоял на публичной премьере в Мюнхенском придворном театре. Возможно, такая настойчивость по отношению к вагнеровским творениям была продиктована его всё еще не удовлетворенным желанием сделать из Баварии «страну музыкантов». Тогда Вагнер, смирившись с неизбежным, предложил собственные услуги в качестве дирижера. Но Людвиг не разрешил ему даже этого, мотивируя свой отказ тем, что связь композитора с Козимой до сих пор не узаконена и его приезд в Мюнхен может негативно сказаться на отношении публики к спектаклю. И это, заметим, после того, как предыдущие вагнеровские постановки прошли успешно: мюнхенская публика стоя приветствовала автора после премьеры «Нюрнбергских мейстерзингеров», и никто даже не вспомнил о скандале пятилетней давности. Предлог был явно надуманный.