И вот построение. Снова грузимся на «Уралы». Едем. Едем долго. Наконец-то подъезжаем к зданию, прямо к парадной, к лестнице, ведущей в здание. Это база «Вагнера». Это шахта. Говорят, что где-то она функционирует, и кто-то на ней работает, хотя шахтеров мы не видели. Большой зал. Видимо, что-то вроде зала заседаний или клуба. Лестница сбоку вправо ведет вверх на долгий длинный балкон, по правую сторону которого расположены многочисленные комнаты – бывшие кабинеты, а по левую сторону от него, если смотреть вниз, открывается вид на зал. В одной из комнат наверху мы и остановились. Узнали, что называется эта база у нас, вагнеров, «Гайка». Да, «Гайка».
Людей в здании много. Постоянные хождения. У входа автоматчики. Старший охраны мой хороший знакомый, с которым мы как-то вели разговор интересный. Он мне рассказывал, что война с Украиной – это гражданская война. Я с ним тогда частично согласился. Еще он мне говорил тогда о том, что друзья его не поддерживают и думают, что он едет только из-за денег. «Дураки», – сказал он мне тогда. Расстелив спальники в комнате наверху, обустроившись в целом и попив чая, я подошел к старшему охраны.
– Так ты же две недели назад уехал. Я думал, что ты уже воюешь…
– Ага, по всей Украине уже езжу… Вот везде уже воюю, бью хохлов в хвост и гриву, – улыбается он мне.
– А мы вот только сегодня прибыли. Еще не все, почему-то часть наших в Пионерлагере оставили, должны прийти скоро, наверное.
– Понятно. Если что нужно, подходи. Здесь «кашники», и у них можно выменять чай на зажигалки и так далее.
– Подойду. Ну, давай. Кстати, а где здесь туалет?
– Это на улице, там дальше вон за тем зданием, – показывает он мне рукой за стеклянную дверь в сторону улицы на здание.
К вечеру уже нам объявили, что утром выдвигаемся на позиции. Встал вопрос о том, что с собой брать. Рюкзак тащить огромный не хотелось. Был там один мужик с боевым опытом, и он мне посоветовал взять только необходимое с собой, иначе, говорит: «Палево», – с большим грузом передвигаться трудно и заметят, всех кончат. Я так и решил, что возьму только самое необходимое, а это пара носков, футболка и так по мелочи, да еще паек. Этим же вечером старшина вызвал нас всех в соседнюю комнату. Здесь нам раздали гранаты, сколько кто сможет взять, и магазины, патроны к ним в бумажных коробочках. Это все я укомплектовал в разгрузку и в советский подсумок на четыре магазина. Этот подсумок мне казался удобным, и на всякий случай, подумал я, лишним он не будет – чем больше БК с собой возьму, тем лучше. Впоследствии я еще магазины с собой в рюкзаке таскал. Было тревожно, восхитительно и немного весело. Так и улеглись на спальники. Необходимо выспаться. Утром нас ожидало что-то, еще неизведанное.
Утро 4 сентября. Подъем. Успели согреть еды из пайков, а я лично навернул говядины и попил кофе. Собираемся. Нам объявляют, что едем «по серости», то есть к ночи. День прошел обычно. Шлялись по зданию, ели, кто-то паковал вещи, а кто-то набивал магазины патронами.
Успел снова поговорить со старшим охраны и сам постоял час на охране у двери. Так день и прошел, но было не скучно. Настал вечер. Строимся внизу в зале, нас рассчитывают по позывным. На выход. Грузимся на машину. Снова жесткие сиденья. Едем долго, дорога уходит куда-то к лесу, фары выключены, и непонятно как водитель видит дорогу. Проезжаем какую-то маленькую сторожку или домик. Двигаемся еще минут пятнадцать по дороге, едем быстро. Останавливаемся.
– Выгружаемся. Быстрее, быстрее.
Выпрыгиваем из машины, и снова команда.
– Все влево! К обочине, и тихо сидеть, разговоры прекратить.
Все команды даются приглушенным голосом. Бежим к обочине. Уселись вдоль заросшего деревцами забора. Машина сразу разворачивается и уходит обратно. Старшина дальше командует:
– Встали… Пошли друг за другом. Быстрее. Проходим метров двадцать и снова команда.
– Сесть, сесть, придурки.
Сидим. Старшина кроет нас зло тихим голосом, он ведь в ответе за нас. Не жарко, уже сентябрь, и веет прохладой. Ночь, и яркая луна освещает дорогу. На дорогу выходить нельзя. Могут обнаружить, так как ВСУ запускают птичек, и не важно, что ночь. Птички бывают разных модификаций, тем более что луна освещает все, и шума также быть не должно. Потому снова встаем и продвигаемся возле заборов и заброшенных зданий. Не исключается, что работают также диверсионные группы хохлов. Пройдя целых сто метров, старший командует, чтобы быстро малыми группами перебегали дорогу. Там заброшенное здание. Видимо, там и остановимся. Холодно. Перебежали. Заброшенный дом и сараи, в них и расположились. Мы, трое, заняли места в заброшенной совсем маленькой бане, в которой бардак еще тот… Один из постояльцев, с кем волею случая мне пришлось здесь оказаться, был необыкновенно весел, и веяло от него чем-то таким нехорошим, мерзким. Потом этот гад в ходе боя оставит автомат и уйдет. Бродить будет трое суток, а затем его жестко будут обыскивать. Веселость в таких условиях признак неадекватности, все серьезные. Кстати, с этого гада, к которым презрение в «Вагнере» неподдельное, старшина с матом сорвал с каски тактические очки, приглушенным голосом заявив ему:
– Придурок, ты знаешь, что всех подставляешь? Ты знаешь, как они отсвечивают не только днем, луна ведь светит… Зачем вам эти побрякушки? Всем убрать у кого еще очки.
Противник близко. Там, за деревней, за домами, возвышаются сопки, такие большие холмы, коих много в этой местности, под Бахмутом. Так вот на этих холмах находится враг. Смертельный противник. На постах стояли по очереди, по часу. По часу стоят, если людей много, а нас было где-то человек двадцать; легче, чем по два часа. Это разумно – стоять по часу, так как внимание не теряется у часового и человек не так устает. Так и делали. Но продрогли все. Кстати, с юмором вспоминаю, как достала своим блеянием коза, которую затем наш старший, выйдя из своего помещения, взял за рога и вышвырнул за забор. Как она тут оказалась? Думается, что ее хозяева намеревались вернуться или же просто забрать ее не смогли с собой. Деревня была пуста. Дожили до утра.
Здесь я точно не помню, разгружали ли мы ночью с «Урала» 120-е минометы, и нес ли их кто-то, или они уже были на месте, но утром эти четыре миномета мы тащили на сопку, которая была уже свободна к утру. По рации передали, чтобы мы двигались все вместе на сопку и несли туда минометы. Видимо, ВСУ оставили позиции. Передислоцировались. Но ночью выстрелов слышно не было, а значит, их не выбивали штурмом. Минометы несли в сопку, очень крутую сопку, на которую и без вооружения-то подняться трудно было. Миномет обвязывался жесткой тряпкой с двух сторон, два бойца брали с каждой стороны за тряпку и тащили его в гору. Дело не просто нелегкое, а невыносимо тяжелое. Руки уже не держали эту штуку. Наш старшина, или старший, пожалев нас, один раз просто отобрал у нас миномет, загрузил его на плечи, за шею, и поволок вверх. Это было неожиданно и героически. Он был старый атлет. Многие не поверят, чтобы 120-й можно было так тащить, но все это правда. Вот такой он богатырь.
Дотащили до самого верха. Упали от усталости. Я лично уткнулся каской в землю и тяжело дышал. Здесь нас встретили наши, минометы они забрали, а мы двинулись дальше. Сегодня уже было очень тепло, солнце припекало. Прошли километра два, а может и более, миновав два глубоких перевала. Дошли до просеки в лесу, одна группа пошла вверх на холм, не такой высокий, а нас двоих отправили держать оборону в другое место, слева, рядом с холмом. Мой напарник был из Молькино, вместе проходили спецподготовку. Он дагестанец, а лицо у него культурное из культурных, и очки его круглые, профессорские придавали ему еще более культурный вид. Командир сказал:
– Держите фланг. Если пойдут, контакт. Сколько у вас БК?
– По пять магазинов, – чуть не хором ответили мы ему.
– Тогда, если БК заканчиваться будет – отходите.
На холме уже шел бой, перестрелка. Активная перестрелка. Шмоляли друг в друга так, что мало не покажется. Мне хотелось туда, но, если приказано быть здесь, значит так надо. «Успею еще», – подумал я. Вдруг перестрелка замолкла, и с той стороны раздался бешеный крик:
– Иди нах…
Ответ не последовал себя ждать:
– Пи… сейчас получишь.
Все это вызвало с нашей стороны общий веселый азартный хохот, там тоже русские, оказывается, раз так матерятся. И снова на тебе, давай друг в друга палить без остановки. Нас отвели на исходную, то есть в березняк, в лес. Здесь были раненые с холма. Здесь я и встретил снова того самого якута из Москвы, с которым ехали вместе в автобусе из Молькино на Донбасс. Он стоит, а его пухлая щека отпала. То есть просто чуть ли не на коже висит мясо. Я подхожу к нему, а он протягивает мне свой бинт. Разворачиваю упаковку и прикладываю кусок щеки на свое место, к его лицу. Ну и давай ему накладывать повязку так, как учили в Молькино. Перевязываю, затягиваю. Он уже не может:
– Ну, хватит уже. Затянул же.
Да, затянул, вспомнив с благодарностью своего военврача-преподавателя. Да еще все это время за всем этим действом наблюдал «кашник» с Проекта, ну это те, кто пришли из лагерей. Глаза его были бешеными просто, он был удивлен тому, как я понял, как просто можно так щеку оторвать и как можно так ее заматывать, без эмоций. А эмоций у меня и правда не было, так как в голове, как только я прибыл туда, что-то отрубило, я будто за стеклом, как через стену, и потому сохранял бодрость духа всю командировку. Звали этого кашника Самбо. Затем, разобравшись с ранеными, которых отправили на эвакуацию, мы построились и пошли в ту же сторону, из которой пришли, но только по другой дороге. Доходим до лесополосы, за которой поле, а за полем лес. Глядим, в начале лесополосы лежат два бойца. Это был пост, они фланг держали. Один из них в спальнике камуфляжном, зеленом, а другой со страшной ногой, разодранной до кости. Кость видна. Кто-то из строя кричит:
– Спит, что ли? – Имея в виду того, в спальнике.