– Здравствуйте, Марья Ивановна. Ваш сын, выполняя на СВО боевое задание, героически проявил себя. Награжден. Сейчас он ранен и находится в госпитале. Благодарим вас за такого героя, им можно гордиться, – говорит твердый и спокойный голос из трубки, и все это мать слушает про своего сына Представили?
Да, пусть я утрировал немного ситуацию со звонком, но не очень-то и утрировал… Дело не в этом. Главное, представьте все это в своем воображении. Представили? Вот что значит звонок домой для многих и многих кашников. И понятно, что слезы радости и гордость за своего сына ощущает теперь и мать его, и отец его, и дети его, и жена его. А если им, сыном, гордится кто-то, кто-то верит в него теперь, то он, сын, будет стремиться укрепить веру в себя. Только поверь в человека, скажи ему, что он может все, и этот человек тогда по одной вере вашей сможет горы свернуть. Надо людей тащить вверх, а не угнетать и стараться их затоптать, – нам необходимо общество господ, а не общество униженных рабов. Вы или господа, или рабы – другого не дано. Нет середины. За девяностые годы мы «потеряли» миллионы людей, так давайте вытаскивать тех, кого еще можно вытащить наверх, спасти. Не все еще «погибли» за те перестроечные и девяностые годы в той необъявленной войне – вытаскивайте всех, кого еще можно вытащить. Подумай, читатель, о чем я пишу. И потому, когда вы думаете, что вот они вдруг снова преступление совершат, вернувшись назад домой, вспомните о том, что они прошли и какой ценой купили свою новую жизнь. Они-то знают точно цену новой жизни. Да, кто-то и дурак такой, что неисправимо глуп, но таких мизер, а подавляющее большинство готово строить свою жизнь правильно, и строят ведь…
Кроме выездов на полигон, дежурств на постах, проводились здесь и занятия в корпусах бывшего завода. Приведу пример. Согласно составленному вечером списку, отбирались люди по группам, кто у какого инструктора будет заниматься. Вот я попадаю в список к Регби, который сегодня, к примеру, ведет занятия, на которых будем отрабатывать учебные штурмы здания. Вот здание перед нами, Регби ставит задачу атаковать противника, который засел в этом корпусе завода, и по команде Регби мы начинаем учебный штурм. В ходе этой игры обозначаются недостатки при действиях сотрудников, даются советы, как избежать тех или иных ошибок. Регби учит преодолевать территорию между нашим расположением и самим зданием, учит заходить в здание, зачищать его помещения от противника и занимать этажи, проходя лестницы, занимать позиции в здании. Я помню, как на таком учебном занятии, когда мы уже отрабатывали разные приемы войны на втором этаже, задали бойцы Регби вопрос о том, как можно все же преодолеть с меньшими потерями территорию перед зданием. Он с улыбкой, глядя на меня, сказал:
– А я вот там, на крыше… – показывает Регби на соседнюю крышу здания, которое видно нам из окна, – посажу двух сионистов, которые вас при штурме прикрывать будут, – говорит он, улыбаясь мне, и я только понимаю, что он меня с Суховым имеет в виду. Стою и тоже улыбаюсь, и думаю, что запомнил меня и Сухова Регби теперь насовсем, после «Галины-29».
Да, кстати, диверсионные группы Регби и ночью тренировал, как я уже сказал, и один раз, когда мы стояли на усиленном посту, вдвоем, на складе с оружием, к нам подошел Регби.
– У вас точно магазины пустые? – спрашивает он нас. Мы отвечаем, что патронов в магазинах нет, хотя, конечно, они были. – Вы смотрите, если вас сегодня спи… то получите от меня того же, – предупреждает нас Регби. Дело все в том, что его группа тренировалась и на охраняемых объектах, и он все же должен был предупредить нас, чтобы реакция наша была в случае чего адекватной, если вдруг его человек попадется нам здесь в ночное время. Они проникали на охраняемые объекты, делали фото оружия и уходили. Фото, сделанное на охраняемом объекте, обозначало, что курсант-диверсант задачу выполнил. Одним словом, они тренировались. И работа их была не из легких тоже, проползи-ка четыреста метров по грязи от точки А до точки Б, чтобы еще и не заметили тебя. Потому я и говорю, что разведка и диверсии – это дело для молодых людей.
Видел я здесь и человека, про которого мне сказали, что он из «Ахмата». Этот человек два раза что-то делал возле нашего склада с оружием. Говорили, что ахматовцы стоят где-то тут рядом. Однако меня более всего удивил его вид. На нем была черная пятнистая камуфлированная форма, которая, чувствовалось, если и была не новая, то явно мало ношенная, вернее, не потертая. За спиной у него был УАКС.
«Форма у него совсем новая. Как он с этой штуковиной, с УАКС, не опасается ходить здесь… А если напорется на диверсионную группу украинскую? Или они здесь совсем расслабились, раз в тылу находятся… УАКС в серьезном бою не оружие. Он на передовой был ли, интересно? Или он здесь, в тылу, сменил АК-74 на УАКС? Или он никогда и не имел АК-74, и им положен только УАКС?» – думал я тогда, разглядывая этого человека в черной пятнистой форме и задавая сам себе вопросы, на которые не мог найти ответов.
Выскажу и ту мысль здесь, что война и вправду сильно меняет людей. Вот один пример из жизни в том самом бункере. Телевизор здесь всегда был включен. Большой телевизор, плоский, или, как говорят горизонтальный, который принесли откуда-то, и не важно, откуда. Главное, что он был там. Купили, наверное, так как по-другому его было не приобрести. Мародерство каралось вплоть до смертной казни, и это реалии «Вагнера», и никто тебя бы не пожалел, и отбросим все лживые фантазии либералов, рассказывающих о том, как вагнеровцы, видите ли, «унитазы советские домой по почте отсылают». О смешных и мерзких вещах либеральной оппозиции и совсем не оппозиции я здесь говорить не собираюсь и время ваше на это тратить не буду. Так вот, я напомню, что телевизор у нас висел на стене, и большинству его было видно с их же спальных мест. Кто не мог со своего места видеть экран телевизора, приходил в наш зал и смотрели его у нас. Показывали нам по нему учебные фильмы, а также и новости с телеканалов российского телевидения. Шли здесь разные и боевики, и фильмы про светлую любовь, и кинокомедии, и даже, помнится, мы смотрели художественный фильм, который назывался «Монах и бес». Да, этот фильм понравился всем своими добрыми нотками и какой-то наивной чистотой. Но я помню, был один момент, когда включили… и на экране вдруг появилось порно. Порнофильм кто-то решил поставить. Смотрим, а там, на экране телевизора показывают женщину голую, которая орет как бешеная от того, что с мужчиной занимается сексом, все во всей красе… Так вот, сразу же все опустили глаза или отвели лица в сторону, как будто не видят этого и «отстаньте, мы здесь занимаемся своими делами», мол… И пяти минут не простояло это порновидео на экране телевизора.
– Выключи эту дрянь! – крикнул кто-то очень громко, и порно с экрана пропало. И как только появилась новая картинка в телевизоре, кино какое-то из 1980-х годов, все снова с интересом уставились в экран. Никогда больше порно не включали. О чем это говорит? А вы говорите кашники, вы говорите Проект «К», преступники, мол. А большинство подавляющее, почти все здесь в бункере, были с Проекта «К». К чему это я? А к тому, что война меняет людей очень сильно и порой безвозвратно. Вот только на этом примере если рассудить… Всем надоела окопная грязь, все устали от животного состояния войны, когда противника в бою без сожаления надо рвать на куски. Кровь, раны и смерть, окопная грязь – от всего этого люди устали, и они желают хоть здесь, на ротации, уйти подальше от любой грязи, и хоть пусть через телевизор, но соприкоснуться с чем-то чистым. Порнуха? А порнуха, голые девки, проститутки со своими стонами это и была грязь, в этом люди здесь увидели грязь. Не наигранно они отвернулись от порнофильма, а всем своим существом его не восприняли, они его отринули на нравственном уровне, на уровне органическом. Потому, я думаю, что человек, пройдя войну, становится нравственнее, чище и даже добрей, так как понимает теперь цену мирной жизни, цену чистым, добрым отношениям. Потому война не только очищает человека, она делает мудрым даже 22-летнего парня. Я помню слова этого же Ложки, который высказал ту мысль, что, дословно, «подобраться ближе к украинскому БМП и выстрелить из гранатомета по нему – это надо дух иметь, и это тебе не на лагере блатовать…» – в этих словах мудрость. Ложка понял, кто и чего стоит в жизни и как проверяется ценность человека.
Здесь же, в этих более спокойных условиях, у нас было больше возможностей ближе познакомиться друг с другом. Я узнал историю нашего пулеметчика Агамы. Мы часто с ним разговаривали о жизни.
– Я живу около Астрахани, – рассказывает о себе Агама. – Восемь лет в лагере отсидел и вышел потом. Вернулся домой, побыл немного дома, и все не так мне там было, к жене уже не вернусь, хотя она меня уговаривает жить вместе. Но не вернусь. Один буду жить. Куплю себе квартиру в Астрахани и жить там буду. Хозяйством заниматься надоело, и отвык я уже от хозяйства. Я до лагеря, в котором отбывал, занимался фермерством. У меня хозяйство очень большое. Лошади, овец только пятьдесят голов и птица. Коровы, быки. Все время думаешь о кормах. Это дело серьезное, хозяйство. Вот тут все в форме военной ходят, так у меня дома на ферме много такой формы было, ведь все родственники мои военные. Все в войсковой части работают. Войсковая часть рядом с нами стоит. Родственники мне много такой формы привозили, она нужна мне была как спецодежда для работников. У меня двенадцать человек работало тогда на ферме, но я при том еще и нанимал, бывало, людей на временную работу. Когда меня посадили, то я родственникам отдал хозяйство вести. Они своими деньгами ферму обеспечивали, вкладывали в нее, следили за всем. Теперь мне им по совести отдать надо. Заработаю денег в «Вагнере» и отдам. Хотя я знаю, что не возьмут, скажут, что «вот ты воевал, а мы деньги у тебя брать будем, что ли», они такие у меня. Но надо сходить и отдать все равно. Ферму мою они сохранили все же. Я ее продам. Скот весь продам. И уеду в Астрахань жить. С женой уже не могу, отвык от нее совсем, хоть и детей ко мне приводит, чтобы вернулся только. Но дети – это дети, а с женой никак не хочу. Чужими людьми мы стали друг другу. Я вот тут смотрю на наших и удивляюсь некоторым. Чуть что и ругаться иногда начинают или выяснять кто прав, а кто виноват. Нельзя так здесь. Здесь не лагерь, здесь война, а на войне, как на войне. Если что, терпеть надо. Жить вместе приходится и в разных условиях, и в окопе порой вместе находиться. Ну, ладно еще там, на передовой, но здесь тоже война, она еще не закончилась и на ротации нельзя расслабляться тоже. Богатый я человек. Очень. Так получилось только, что в лагерь сел. А пул